Несмотрянаослепительноесолнце, в субботу утром снова пришлось, по
погоде,надевать теплое пальто, а не просто куртку, как все предыдущие дни,
когдаможнобылонадеяться,чтоэта хорошая погода продержится до конца
недели и до решающего матча в Йельском университете.
Издвадцатислишкомстудентов,ждавших на вокзале своих девушек с
поездом10.52,толькочеловекшесть-семьосталисьна холодном открытом
перроне.Остальные стояли по двое, по трое, без шапок, в прокуренном, жарко
натопленномзальцедляпассажировиразговаривалитаким
безапелляционно-догматическимтоном,словнокаждыйизнихсейчас раз и
навсегдаразрешал один из тех проклятых вопросов, в которые до сих пор весь
внешний,внеакадемическиймирвеками,нарочноилинечаянно,вносил
невероятную путаницу.
ЛейнКутель в непромокаемом плаще, под который он, конечно, подстегнул
теплуюподкладку, стоял на перроне вместе с другими мальчиками, вернее, и с
нимиинесними.Ужеминутдесять,каконнарочно отошел от них и
остановилсяу киоска с бесплатными брошюрками "христианской науки", глубоко
засунуввкарманыпальторукибезперчаток. Коричневое шерстяное кашне
выбилосьиз-подворотника,почтине защищая его от ветра. Лейн рассеянно
вынулрукуизкармана,хотел было поправить кашне, но передумал и вместо
этогосунулруку во внутренний карман и вытащил письмо. Он тут же стал его
перечитывать, слегка приоткрыв рот.
Письмобыло написано, вернее, напечатано на бледно-голубой бумаге. Вид
уэтоголисткабыл такой измятый, не новый, как будто его уже вынимали из
конверта и перечитывали много раз.
"Кажется, четверг.
Милый-милый Лейн!
Незнаю,разберешь ли ты все, потому что шум в общежитии неописуемый,
дажесобственныхмыслейнеслышу.Иеслибудутошибки,будьдобр,
пожалуйста, не замечай их. Кстати, по твоему совету, стала часто заглядывать
всловарь,такчто, если пишу дубовым стилем, ты сам виноват. Вообще же я
только что получила твое чудесное письмо, и я тебя люблю безумно, страстно и
такдалееиждунедождусьсубботы. Жаль, конечно, что ты меня не смог
устроитьвКрофт-Хауз,но в общем мне все равно, где жить, лишь бы тепло,
чтобыне было психов и чтобы я могла тебя видеть время от времени, вернее -
всевремя.Ясовсем того, то есть просто схожу по тебе с ума. Влюбилась в
твоеписьмо.Тычуднопишешьпро Элиота. А мне сейчас что-то все поэты,
кроме Сафо, ни к чему.
Читаю ее как сумасшедшая - ипожалуйста,без глупых
намеков.Можетбыть,ядажебудуделатьпонейкурсовую,если решу
добиваться диплома с отличием и если разрешит кретин, которого мне назначили
руководителем."ХрупкийАдонисгибнет,Китерия,что нам делать? Бейте в
грудьсебя,девы, рвите одежды с горя!" Правда, и_з_у_м_и_т_е_л_ь_н_о? Она
ведь и на самом деле рвет на себе одежду! А ты меня любишь? Ты ни разу этого
несказал в твоем чудовищном письме, ненавижу, когда ты притворяешься таким
сверхмужественнымисдержанным(два"н"?). Вернее, не то что ненавижу, а
простомнеорганическипротивопоказаны"сильные и суровые мужчины". Нет,
конечно,этоничего, что ты тоже сильный, но я же не о том, сам понимаешь.
Такшумят,чтонеслышу собственных мыслей. Словом, я тебя люблю и, если
тольконайдумаркувэтомбедламе,пошлюписьмо с_р_о_ч_н_о, чтобы ты
получилэтозаранее.Люблютебя,люблю,люблю.Атызнаешь,что за
одиннадцатьмесяцевмыстобойтанцеваливсего два раза? Не считаю тот
вечер, когда ты так напился в "Вангарде". Наверно, я буду ужасно стесняться.
Кстати,еслиты кому-нибудь про это скажешь, я тебя убью! Жду субботы, мой
цветик.
Очень тебя люблю. Фрэнни.
P.S. Папе принесли рентген из клиники, и мы обрадовались: опухоль есть,
ноне злокачественная. Вчера говорила с мамой по телефону. Кстати, она шлет
тебе привет, так что можешь успокоиться - япрототвечер,впятницу.
По-моему, они даже не слышали, как мы вошли в дом.
P.P.S.Пишутебеужасноглупои неинтересно. Почему? Разрешаю тебе
проанализироватьэто.Нет,давайлучшепроведем с тобой время как можно
веселее. Я хочу сказать - если можно, хоть раз в жизни не надо все, особенно
меня, разбирать по косточкам до одурения. Я люблю тебя.
Фрэнни (ее подпись)".
Наэтотраз Лейн успел перечитать письмо только наполовину, когда его
прервал - помешал,влез-коренастый юнец по имени Рэй Соренсен, которому
понадобилосьузнать,понимаетли Лейн, что пишет этот проклятый Рильке. И
Лейн, и Соренсен, оба проходили курс современной европейской литературы - к
немудопускалисьтолькостаршекурсникии выпускники, и к понедельнику им
задали разбор четвертой элегии Рильке, из цикла "Дуинезские элегии".
ЛейнзналСоренсенамало,нииспытывалхотяи смутное, но вполне
определенноеотвращениекегофизиономиииманере держаться и, спрятав
письмо, сказал, что он не уверен, но, кажется, все понял.