Это был единственный элегантный ресторан, который я знал.
- Откровенно говоря, - сказал я, - не знаю ничего лучшего. И потом мне кажется, что кадилляк кое к чему обязывает.
Она рассмеялась:
- В «Лозе» всегда скучная и чопорная публика. Поедем в другое место!
Я стоял в нерешительности. Моя мечта казаться солидным рассеивалась как дым.
- Тогда скажите сами, куда нам ехать, - сказал я. - В других ресторанах, где я иногда бываю, собирается грубоватый народ. ВсT это, по-моему,
не для вас.
- Почему вы так думаете? - Она быстро взглянула на меня. - Давайте попробуем.
- Ладно. - Я решительно изменил всю программу. - Если вы не из пугливых, тогда вот что: едем к Альфонсу.
- Альфонс! Это звучит гораздо приятнее, - ответила она. - А сегодня вечером я ничего не боюсь.
- Альфонс - владелец пивной, - сказал я. - Большой друг Ленца.
Она рассмеялась:
- По-моему, у Ленца всюду друзья.
Я кивнул:
- Он их легко находит. Вы могли это заметить на примере с Биндингом. - Ей-богу, правда, - ответила она. - Они подружились молниеносно.
Мы поехали.
x x x
Альфонс был грузным, спокойным человеком. Выдающиеся скулы. Маленькие глаза. Закатанные рукава рубашки. Руки как у гориллы. Он сам выполнял
функции вышибалы и выставлял из своего заведения всякого, кто был ему не по вкусу, даже членов спортивного союза «Верность родине». Для особенно
трудных гостей он держал под стойкой молоток. Пивная была расположена удобно - совсем рядом с больницей, и он экономил таким образом на
транспортных расходах.
Волосатой лапой Альфонс провел по светлому еловому столу.
- Пива? - спросил он.
- Водки и чего-нибудь на закуску, - сказал я.
- А даме? - спросил Альфонс.
- И дама желает водки, - сказала Патриция Хольман.
- Крепко, крепко, - заметил Альфонс. - Могу предложить свиные отбивные с кислой капустой.
- Сам заколол свинью? - спросил я.
- А как же!
- Но даме, вероятно, хочется, что-нибудь полегче.
- Это вы несерьезно говорите, - возразил Альфонс. - Посмотрели бы сперва мои отбивные.
Он попросил кельнера показать нам порцию.
- Замечательная была свинья, - сказал он. - Медалистка. Два первых приза.
- Ну, тогда, конечно, устоять невозможно! - воскликнула Патриция Хольман.
Ее уверенный тон удивил меня, - можно было подумать, что она годами посещала этот кабак.
Альфонс подмигнул:
- Значит, две порции?
Она кивнула.
- Хорошо! Пойду и выберу сам.
Он отправился на кухню.
- Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, - сказал я. - Вы мгновенно покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно
он это делает только для завсегдатаев. Альфонс вернулся:
- Добавил вам еще свежей колбасы.
- Неплохая идея, - сказал я.
Альфонс доброжелательно посмотрел на нас. Принесли водку. Три рюмки. Одну для Альфонса.
- Что ж, давайте чокнемся, - сказал он. - Пусть паши дети заимеют богатых родителей.
Мы залпом опрокинули рюмки. Патриция тоже выпила водку одним духом.
- Крепко, крепко, - сказал Альфонс и зашаркал к твоей стойке.
- Нравится вам водка? - спросил я.
Она поежилась:
- Немного крепка.
- Нравится вам водка? - спросил я.
Она поежилась:
- Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом.
Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с аппетитом, которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее
простая и непринужденная манера держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с Альфонсом и выпила вторую рюмку.
Он незаметно подмигнул мне, - дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток. Не то чтобы он разбирался в красоте или культуре человека,
он умел верно определить его сущность.
- Если вам повезет, вы сейчас узнаете главную слабость Альфонса, - сказал я.
- Вот это было бы интересно, - ответила она. - Похоже, что у него нет слабостей.
- Есть! - Я указал на столик возле стойки. - Вот...
- Что? Патефон?
- Нет, не патефон. Его слабость - хоровое пение! Никаких танцев, никакой классической музыки - только хоры: мужские, смешанные. Видите,
сколько пластинок? ВсT сплошные хоры. Смотрите, вот он опять идет к нам.
- Вкусно? - спросил Альфонс.
- Как дома у мамы, - ответил я.
- И даме понравилось?
- В жизни не ела таких отбивных, - смело заявила дама.
Альфонс удовлетворенно кивнул:
- Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь! Он подошел к патефону.
Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора.
Мощные голоса исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание.
С первого же такта все умолкли. Альфонс мог стать опасным, если кто-нибудь не выказывал благоговения перед его хорами. Он стоял у стойки,
упираясь в нее своими волосатыми руками. Музыка преображала его лицо. Он становился мечтательным - насколько может быть мечтательной горилла.
Хоровое пение производило на него неописуемое впечатление. Слушая, он становился кротким, как новорожденная лань. Если в разгар какой-нибудь
потасовки вдруг раздавались звуки мужского хора, Альфонс, как по мановению волшебной палочки, переставал драться, вслушивался и сразу же готов
был идти на мировую. Прежде, когда он был более вспыльчив, жена постоянно держала наготове его любимые пластинки.
Если дело принимало опасный оборот и он выходил из-за стойки с молотком в руке, супруга быстро ставила мембрану с иглой на пластинку. Услышав
пение, Альфонс успокаивался, и рука с молотком опускалась. Теперь в этом уж не было такой надобности, - Альфонс постарел, и страсти его
поостыли, а жена его умерла. Ее портрет, подаренный Фердинандом Грау, который имел здесь за это даровой стол, висел над стойкой.
Пластинка кончилась. Альфонс подошел к нам.
- Чудесно, - сказал я.
- Особенно первый тенор, - добавила Патриция Хольман.
- Правильно, - заметил Альфонс, впервые оживившись, - вы в этом понимаете толк! Первый тенор - высокий класс!
Мы простились с ним.
- Привет Готтфриду, - сказал он. - Пусть как-нибудь покажется.
x x x
Мы стояли на улице. Фонари перед домом бросали беспокойный свет на старое ветвистое дерево, и тени бегали по его верхушке. На ветках уже
зазеленел легкий пушок, и сквозь неясный, мерцающий свет дерево казалось необыкновенно высоким и могучим. Крона его терялась где-то в сумерках
и, словно простертая гигантская рука, в непомерной тоске тянулась к небу. Патриция слегка поеживалась,
- Вам холодно? - спросил я.