Но сперва я хочу выведать, какое она имеет отношение к этому толстому автомобильному
справочнику.
Готтфрид пошел за Биндингом в сад. Потом они вернулись вдвоем к стойке.
Видимо, Ленц получил благоприятные сведения и, в явном восторге оттого, что дорога свободна, бурно ухаживал за Биндингом. Они распили вдвоем
еще бутылку джина и час спустя уже были на «ты». Ленц, когда он бывал хорошо настроен, умел так увлекать окружающих, что ему нельзя было ни в
чем отказать. Да он и сам тогда не мог себе ни в чем отказать. Теперь он полностью завладел Биндингом, и вскоре оба, сидя в беседке, распевали
солдатские песни. А про девушку последний романтик тем временем совершенно забыл.
x x x
Мы остались втроем в зале трактира. Внезапно наступила тишина. Мерно тикали шварцвальдские часы. Хозяйка убирала стойку и по-матерински
поглядывала на нас. У печки растянулась коричневая гончая собака. Время от времени она лаяла со сна, - тихо, визгливо и жалобно. За окном шурша
скользил ветер. Его заглушали обрывки солдатских песен, и мне казалось, что маленькая комнатка трактира вместе с нами подымается ввысь и,
покачиваясь, плывет сквозь ночь, сквозь годы, сквозь множество воспоминаний.
Было какое-то странное настроение. Словно время остановилось; оно уже не было рекой, вытекающей из мрака и впадающей в мрак, - оно стало
морем, в котором безмолвно отражалась жизнь. Я поднял свой бокал. В нем поблескивал ром. Я вспомнил записку, которую составлял с утра в
мастерской. Тогда мне было немного грустно. Сейчас всT прошло. Мне было всT безразлично, - живи, пока жив. Я посмотрел на Кестера. Он говорил с
девушкой, я слушал, но не различал слов. Я почувствовал мягкое озарение первого хмеля, согревающего кровь, которое я любил потому, что в его
свете всT неопределенное, неизвестное кажется таинственным приключением. В саду Ленц и Биндинг пели песню о сапере в Аргоннском лесу. Рядом со
мной звучал голос незнакомой девушки; она говорила тихо и медленно, низким, волнующим, чуть хриплым голосом. Я допил свой бокал.
Вернулись Ленц и Биндинг. Они несколько протрезвели на свежем воздухе. Мы стали собираться. Я подал девушке пальто. Она стояла передо мной,
плавно расправляя плечи, откинув голову назад, чуть приоткрыв рот в улыбке, которая никому не предназначалась и была направлена куда-то в
потолок. На мгновенье я опустил пальто. Как же это я ничего не замечал всT время? Неужели я спал?
Внезапно я понял восторг Ленца.
Она слегка повернулась ко мне и поглядела вопросительно. Я снова быстро поднял пальто и посмотрел на Биндинга, который стоял у стола, всT еще
пурпурнокрасный и с несколько остекленевшим взглядом.
- Вы полагаете, он сможет вести машину? - спросил я.
- Надеюсь.
Я всT еще смотрел на нее:
- Если в нем нельзя быть уверенным, один из нас мог бы поехать с вами.
Она достала пудреницу и открыла ее.
- Обойдется, - сказала она. - Он даже лучше водит после выпивки.
- Лучше и, вероятно, неосторожнее, - возразил я. Она смотрела на меня поверх своего маленького зеркальца.
- Надеюсь, всT будет благополучно, - сказал я. Мои опасения были очень преувеличены, потому что Биндинг держался достаточно хорошо. Но мне
хотелось что-то предпринять, чтобы она еще не уходила.
- Вы разрешите мне завтра позвонить вам, чтобы узнать, всT ли в порядке? - спросил я.
Она ответила не сразу.
- Ведь мы несем известную ответственность, раз уж затеяли эту выпивку, - продолжал я, - из особенности я со своим днем рождения.
Она
засмеялась:
- Ну что же, пожалуйста, - мой телефон - вестен 27-96.
Как только мы вышли, я сразу же записал номер. Мы поглядели, как Биндинг отъехал, и выпили еще по рюмке на прощанье. Потом запустили нашего
«Карла».
Он понесся сквозь легкий мартовский туман. Мы дышали учащенно, город двигался нам навстречу, сверкая и колеблясь, и, словно ярко освещенный
пестрый корабль, в волнах тумана возник бар «Фредди». Мы поставили «Карла» на якорь. Жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а
ром был воплощением самой жизни. В железной неподвижности восседали мы на высоких табуретах у стойки, вокруг нас плескалась музыка, и бытие было
светлым и мощным; оно наполняло нас новой силой, забывалась безнадежность убогих меблированных комнат, ожидающих нас, и всT отчаянье нашего
существования. Стойка бара была капитанским мостиком на корабле жизни, и мы, шумя, неслись навстречу будущему.
II
На следующий день было воскресенье. Я спал долго и проснулся только когда солнце осветило мою постель. Быстро вскочив, я распахнул окно. День
был свеж и прозрачно ясен. Я поставил спиртовку на табурет и стал искать коробку с кофе. Моя хозяйка - фрау Залевски - разрешала мне варить кофе
в комнате. Сама она варила слишком жидкий. Мне он не годился, особенно наутро после выпивки.
Вот уже два года, как я жил в пансионе фрау Залевски. Мне нравилась улица.
Здесь всегда что-нибудь происходило, потому что вблизи друг от друга расположились дом профсоюзов, кафе «Интернационалы» и сборный пункт
Армии спасения. К тому же, перед нашим домом находилось старое кладбище, на котором уже давно никого не хоронили. Там было много деревьев, как в
парке, и в тихие ночи могло показаться, что живешь за городом. Но тишина наступала поздно, потому что рядом с кладбищем была шумная площадь с
балаганами, каруселями и качелями.
Для фрау Залевски соседство кладбища было на руку. Ссылаясь на хороший воздух и приятный вид, она требовала более высокую плату. Каждый раз
она говорила одно и то же: «Вы только подумайте, господа, какое местоположение! »
Одевался я медленно. Это позволяло мне ощутить воскресенье. Я умылся, побродил по комнате, прочел газету, заварил кофе и, стоя у окна,
смотрел, как поливают улицу ,слушал пение птиц на высоких кладбищенских деревьях.
Казалось, это звуки маленьких серебряных флейт самого господа бога сопровождают нежное ворчанье меланхолических шарманок на карусельной
площади... Я выбрал рубашку и носки, и выбирал так долго, словно у меня их было в двадцать раз больше, чем на самом деле. Насвистывая, я
опорожнил свои карманы: монеты, перочинный нож, ключи, сигареты... вдруг вчерашняя записка с номером телефона и именем девушки. Патриция
Хольман. Странное имя - Патриция.
Я положил записку на стол. Неужели это было только вчера? Каким давним это теперь казалось, - почти забытым в жемчужно-сером чаду опьянения.
Как странно всT-таки получается: когда пьешь, очень быстро сосредоточиваешься, но зато от вечера до утра возникают такие интервалы, которые
длятся словно годы.
Я сунул записку под стопку книг. Позвонить? Пожалуй... А пожалуй, не стоит.
Ведь на следующий день всT выглядит совсем по-другому, не так, как представлялось накануне вечером. В конце концов я был вполне удовлетворен
своим положением. Последние годы моей жизни были достаточно суматошливыми.
«Только не принимать ничего близко к сердцу, - говорил Кестер.