У нее были соломенные волосы и веснушчатый
нос, и я подобрал для нее льняное платьице иглянцевыйчерный
ремень,когда заставлял ее продолжить загадочное продвижение в
"Красном цилиндре", где онасталаграциозноймаленькойЭми,
двусмысленной утешительницей приговоренного к смерти.
Этобылиприятныеперерывы,приятные!Из салона внизу
слышалась музыка, - баронесса с матушкой играли a quatre mains,
как они несомненно играли и переигрывалипоследнихпятнадцать
лет.Уменя-вподкрепленьек сухарикам и для обольщения
маленькой гостьи-имеласькоробкабисквитоввшоколадной
глазури.Доскадляписанияотодвигалась,заменяясьее
сложеннымируками.По-русскионаговорилабегло,нос
парижскимивставкамиивопрошающими звуками, эти птичьи ноты
что-то страшненькое сообщали ответам, которые яполучал,пока
онакачаланожкойи прикусывала бисквит, на обычные вопросы,
задаваемые ребенку; потом она вдруг выворачиваласьуменяиз
рукпосредиразговораибежалакдверям, словно кто-то ее
позвал, хотя пианино так и продолжало ковылять скромнойстезей
семейногосчастья, в котором мне не было части и которого я, в
сущности, никогда и не знал.
Предполагалось, что я проживу у Степановых пару недельно
язастрялнадва месяца. Поначалу я чувствовал себя довольно
прилично - по крайности, мне было уютно, яотдыхал,ноновое
снотворноеснадобье,такхорошоработавшеевпервую,
обольщающую пору, понемногу перестало справлятьсяскойкакими
мечтательнымижеланиями, которым, как выяснилось в невероятном
последствии, мне нужно было по-мужски уступить, все равно какою
ценой; вместо того я воспользовался отъездом Долли вАнглиюи
нашелдлясвоегожалкогоостоваиноепристанище.То была
спальня-гостиная в ветхом, нотихомдоходномдоменалевом
берегу,"уголулицысвятогоСапплиция",каксообщаетсо
зловещейнеточностьюмойкарманныйдневник.Что-товроде
древнегопосудного шкапа вмещало примитивный душ, иных удобств
не имелось. Раза два или три в деньприходилосьвыйти,чтобы
поесть,выпитьчашкукофеиликупитьчто-то необычайное в
деликатесной, и это обеспечивало меня маленьким distraction.В
соседнемкварталеяотыскалсинема со специальностью старых
вестернов и крохотный бордель с четверкой шлюхввозрастеот
восемнадцатидотридцативосьми,самая молодая была и самой
невзрачной.
Я долгие годы провелвПариже,подобномногимрусским
писателямсвязанный с этим гнетущим городом нитями, на которых
держится существование русского писателя. Ни тогда, нитеперь,
заднимчислом,янечувствовалине чувствую чар, что так
обольщалимоихсоплеменников.Янеокровавомпятнена
темнейшихкамнях самой темной из улиц этого города; не об этом
непревзойденном кошмаре; я лишь хочу сказать,чтосмотрелна
Парижсегосероватымиднямииугольныминочамикакна
случайное обрамление самой подлинной и достоверной израдостей
моейжизни:красочнойфразыв моем мозгу под мелким дождем,
белой страницы под настольною лампой, что ожидает менявмоем
жалком жилище.
Янеокровавомпятнена
темнейшихкамнях самой темной из улиц этого города; не об этом
непревзойденном кошмаре; я лишь хочу сказать,чтосмотрелна
Парижсегосероватымиднямииугольныминочамикакна
случайное обрамление самой подлинной и достоверной израдостей
моейжизни:красочнойфразыв моем мозгу под мелким дождем,
белой страницы под настольною лампой, что ожидает менявмоем
жалком жилище.