-Мое
общежитие - весь СССР... Ждите меня к осени, там видно будет...
Оставив консерваторию,Сарториус пошелпо магазинам искать себе новую
скрипку.Он их пробовал на звук и на ощущеньематериала, но они ему что-то
не нравились, ноты звучали, но не выходили из дерева в пространство.
Бродяпо городу далее, Сарториус всюдузамечалсчастливые, тревожные
илизагадочныелица,иони ему казались прекрасными от предположенияих
души. Он думал, что дело музыки есть выражение чужой, разнообразной жизни, а
неодной своей, - своей мало,личное тело слишком узко для помещения в нем
предмета, представляющего вечный ивсеобщий интерес, а невечно жить -не
надо. И Сарториус выбирал среди встречных людей, кем ему стать из них, чтобы
узнать чужую тайну для музыки.
Воображениедругойдуши, неизвестного ощущения нового тела на себе не
оставляло его. Он думал омыслях в другой голове, шагал не своей походкой и
жаднорадовалсяопустевшимиготовымсердцем.Молодостьеготуловища
превращалась в жадное вожделение ума.
Улыбающийся, скромный Ленин сторожил наплощадях и улицах все открытые
дорогисвежего, социалистическогомира,- жизнь простиралась вдаль,из
которой не возвращаются.
Однамиловиднаядевушка, скоторой можно было быпрожитьполжизни,
посоветовалаСарториусу съездить на Крестовскийрынок - там иногда выносят
инструменты, онасама учится в музыкальном техникуме,тольконе по классу
скрипки. Сарториус хотелнесколько минут превратиться в ее мужа,но прежде
поехал за скрипкой.
2
Крестовский рынокбыл полон торгующих нищих и тайныхбуржуев, в сухих
страстях и в риске отчаяния добывающих свой хлеб. Нечистый воздухстоял над
многолюдным собранием стоячих и бормочущихлюдей, - иныеиз них предлагали
скудные товары, прижимая их руками к своей груди, другие хищно приценялись к
ним, щупая и удручаясь,рассчитывая на вечное приобретение. Здесь продавали
старую одежду покроядевятнадцатого века, пропитанную специальным порошком,
сбереженную в десятилетиях на осторожном теле; здесь были шубы, прошедшие за
время революции столько рук, что меридианземного шара мал для измерения их
путимежду людьми. В толпе торговали еще итакими вещами, которые навсегда
потерялисвоеприменение - вроде капоров с каких-точрезвычайныхженщин,
украшений от чаш для крещения детей, сюртуков усопших джентельменов, брелков
набрюшную цепочку, урыльников доканализационного периодаи прочего,- но
эти вещи шли среди местного человечестване как необходимость, а как валюта
жесткогокачественного расчета. Кроме того, продавалисьносильные предметы
недавно умершихлюдей, -смерть существовала,-и мелкое детскоебелье,
заготовленное для зачатыхмладенцев,но потоммать, видимо,передумывала
рожать и делала аборт, а этооплаканное мелкое белье нерожденного продавала
вместе с заранее купленной погремушкой.
Вспециальномрядупродавалиоригинальныепортретывкраскахи
художественныерепродукции. На портретах изображались давно погибшие мещане
иженихисневестамиизуездногоокруженияМосквы;которыйизних
наслаждался собою, судя по лицу, и выражал удовлетворение происходящей с ним
жизнью:онгордилсяеюкакзаслуженноймедалью.
Позадифигуриногда
виднелась церковь в природе и росли дубы давноминувшего лета. Одна картина
была особовелика размером и виселана двух воткнутых в землю жердинах. На
картинебыл представлен мужик или купец,небедный, но нечистый и босой. Он
стоялна деревянномхудомкрыльце игляделсвысотывниз.Рубаху его
поддувал ветер, в обжитой мелкой бородке находились сор и солома, онглядел
куда-то равнодушно в нелюдимыйсвет, где бледное солнцене то вставало, не
то садилось. Позади того мужика стоял большой дом безродного вида, в котором
хранились, наверно, банки с вареньем, несколько пудовпирогов сгрибамии
была деревянная кровать, приспособленная почти для вечного сна. Пожилая баба
сидела в застекленной надворной пристройке - виднабыла толькоодна голова
ее - и с выраженьемдуры глядела в порожнее место на дворе. Мужик ее только
что очнулся от сна, а теперь вышел опростаться и проверить - не случилось ли
чегоособенного,- но всеоставалосьпостоянным, дулветерснемилых,
ободранных полей, ичеловек сейчасснова отправится на покой- спать и не
видеть снов, чтоб уж скорее прожить жизнь без памяти.
...Сарториусдолго стоялв наблюденииэтих прошлыхлюдей. Теперь их
намогильными камнями вымостили тротуары новых городов и третье или четвертое
поколение топчет где-нибудь надписи: "Здесь погребено тело московского купца
2-й гильдии Петра Никодимовича Самофалова, полной жизниего было ... Помяни
мя Господи во царствии Твоем". "Здесьпокоится прах девицы АнныВасильевны
Стрижевой ... Нам плакать и страдать, а ей на Господа взирать".
...ВместоБога,сейчасвспомнивумерших,Сарториус содрогнулсяот
страха жить среди них, - в том времени, когда не сводили темных лесов, когда
убогое сердце быловечноверным одинокому чувству, взнакомствесостояла
лишьродня имировоззрениебыловолшебнымитерпеливым, а умскучал и
человек плакал при керосиновой лампе или, все равно, в светящий полдень лета
-вобширной,шумящейветромитравоюприроде;когда жалкая девушка,
преданная,верная, обнималадерево от своей тоски, глупая и милая, забытая
теперь без звука, ее больше нет и не будет, и не надо ей быть.
Далее продавали скульптуры, чашки, тарелки,таганы, частиот какой-то
балюстрады,гирюв двенадцать старыхпудов, чугуннуюплиту,раскопанную
здесь же на месте, так что показывался только один ее край, а остальное было
подземлеюинеизвестно;рядомсиделинакорточкахпоследние частные
москательщики, уволенные разложившиеся слесаря загоняли свои домашние тиски,
дровяныеколуны,молотки,горстьгвоздей,-ещедалеепростирались
сапожники, делающиеработувмоментинаместе,ипищевые старухис
холодными блинами, с пирожками, начиненными мяснымиотходами, с сальниками,
согретыми вчугунных горшках под ватными пиджаками покойных мужей-стариков,
скускамипшенной кашии всем,что утоляетголодноестраданиеместной
публики,могущейесть всякое добро, которое толькобыглоталось, а более
ничего.