Ленц ухмыльнулся:
- Ты потрясаешь устои человеческого общества, Фердинанд.
- Устоями человеческого общества являются корыстолюбие, страх и продажность, - возразил Грау. - Человек зол, но он любит добро... когда его
творят другие. - Он протянул свою рюмку Ленцу: - Так-то, а теперь налей мне и не болтай весь вечер, дай и другим слово вымолвить.
Я перелез через диван, чтобы пробраться к Кестеру. Мне внезапно пришла в голову новая мысль:
- Отто, сделай мне одолжение. Завтра вечером мне нужен кадилляк.
Браумюллер оторвался от пристального изучения едва одетой креольской танцовщицы.
- А разве ты уже научился разворачиваться? - поинтересовался он. - Я всT думал, что ты умеешь ездить только по прямой, и то когда кто-нибудь
другой держит баранку вместо тебя.
- Уж ты помолчи, Тео, - возразил я. - Шестого числа на гонках мы тебя разделаем под орех.
Браумюллер захлебнулся от хохота.
- Ну, так как же, Отто? - спросил я напряженно.
- Машина не застрахована, Робби, - сказал Кестер.
- Я буду ползти, как улитка, и гудеть, как сельский автобус. И всего лишь несколько километров по городу.
Отто прищурился так, что глаза его стали маленькими щелочками, и улыбнулся:
- Ладно, Робби, я не возражаю.
- Что же это, машина понадобилась тебе, вероятно, к твоему новому галстуку?
- спросил подошедший Ленц.
- Заткнись, - ответил я и отодвинул его в сторону.
Но он не отставал.
- А ну, покажись-ка, деточка! - он ощупал шелковую ткань галстука. - Великолепно. Наш ребенок становится записным пижоном. Похоже, что ты
собираешься па смотрины невесты.
- Сегодня ты, фокусник-трансформатор, меня не разозлишь, - сказал я.
- Смотрины невесты? - Фердинанд Грау поднял голову. - А почему бы ему и не присмотреть себе невесту? - Он оживился и обратился ко мне: - Так
и поступай, Робби. Это по тебе. Для любви необходима известная наивность. У тебя она есть.
Сохрани же ее. Это дар божий. Однажды утратив ее, уже не вернешь никогда.
- Не принимай всT это слишком близко к сердцу, - ухмылялся Ленц. - Родиться глупым не стыдно; стыдно только умирать глупцом.
- Молчи, Готтфрид, - Грау отмел его в сторону одним движением своей могучей лапищи. - О тебе здесь нет речи, обозный романтик. О тебе жалеть
не придется.
- Валяй, Фердинанд, высказывайся, - сказал Ленц. - Высказаться - значит облегчить душу.
- Ты симулянт, - заявил Грау, - высокопарный симулянт.
- Все мы такие, - ухмыльнулся Ленц. - Все мы живем только иллюзиями и долгами.
- Вот именно, - сказал Грау, поднимая густые клочкастые брови, и по очереди оглядел всех нас. - Иллюзии от прошлого, а долги в счет будущего.
- Потом он опять повернулся ко мне: - Наивность, сказал я, Робби. Только завистники называют ее глупостью. Не обижайся на них. Это не
недостаток, а, напротив достоинство.
Ленц попытался что-то сказать, но Фердинанд уже продолжал снова:
- Ты ведь знаешь, что я имею в виду: простую душу, еще не изъеденную скепсисом и сверхинтеллигенгностью. Парцифаль был глуп. Будь он умен, он
никогда не завоевал бы кубок святого Грааля. Только глупец побеждает в жизни, умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не
успев еще ничего начать. В трудные времена наивность - это самое драгоценное сокровище, это волшебный плащ, скрывающий те опасности, на которые
умник прямо наскакивает, как загипнотизированный.
- Он сделал глоток и посмотрел на меня огромными глазами, которые, словно куски неба,
светились на его изборожденном морщинами лице. - Никогда не старайся узнать слишком много, Робби! Чем меньше знаешь, тем проще жить. Знание
делает человека свободным, но несчастным.
Выпьем лучше за наивность, за глупость и за всT, что с нею связано, - за любовь, за веру в будущее, за мечты о счастье; выпьем за дивную
глупость, за утраченный рай!
Он сидел, отяжелевший и громоздкий, словно внезапно погрузившись в себя, в свое опьянение, этакий одинокий холм неисповедимой тоски. Его
жизнь была разбита, и он знал, что ее уже не наладить... Он жил в своей большой студии, и его экономка стала его сожительницей.
Это была суровая грубоватая женщина, а Грау, напротив, несмотря на свое могучее тело, был очень чувствителен и несдержан. Он никак не мог
порвать с ней, да теперь это, вероятно, было уже безразлично для него. Ему исполнилось сорок два года.
Хоть я и знал, что всT это от опьянения, но мне становилось как-то не по себе, когда я видел его таким. Он встречался с нами не часто и пил в
одиночестве в своей мастерской. А это быстро ведет к гибели.
Мгновенная улыбка промелькнула на его лице. Он сунул мне в руку бокал:
- Пей, Робби. И спасайся. Помни о том, что я тебе говорил.
- Хорошо, Фердинанд.
Ленц завел патефон. У него была коллекция негритянских песен. Он проиграл нам некоторые из них: о Миссисипи, о собирателях хлопка, о знойных
ночах и голубых тропических реках.
VI
Патриция Хольман жила в большом желтом доме, отделенном от улицы узкой полосой газона. Подъезд был освещен фонарем. Я остановил кадилляк. В
колеблющемся свете фонаря машина поблескивала черным лаком и походила на могучего черного слона.
Я принарядился: кроме галстука, купил новую шляпу и перчатки, на мне было длинное пальто Ленца - великолепное серое пальто из тонкой
шотландской шерсти.
Экипированный таким образом, я хотел во что бы то ни стало рассеять впечатление от первой встречи, когда был пьян.
Я дал сигнал. Сразу же, подобно ракете, на всех пяти этажах лестницы вспыхнул свет. Загудел лифт. Он снижался, как светлая бадья,
спускающаяся с неба. Патриция Хольман открыла дверь и быстро сбежала по ступенькам. На ней был короткий коричневый меховой жакет и узкая
коричневая юбка.
- Алло! - она протянула мне руку. - Я так рада, что вышла. Весь день сидела дома.
Ее рукопожатие, более крепкое, чем можно было ожидать, понравилось мне. Я терпеть не мог людей с руками вялыми, точно дохлая рыба.
- Почему вы не сказали этого раньше? - спросил я. - Я заехал бы за вами еще днем.
- Разве у вас столько свободного времени? - Не так уж много, но я бы как-нибудь освободился. Она глубоко вздохнула:
- Какой чудесный воздух! Пахнет весной.
- Если хотите, мы можем подышать свежим воздухом вволю, - сказал я. - Поедем за город, в лес, - у меля машина. - При этом я небрежно показал
на
- Кадилляк? - Она изумленно посмотрела на меня. - Ваш собственный?
- На сегодняшний вечер. А вообще он принадлежит нашей мастерской. Мы его хорошенько подновили и надеемся заработать на нем, как еще никогда в
жизни.
Я распахнул дверцу:
- Не поехать ли нам сначала в «Лозу» и поужинать? Как вы думаете?
- Поедем ужинать, но почему именно в «Лозу»? Я озадаченно посмотрел на нее.