Откусив с видом знатока первый кусок, я изобразил величайшее удивление:
- Черт возьми! Но это уж, конечно, не покупное.
- Сама пекла, - сказала осчастливленная Роза. Она была великолепной поварихой и любила, когда это признавали. С ее гуляшами и пирогами никто
не мог соревноваться. Недаром она была чешкой.
Я огляделся. Вот они сидят за одним столом - эти труженицы на виноградниках господа бога, безошибочно знающие людей, солдаты любви: красавица
Валли, у которой недавно во время ночной прогулки на автомобиле украли горжетку из белого песца; одноногая Лина, ковыляющая на протезе, но всT
еще находящая любовников; стерва Фрицци, которая любит плоскостопого Алоиса, хотя уже давно могла бы иметь собственную квартиру и жить на
содержании у состоятельного любовника; краснощекая Марго, которая всегда разгуливает в платье горничной и на это ловит элегантных клиентов, и
самая младшая - Марион, сияющая и бездумная; Кики - который не может считаться мужчиной, потому что ходит в женском платье, румянится и красит
губы; бедная Мими, которой всT труднее ходить по панели, - ей уже сорок пять лет и вены у нее вздулись. Было еще несколько девиц из баров и
ресторанов, которых я не знал, и, наконец, в качестве второго почетного гостя маленькая, седая, сморщенная, как мороженое яблоко, «мамаша» -
наперсница, утешительница и опора всех ночных странниц, - «мамаша», которая торгует горячими сосисками на углу Николайштрассе, служит ночным
буфетом и разменной кассой и, кроме своих франкфуртских сосисок, продает еще тайком сигареты и презервативы и ссужает деньгами.
Я знал, как нужно себя держать. Ни слова о делах, ни одного скользкого намека; нужно забыть необычайные способности Розы, благодаря которым
она заслужила кличку «Железной кобылы», забыть беседы о любви, которые Фрицци вела с торговцем скота Стефаном Григоляйтом, забыть, как пляшет
Кики на рассвете вокруг корзинки с булочками. Беседы, которые велись здесь, были достойны любого дамского общества.
- ВсT уже приготовлено, Лилли? - спросил я.
Она кивнула:
- Приданым я запаслась давно.
- Великолепное приданое, - сказала Роза. - ВсT полностью, вплоть до последнего кружевного покрывальца.
- А зачем нужны кружевные покрывальца? - спросил я.
- Ну что ты, Робби! - Роза посмотрела на меня так укоризненно, что я поспешил вспомнить. Кружевные покрывальпа, вязанные вручную и
покрывающие диваны и кресла, - это же символ мещанского уюта, священный символ брака, утраченного рая. Ведь никто из них не был проституткой по
темпераменту; каждую привело к этому крушение мирного обывательского существования. Их тайной мечтой была супружеская постель, а не порок. Но ни
одна никогда не призналась бы в этом.
Я сел к пианино. Роза уже давно ожидала этого. Она любила музыку, как все такие девицы. Я сыграл на прощанье снова те песни, которые любили
она и Лилли.
Сперва «Молитву девы». Название не совсем уместное именно здесь, но ведь это была только бравурная пьеска со множеством бренчащих аккордов.
Потом «Вечернюю песню птички», «Зарю в Альпах», «Когда умирает любовь», «Миллионы Арлекина» и в заключение «На родину хотел бы я вернуться». Это
была любимая песня Розы.
Ведь проститутки - это самые суровые и самые сентиментальные существа. Все дружно пели, Кики вторил.
Лилли начала собираться. Ей нужно было зайти за своим женихом. Роза сердечно расцеловала ее.
- Будь здорова, Лилли. Гляди не робей... Лилли ушла, нагруженная подарками. И, будь я проклят, лицо ее стало совсем иным. Словно сгладились
те резкие черты, которые проступают у каждого, кто сталкивается с человеческой подлостью. Ее лицо стало мягче. В нем и впрямь появилось что-то
от молодой девушки.
Мы вышли за двери и махали руками вслед Лилли. Вдруг Мими разревелась. Она и сама когда-то была замужем, Ее муж еще в войну умер от
воспаления легких.
Если бы он погиб на фронте, у нее была бы небольшая пенсия и не пришлось бы ей пойти на панель. Роза похлопала ее по спине:
- Ну-ну, Мими, не размокай! Идем-ка выпьем еще по глотку кофе.
ВсT общество вернулось в потемневший «Интернациональ», как стая куриц в курятник. Но прежнее настроение уже не возвращалось.
- Сыграй нам что-нибудь на прощанье, - сказала Роза. - Для бодрости.
- Хорошо, - ответил я. - Давайте-ка отхватим «Марш старых товарищей».
Потом распрощался и я. Роза успела сунуть мне сверток с пирогами. Я отдал его сыну «мамаши», который уже устанавливал на ночь ее котелок с
сосисками,
x x x
Я раздумывал, что предпринять. В бар не хотелось ни в коем случае, в кино тоже. Пойти разве в мастерскую? Я нерешительно посмотрел на часы.
Уже восемь.
Кестер, должно быть, вернулся. При нем Ленц не сможет часами говорить о той девушке. Я пошел в мастерскую.
Там горел свет. И не только в помещении - весь дввр был залит светом. Кроме Кестера, никого не было.
- Что здесь происходит, Отто? - спросил я. - Неужели ты продал кадилляк?
Кестер засмеялся:
- Нет. Это Готтфрид устроил небольшую иллюминацию.
Обе фары кадилляка были зажжены. Машина стояла так, что снопы света падали через окна прямо на цветущую сливу. Ее белизна казалась волшебной.
И темнота вокруг нее шумела, словно прибой сумрачного моря,
- Великолепно! - сказал я. - А где исе он?
- Пошел принести чего-нибудь поесть.
- Блестящая мысль, - сказал я. - У меня что-то вроде головокружения. Но, возможно, это просто от голода.
Кестер кивнул:
- Поесть всегда полезно. Это основной закон всех старых вояк. Я сегодня тоже учинил кое-что головокружительное. Записал «Карла» на гонки, -
Что? - спросил я. - Неужели на шестое? Он кивнул.
- Черт подери, Отто, но там же будет немало лихих гонщиков. Он снова кивнул:
- По классу спортивных машин участвует Браумюллер.
Я стал засучивать рукава:
- Ну, если так, тогда за дело, Отто. Закатим большую смазочную баню нашему любимцу.
- Стой! - крикнул последний романтик, вошедший в эту минуту. - Сперва сами заправимся.
Он стал разворачивать свертки. На столе появились: сыр, хлеб, копченая колбаса - твердая, как камень, шпроты. ВсT это мы запивали хорошо
охлажденным пивом. Мы ели, как артель изголодавшихся косарей. Потом взялись за «Карла».
Два часа мы возились с ним, проверили и смазали все подшипники. Затем мы с Ленцем поужинали еще раз.
Готтфрид включил в иллюминацию еще и форд. Одна из его фар случайно уцелела при аварии. Теперь она торчала на выгнутом кверху шасси, косо
устремленная к небу.
Ленц был доволен.
- Вот так; а теперь, Робби, принеси-ка бутылки, и мы торжественно отметим «праздник цветущего дерева». Я поставил на стол коньяк, джин и два
стакана.