Не мешало бы поразмыслить, почемунаэтуответственнуюдолжность
выбрали именно меня. Насколькояпонял, неизвестныйпожилойдеятель,
распорядившийся мною таким образом, не имел ни малейшегопонятияотом,
что я брат жениха. Поэтомулогикаподсказывает, чтовыбралименяпо
другим, гораздо менее лирическим причинам. Шел сорок второй год. Мнебыло
двадцать три года, я только что попалвармию. Убежден, чтолишьмой
возраст, военная форма и тускло-защитнаяауранесомненнойуслужливости,
исходившая от меня, рассеяли все сомнения в моейполнойпригодностидля
роли швейцара.
Но я был не только двадцатитрехлетним юнцом, но и сильноотсталдля
своих лет. Помню, что, подсаживая людей в машины, ч не проявлял даже самой
элементарной ловкости. Напротив, я проделывал этоскакой-топритворной
школьническойстарательностью, создаваявидимостьвыполненияважного
долга. Честно говоря, я ужечерезнесколькоминутотличнопонял, что
приходится иметь дело с поколением гораздо более старшим, хорошо упитанным
и низкорослым, и моя роль поддерживателя под локоток и закрывателядверей
свеласькчистопоказнымпроявлениямдутоймощи. Явелсебякак
исключительно светский, полный обаяния юных великан, одержимый кашлем.
Но страшная духота, мягко говоря, угнетала меня, и никакая награда за
мои старания не маячила впереди. И хотятолпа"ближайшихродственников"
едва только начинала редеть, я вдруг втиснулся в одну изсвежезагруженных
машин, уже трогавшуюся со стоянки. При этом я с громким стуком (как видно,
в наказание) ударился головой о крышу. Среди пассажировмашиныоказалась
та самая шептунья, Элен Силсберн, которая тут же стала выражатьмнесвое
неограниченноесочувствие. Грохотудара, очевидно, разнессяповсей
машине. Но в двадцать три года я принадлежал к тому сортумолодыхлюдей,
которые, претерпев на людях увечье, кроме разбитогочерепа, издаютлишь
глухой, нечеловеческий смешок.
Машина пошла на запад исловновъехалапрямовраскаленнуюпечь
предзакатного неба. Так она проехала дваквартала, доМэдисон-авеню, и
резко повернула на север. Мнеказалось, чтотольконеобычнаяловкость
какого-то безвестного, ноопытноговодителяспасланасотгибелив
раскаленном солнечном горне.
Первые четыреилипятькварталовпоМэдисон-авенюнасевермы
проехали под обычный обмен фразами, вроде: "Я вас не очень стесняю? ", или:
"Никогда в жизни не видала такой жары! " Дама, никогда в жизни невидавшая
такой жары, оказалась, как я подслушал, ещестояуобочины, невестиной
подружкой. Это была мощная особа, лет двадцати четырех или пяти, в розовом
шелковом платье, с венком искусственных незабудок на голове. Внейявно
чувствовалось нечто атлетическое, словногодилидваназадонасдала
экзамен в колледже на инструктора по физическомувоспитанию. Дажебукет
гардений, лежавший у нее на коленях, походил на опавший волейбольныймяч.
Она сидела сзади, зажатая между своим мужем и крошечным старичком во фраке
и цилиндре, с незажженной гаванскойсигаретойсветлоготабакавруке.
Дажебукет
гардений, лежавший у нее на коленях, походил на опавший волейбольныймяч.
Она сидела сзади, зажатая между своим мужем и крошечным старичком во фраке
и цилиндре, с незажженной гаванскойсигаретойсветлоготабакавруке.
Миссис Силсберн и я, непорочнокасаясьдругдругаколенями, занимали
откидные места. Дважды без всякого предлога, просто из чистоговосхищения
я оглядывался на крошечного старичка. В ту первую минуту, когдаятолько
начал загружать машину и открыл перед ним дверцу, у меня мелькнуло желание
подхватить его на руки и осторожно всадить через открытое окошко. Онбыл
такой маленький, ростом никак не большечетырехфунтовидевяти-десяти
дюймов, и, однако, не казался ни карликом, ни лилипутом. В машине он сидел
прямо и весьма сурово глядел вперед. Обернувшись во второй раз, я заметил,
что у него на лацкане фрака было пятно, очень похожее на застарелыеследы
жирного соуса. Заметил я также, что его цилиндр не доходил до крыши машины
дюйма на четыре, а то и на все пять... Однаковпервыеминутынашей
поездкименябольшевсегоинтересовалосостояниесобственногомоего
здоровья. Кроме плеврита и шишки на голове, меня донимало пессимистическое
предчувствие начинающейся ангины. Тайком я пытался завести язык какможно
дальше и обследовать подозрительные места в глотке. Помню, чтоясидел,
уставившись прямо в затылок водителя, который представлял собойрельефную
карту шрамов от залеченных фурункулов, как вдруг моя соседкапооткидной
скамеечке спросила меня:
- А как поживает ваша милая мамочка? Ведь вы Дикки Бриганза, да?
Язык у меня в эту минутубылзанятобследованиеммягкогонебаи
завернут далеко назад. Я его развернул, проглотилслюнуипосмотрелна
соседку. Ей было лет под пятьдесят, одета она была модно иэлегантно. На
лице толстым блином лежал густой грим.
Я ответил, что - нет, я не он.
Она, слегка прищурившись, посмотрела на меня и сказала, что я как две
капли воды похожнасынаСелииБриганза. Особеннорот. Япопытался
выражением лица показать что людям, молсвойственноошибаться. Иснова
уставилсявзатылокводителю. Вмашиненаступиломолчание. Для
разнообразия я посмотрел в окно.
- Вам нравится служить в армии? - спросила миссис Силсберн мимоходом,
лишь бы что-то сказать.
Но именно в эту минуту на меня напал кашель. Когда приступ прошел, я
обернулся к ней и со всей доступной мне бодростью сказал, чтоуменяв
армии много товарищей. Ужасно трудно было поворачиваться кней, -очень
давил на диафрагму липкий пластырь.
Она закивала.
- Ясчитаю, чтовывсепросточудо! -сказалаонанесколько
двусмысленно. - Скажите, а вы друг невесты илижениха? -вдругвупор
спросила она.
- Видите ли, я не то чтобы друг...
- Лучше _м_о_л_ч_и_т_е_, если вы друг жениха! -прервалменяголос
невестиной подружки за спиной. - Ох, попадись он мне в рукихотьнадве
минуты. Всего на две минутки - больше мне не потребуется!
Миссис Силсберн обернулась круто, в полный оборот, чтобыулыбнуться
говорившей.