..
Итак,он выпивал кофе и съедал кусок касабэ и почти в девять залезал в
гранитную ванну, стоявшую в тени миндальных деревьев в его личном дворике, в
его патио, илежалвэтойгорячейванне,полнойраспаренныхцелебных
листьев,доодиннадцати,чтопомогалоемупреодолеть смутную тревогу и
обрести спокойствие перед лицом очередных превратностей жизни; некогда, в ту
пору,когдатолько-тольковысадилсясделавшийегопрезидентомморской
десант,онзапирался в кабинете вместе с командующим десантными войсками и
вместе с ним решалсудьбыотечества,подписываявсякогородазаконыи
установленияотпечаткомсвоегобольшогопальца,ибобылтогдасовсем
безграмотным, не умел ни читать, ни писать, но, когда его оставили наедине с
отечествомивластью,онрешил,чтонестоитпортитьсебекровь
крючкотворнымиписанымизаконами, требующими щепетильности, и стал править
страной как бог на душу положит, и стал вездесущ и непререкаем, проявляяна
вершинахвластиосмотрительность скалолаза и в то же время невероятную для
своего возраста прыть, и вечно былосаждентолпойпрокаженных,слепыхи
паралитиков,которыевымаливалиу него щепотку соли, ибо считалось, что в
его руках она становится целительной, и был окружен сонмищем дипломированных
политиканов, наглых пройдох и подхалимов, провозглашавшихегокоррехидором
землетрясений,небесных знамений, високосных годов и прочих ошибок Господа,
а он, как слон по снегу, волочил по дворцусвоигромадныеноги,находу
решаягосударственныеижитейскиеделастойжепростотой,скакой
приказывал, чтобы сняли и перенесли в другое местодверь,чтоисполнялось
без промедления, хотя он тут же распоряжался, чтобы ее вернули туда, где она
была;иэтотожеисполнялось без промедления, равно как повеление, чтобы
башенные часы били в полночь и в полдень недвенадцатьраз,адва,дабы
жизньказаласьболеедолгой,чемонаестьна самом деле, -- повеление
выполнялось неукоснительно, без тени сомнения. И лишь в мертвые часысиесты
всезамирало,всеостанавливалось,аонвэти часы спасался от зноя в
полумраке женского курятника и, не выбирая,налеталнапервуюпопавшуюся
женщину, хватал ее и валил поперек постели, не раздевая и не раздеваясь сам,
незаперевзасобойдверь, и весь дворец слышал его тяжелое сопение, его
собачье повизгивание, его торопливуюзадышку,частоепозвякиваниешпоры,
вызванноемелкойдрожьювноге; и был слышен полный ужаса голос женщины,
которая в эти любовные минуты пыталась сбросить с себя взгляды своихтощих,
худосочныхнедоносков:"Вонотсюда!маршводвор!нечеговамна это
смотреть! нельзя детям смотреть на это!" И словно тихийангелпролеталпо
небуотечества,смолкалиголоса,замираловсякоедвижение,вся страна
прикладывала палец к губам: "Тсс!.. не дышите!.. тихо!.. генералзанимается
любовью!.
И лишь в мертвые часысиесты
всезамирало,всеостанавливалось,аонвэти часы спасался от зноя в
полумраке женского курятника и, не выбирая,налеталнапервуюпопавшуюся
женщину, хватал ее и валил поперек постели, не раздевая и не раздеваясь сам,
незаперевзасобойдверь, и весь дворец слышал его тяжелое сопение, его
собачье повизгивание, его торопливуюзадышку,частоепозвякиваниешпоры,
вызванноемелкойдрожьювноге; и был слышен полный ужаса голос женщины,
которая в эти любовные минуты пыталась сбросить с себя взгляды своихтощих,
худосочныхнедоносков:"Вонотсюда!маршводвор!нечеговамна это
смотреть! нельзя детям смотреть на это!" И словно тихийангелпролеталпо
небуотечества,смолкалиголоса,замираловсякоедвижение,вся страна
прикладывала палец к губам: "Тсс!.. не дышите!.. тихо!.. генералзанимается
любовью!.."Ноте,ктозналегохорошо,не принимали на веру даже эту
передышку в жизни государства, не верили, что онзанятлюбовнымиутехами,
ибовсепрекраснознали,чтоон имеет обыкновение раздваиваться: в семь
вечера видели его играющим в домино, но ровно в семь вечера он жевыкуривал
москитовиззалазаседаний при помощи горящего коровьего навоза; никто не
мог знать наверняка ничего, пока не гас свет во всех окнах инераздавался
скрежеттрехзамков,грохот трех щеколд и лязг трех цепочек на дверях его
спальни, пока недоносилсяоттуда,изспальни,глухойудар,вызванный
падениемна каменный пол поваленного усталостью тела, после чего можно было
услышать учащенное дыхание уснувшегомладенческимсномстарогочеловека,
дыхание,котороестановилось все более ровным и глубоким по мере того, как
все выше подымался на море ночной прилив; и тогдаарфыветразаглушалив
барабанныхперепонкахстрекотцикад,широкаяпенистая волна набегала на
улицы старинного города вице-королей и буканьеров, затапливала, хлынув через
все окна, дворец, и улитки прилипали к зеркалам, в залезаседанийразевали
пастиакулы,а волна подымалась выше самой высокой отметки доисторического
океана, заполоняла землю, пространство и время, и толькоонодинплылпо
лунномуморюсвоихсновидений,одинокийутопленниквполевой форме, в
сапогах с золотой шпорой, плыл, зарывшись лицом в ладони, как в подушку.
То,чтоонраздваивался,одновременнопребываявразныхместах,
подымалсяна второй этаж, в то же самое время спускаясь на первый, созерцал
в одиночестве морские дали и в то же время содрогался всудорогахлюбовной
утехи,--всеэтоотнюдь не было проявлением каких-то особых свойств его
выдающейсяличности,какутверждалиподхалимы,инебыломассовой
галлюцинацией,какутверждалипротивники;просто-напростоунегобыл
двойник, точнейшая его копия, преданный ему, как собака, готовыйрадинего
на все -- Патрисио Арагонес, человек, которого нашли, в общем, случайно, ибо
никтоегоспециальнонеискал;случилосьтак,чтооднажды президенту
доложили:"Мойгенерал,какая-токарета,точь-в-точьпрезидентская,
разъезжает по индейским селениям, а в ней какой-то проходимец, выдающий себя
завас,инебезуспеха, мой генерал! Люди видели его печальные глаза в
полутьме кареты -- ваши глаза, мой генерал; видели его бледные губы --ваши
губы,мойгенерал;видели,каконженственной, подобной вашей, рукой в
шелковой перчатке бросает из оконцакаретыгорстисолибольным,которые
стоятнаколеняхвдольдороги,азакаретойскачутдвоеверховых в
офицерской форме и собирают деньгу за эту якобы целительнуюсоль.