МеннингВайнс. Нет, кажется, Хайндс. Но,
несмотря на столь прочные духовные узы, связывавшие нас, ядобилсявсего
лишь трехдневного отпуска, то есть в лучшем случае времени хваталотолько
на то, чтобы доехать поездомдоНью-Йорка, побытьнасвадьбе, наспех
где-то пообедать и вернуться в Джорджию в поту и в мыле.
В "сидячих" вагонах поездов сорок второго года вентиляция, насколько
помнится, была чисто условная, все былобиткомнабитовоеннойохраной,
пахло апельсиновым соком, молоком и скверным виски. Всю ночь япрокашлял,
сидя над комиксом, который кто-то дал мне почитать из жалости. Когда поезд
подошел к Нью-Йорку в десять минут третьего, в день свадьбы, ябылвесь
искашлявшийся, измученный, потныйимятый, кожаподлипкимпластырем
зверски зудела. Жара в Нью-Йорке стояланеописуемая. Зайтинаквартиру
былонекогда, исвойбагаж, состоявшийизвесьманеприглядного
парусинового саквояжика на "молнии", яоставилвстальномшкафчикена
Пенсильванском вокзале. И как нарочно, втуминуту, какябрелмимо
магазинов готового платья, ищатакси, младшийлейтенантслужбысвязи,
которому я, очевидно, забыл отдать честь, переходяСедьмуюавеню, вдруг
вынул самописку и под любопытными взглядамикучкипрохожихзаписалмою
фамилию, номер части и адрес.
В такси я совсем размяк. Водителю я дал указание довезти меня хотя бы
до дома, где когда-то "утопали в роскоши" Карл и Эмит. Но когда мы доехали
до этого квартала, все оказалось очень просто. Надо было только идти вслед
за толпой. Там был даже полотняный балдахин. Через несколько минут я вошел
в огромнейший старый каменный дом, где меня встретила очень красиваядама
с бледно-лиловыми волосами, которая спросила, чей я знакомый - женихаили
невесты. Я сказал - жениха.
- О-о, - сказала она, - знаете, тут у насвсеперемешалось. -Она
засмеялась слишком громко и указала на складной стул - последний свободный
стул в огромной, переполненной до отказа гостиной.
Вмоейпамятизатринадцатьлетпроизошлополноезатмение-
подробностей, касающихся этой комнаты, я не помню. Крометого, чтоона
была битком набита и что было невыносимо жарко, яприпоминаютолькодве
детали: орган играл прямо за моейспиной, аженщина, сидевшаясправа,
обернулась ко мне и восторженным театральным шепотом сказала: "Я_Э_л_е_н
С_и_л_с_б_е_р_н! " По расположению наших мест японял, чтоэтонемать
невесты, но на всякий случай я заулыбался, и закивал изо всех сил, иуже
собрался было представиться ей, но она церемонно приложила палец к губам и
мы оба посмотрели вперед. Было приблизительно три часа. Я закрылглазаи
стал несколько настороженно ждать, покаорганистнеперестанетиграть
разные разности и не загремит свадебным маршем из "Лоэнгрина".
Я очень ясно представляю себе, как прошел следующий час счетвертью,
кроме того важного факта, что маршиз"Лоэнгрина"такинезагремел.
Помню, что какие-то незнакомые людитоиделооборачивалисьотовсюду,
чтобы взглянуть исподтишка, кто это так кашляет.
Помню, что женщина справа
еще раз заговорила со мной тем же несколько приподнятым шепотом.
- Очевидно, какая-то задержка, -сказалаона. -Выкогда-нибудь
видели судью Ренкера? У него лицо _с_в_я_т_о_г_о!
Помню, как органная музыка неожиданноидажевкаком-тоотчаянии
вдруг перешла с Баха на раннего Роджерса и Харта. Но главным образом я как
бы сочувственно стоял над собственной больничной койкой, жалея себя за то,
что приходилось подавлять припадки кашля. Все время, пока я сиделвэтой
гостиной, изредка мелькала трусливая мысль, что, несмотрянакорсетиз
липкого пластыря, у меня хлынет горлом кровь или вот-вот лопнет ребро.
В двадцать минут пятого, или, грубо говоря через двадцать минут после
того, как последняя надежда исчезла, невенчанная невеста, опустивголову
невернымшагомподдвустороннимконвоемродителейпроследовалавниз
подлинной каменной лестнице на улицу. Там, словно передавая с рук на руки,
ее наконец поместили в первуюизлакированныхчерныхмашин, ожидавших
двойными рядами у тротуара. Момент был чрезвычайно живописный -настоящая
иллюстрация из журнала, - и, как полагается на таких иллюстрациях, внее
попало положенное число свидетелей: свадебные гости (втомчислеия),
хотя и пытаясь соблюдать приличия, уже стали толпами высыпатьиздомуи
жадно, чтобы не сказать, выпучив глаза, уставилисьнаневесту. Иесли
что-то хоть немного смягчило картину, тоблагодаритьзаэтонадобыло
погоду. Июньское солнце палило и жгло с беспощадностью тысячи фотовспышек,
так что лицо невесты, в полуобморокеспускавшейсяскаменнойлестницы,
плыло в каком-то мареве, а это было весьма кстати.
Когда свадебныйэкипаж, таксказать, физическиисчезсосцены,
выжидательное напряжение натротуаре-особенноподсамымполотняным
балдахином, где околачивался и я, - превратилось в обычную толчею, иесли
бы этот дом был церковью, а день - воскресеньем, можно было подумать, что
простоприхожане, толпясь, расходятсяпослеслужбы. Внезапнос
подчеркнутой настойчивостью стали передавать якобыотимениневестиного
дяди Эла, что машины поступают в_р_а_с_п_о_р_я_ж_е_н_и_е_гостей, даже
если прием не состоится и планы изменятся. Судя по реакции окружавших меня
людей, это было принято как "beau geste". Но при этомбылосказано, что
машины поступят "в распоряжение" только после того, как внушительный отряд
весьма почтенных людей, называемых "ближайшие родственники невесты", будет
вполне обеспечен всем транспортом, который окажется необходим, чтобы и они
могли сойти со сцены. И после несколько непонятной, какмнепоказалось,
толкотни (во время которой меня зажали как в тиски иприковаликместу)
вдругдействительноначалсяисход"ближайшихродственников": они
размещались по шесть-семь человек в машине, хотя иногда садились и по трое
и по четверо. Зависело это, как я понял, от возраста, поседенияиширины
бедер первого, кто садился в машину.
Вдруг по чьему-то указанию, брошенному вскользь, но весьмачетко, я
очутился у обочины, около балдахина, и стал подсаживать гостей в машины.