В марте 1912 года, в Неаполе, при разгрузке в порту большого океанского
парохода, произошелсвоеобразныйнесчастный случаи,поповоду которого в
газетах появились подробные, но весьма фантастическиесообщения. Хотя я сам
былпассажиром "Океании",но, так же как и другие, не мог бытьсвидетелем
этогонеобыкновенногопроисшествия;оно случилосьвночноевремя,при
погрузке угля и выгрузке товаров,имы, спасаясьотшума, съехали все на
берег, чтобы провестивремя в кафе или театре. Всеже яличнодумаю, что
некоторые догадки, которых ятогда публично не высказывал,содержат в себе
истинное объяснениетой трагической сцены, а давность события позволяет мне
использоватьдоверие,оказанноемневовремяодногоразговора,
непосредственно предшествовавшего странному эпизоду.
Когда я хотелзаказатьв пароходном агентствев Калькуттеместо для
возвращенияв Европунаборту "Океании",клерк только с сожалением пожал
плечамион не знает, можно ли ещеобеспечить мнекаюту,так кактеперь,
перед самым наступлением дождливого времени, все места бывают распроданы уже
в Австралии, и он должен сначала дождатьсятелеграммыизСингапура. Но на
следующий деньон сообщилмне приятную новость, чтоеще может занятьдля
меня одну каюту, правда не особенно комфортабельную, под палубой и в средней
частипарохода. Я снетерпением стремилсядомой, поэтому, не долго думая,
попросил закрепить за мной место.
Клерк правильно осведомил меня. Пароходбыл переполнен, а каюта плохая
- тесный четырехугольный закуток недалеко от машинного отделения, освещенный
только тусклымглазом иллюминатора. В душном,застоявшемсявоздухепахло
маслом и плесенью; ни на миг нельзя было уйти от электрического вентилятора,
который, как обезумевшая стальная летучая мышь, вертелся и визжалнад самой
головой.Внизумашинакряхтелаистонала,точногрузчик,безконца
взбирающийсяскулем угля по одной и тойже лестнице;наверху непрерывно
шаркалишаги гуляющих по палубе. Поэтому, сунув чемодан в этот затхлый гроб
меж серых шпангоутов, япоспешил на палубу и, поднимаясь по трапу, вдохнул,
как амбру, мягкий, сладостный воздух, доносимый к нам береговым ветром.
Но и наверху царили сутолока и теснота: тут было полно людей, которые с
нервозностью,порожденнойвынужденнымбездействием,безумолкуболтая,
расхаживалипопалубе.Щебетаниеитрескотняженщин,безостановочное
кружениепотеснымзакоулкампалубы,назойливаяболтовняпассажиров,
скоплявшихся передкреслами,- все этопочему-топричиняломнеболь. Я
толькочтоувидел новый дляменя мир,передомнойпронеслисьпестрые,
мелькающие с бешеной быстротой картины. Теперь я хотелподумать, привести в
порядок свои впечатления, воссоздать воображением то, что воспринял глаз, но
здесь, на этой шумной, похожей на бульвар палубе, не былони минутыпокоя.
Строчки в книге расплывались от мелькания теней проходивших мимо пассажиров.
Невозможно было остаться наедине с собой наэтойзалитой солнцеми полной
движения пароходной улице.
Тридня я крепился -смотрелна людей, на море,но море было всегда
одинаковое, пустынноеисинее,и только назакате вдруг загоралось всеми
цветами радуги; а людей я уже через трое суток знал наперечет. Все лица были
мне знакомыдо тошноты; резкий смех женщин больше нераздражал меня, ине
сердили вечные споры двух голландских офицеров, моих соседей. Мне оставалось
только бегство;но в каюте быложарко и душно, а всалоне английские мисс
беспрерывно барабанили на рояле, выбирая для этого самые затасканные вальсы.
Кончилось тем,что я решительно изменилпорядокдня и нырял в каюту сразу
послеобеда, предварительно оглушив себя стаканом-другимпива;это давало
мне возможность проспать ужин и вечерние танцы.
Как-тораз я проснулся, когда вмоем маленьком гробу было ужесовсем
темно и тихо.Вентиляторявыключил, и воздухполз по вискам,липкийи
влажный. Чувства были притуплены, и мне потребовалось несколько минут, чтобы
сообразить,где я икоторый может быть час. Очевидно, было уже за полночь,
потому что я не слышал ни музыки, ни неустанного шарканья ног. Только машина
-упрямое сердцелевиафана,пыхтя,толкалапоскрипывающеетело корабля
вперед, в необозримую даль.
Ощупью выбрался я на палубу. Онабыла пуста. И когда я поднял взор над
дымящейся башнейтрубы ипризрачно мерцающим рангоутом, мне вдруг ударил в
глазаяркийсвет.Небосияло.Оноказалосьтемнымрядомсбелизной
пронизывавших егозвезд, новсе-такионосияло,словно бархатныйполог
застлал какую-то ярко светящуюсяповерхность,а искрящиеся звезды - только
отверстия ипрорези,сквозь которые просвечиваетэтотнеописуемый блеск.
Никогда не видел я неба таким, как вту ночь, такимсияющим,холодным как
сталь и в то же время переливчато-пенистым, залитым светом, излучаемым луной
и звездами, и будто пламенеющим в какой-то таинственной глубине. Белым лаком
блестели влунномсветеочертанияпарохода,резковыделяясь натемном
бархатенеба; канаты, реи,всеконтурырастворялисьвэтомструящемся
блеске.Словнов пустоте висели огни на мачтах, а над ними круглый глаз на
марсе - земные желтые звезды среди сверкающих небесных.
НадсамойголовойстоялотаинственноесозвездиеЮжногоКреста,
мерцающимиалмазнымигвоздямиприбитое к небу;казалось,оно колышется,
тогдакак движениесоздавалтолькоход корабля, пловца-гиганта, который,
слегка дрожаи дыша полной грудью,то поднимаясь, то опускаясь, подвигался
вперед, рассекаятемные волны. Я стоял исмотрелвверх. Я чувствовал себя
как под душем, где сверху падает теплаявода; только этобыл свет, белый и
теплый, изливавшийся мнена руки, на плечи, нежно струившийся вокруг головы
и, казалось, проникавшийвнутрь, потомучто все смутноев моей душе вдруг
прояснилось.