-- Дверь-то притягивай, ты, падло! Дует! -- отвлекся один из них.
Никак не годилось с утра мочитьваленки.А ипереобутьсяне во что,
хоть ив барак побеги.Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь
летсидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок
тех не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка,следавтомобильный).
Теперь вроде собувьюподналадилось: воктябре получилШухов(апочему
получил -- спомбригадиромвместевкаптеркуувязался)ботинкидюжие,
твердоносые,с просторомнадветеплыхпортянки.Снеделюходилкак
именинник,всеновенькимикаблучкамипостукивал.Авдекабреваленки
подоспели --житуха,умиратьненадо. Таккакой-то чертвбухгалтерии
начальникунашептал: валенки, мол, пустьполучают, а ботинкисдадут. Мол,
непорядок -- чтобы зэк две пары имел сразу. И пришлосьШухову выбирать: или
в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки
отдай.БерЈг,солидолом умягчал, ботинки новехонькие,ах! --ничеготак
жалко не было за восемь лет, как этих ботинков. В одну кучускинули, весной
уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли.
СейчасШухов так догадался: проворно вылезиз валенок, составил ихв
угол, скинул туда портянки (ложка звякнула на пол; какбыстро ни снаряжался
в карцер, а ложку не забыл) ибосиком, щедро разливая тряпкой воду, ринулся
под валенки к надзирателям.
-- Ты! гад! потише! -- спохватился один, подбирая ноги на стул.
-- Рис? Рис по другой норме идет, с рисом ты не равняй!
-- Да ты сколько воды набираешь, дурак? Кто ж так моет?
-- Гражданин начальник! А иначе его не вымоешь. Въелась грязь-то...
-- Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка?
Шухов распрямился, держа в руке тряпку со стекающей водой. Он улыбнулся
простодушно, показывая недостаток зубов, прореженныхцингой вУсть-Ижмев
сорок третьем году,когда ондоходил.Такдоходил, что кровавымпоносом
начисто егопроносило,истощенный желудок ничегоприниматьнехотел.А
теперь только шепелявенье от того времени и осталось.
-- От бабы меня, гражданин начальник, в сорок первом году отставили. Не
упомню, какая она и баба.
-- Та'квотони моют... Ничего,падлы, делатьне умеют и нехотят.
Хлеба того не стоят, что им дают. Дерьмом бы их кормить.
-- Да на хрена' его и мыть каждый день? Сырость непереводится. Ты вот
что, слышь, восемьсот пятьдесятчетвертый!Ты легонько протри, чтоб только
мокровато было, и вали отсюда.
-- Рис! ПшЈнку с рисом ты не равняй!
Шухов бойко управлялся.
Работа -- она как палка, конца в ней два: для людей делаешь -- качество
дай, для начальника делаешь -- дай показуху.
А иначе б давно все подохли, дело известное.
Шуховпротердоскипола,чтобыпятенсухихнеосталось,тряпку
невыжатуюбросил за печку, у порога свои валенки натянул, выплеснул воду на
дорожку,где ходилоначальство,--инаискось, мимо бани, мимотемного
охолодавшего здания клуба, наддал к столовой.
Надо было еще и в санчасть поспеть, ломало опять всего. И еще надо было
перед столовойнадзирателямнепопасться:былприказ начальникалагеря
строгий -- одиночек отставших ловить и сажать в карцер.
Передстоловой сегодня -- случай такойдивный-- толпа не густилась,
очереди не было. Заходи.
Внутри стоялпар,как в бане,--на'пуски мороза от дверей и пар от
баланды. Бригады сидели за столамиилитолкалисьв проходах, ждали, когда
места освободятся. Прокликаясь через тесноту,от каждой бригады работяги по
два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей иискали
дляних местана столах. И все равно не слышит, обалдуй, спина еловая, на'
тебе, толкнул поднос.Плесь, плесь! Рукой его свободной --по шее, по шее!
Правильно! Не стой на дороге, не высматривай, где подлизать.
Там,за столом,ещеложкунеокунумши,пареньмолодой крестится.
Бендеровец,значит, и то новичок:старыебендеровцы,влагере пожив, от
креста отстали.
А русские -- и какой рукой креститься, забыли.
Сидетьвстоловойхолодно,едятбольшевшапках,нонеспеша,
вылавливая разварки тленной мелкой рыбешкииз-подлистьев черной капусты и
выплевывая косточки на стол. Когда их наберется гора на столе -- перед новой
бригадой кто-нибудь смахнет, и там они дохрястывают на полу.
А прямо на пол кости плевать -- считается вроде бы неаккуратно.
Посреди баракашли в два ряда не то столбы, не то подпорки, и у одного
из таких столбов сидел однобригадник Шухова Фетюков, стерег ему завтрак. Это
был из последних бригадников,поплоше Шухова. Снаружи бригадався водних
черныхбушлатахивномераходинаковых,авнутришибконеравно--
ступеньками идет. Буйновскогонепосадишь с миской сидеть,аиШухов не
всякую работу возьмет, есть пониже.
Фетюков заметил Шухова и вздохнул, уступая место.
-- Уж застыло все. Я за тебя есть хотел, думал -- ты в кондее.
И--не сталждать,зная,чтоШуховему неоставит,обемиски
отштукатурит дочиста.
Шухов вытянул из валенкаложку. Ложка та была ему дорога, прошла с ним
весь север, он сам отливалее в пескеизалюминиевого провода, нанейи
наколка стояла: "Усть-Ижма, 1944".
Потом Шухов снял шапку с бритой головы -- как нихолодно, но не мог он
себя допуститьесть в шапке--и,взмучивая отстоявшуюся баланду, быстро
проверил, чтотам попалов миску.Попалотак,средне.Не с начала бака
наливали, но и не доболтки. С Фетюкова станет, что он, миску стережа, из нее
картошку выловил.
Одна радость в баланде бывает, чтогоряча, но Шуховудосталась теперь
совсем холодная. Однако он сталесть ее так же медленно,внимчиво. Ужтут
хоть крышагори -- спешить ненадо. Не считая сна, лагерник живет для себя
толькоутромдесять минутза завтраком, да за обедомпять,дапятьза
ужином.