ВернувшисьвПариж,яобнаружил,что добрый мой друг,
Степан Иванович Степанов, известныйжурналистснезависимыми
средствами (он был из тех очень немногих удачливых русских, что
перебралисьзаграницуи деньги туда же прибрали перед самым
большевистскимпереворотом),нетолькоустроилвторойили
третиймой"вечер", но желает, чтобы я остановился в одной из
десятка комнат его просторного старомодногодома(улицаКох?
илиРош?Онаупираетсяильподпираетстатую генерала, имя
которого мне не дается, но оно наверное скрытогде-товмоих
старых заметках).
В ту пору здесь проживали господин и госпожа Степановы, их
замужняядочьбаронессаБорг,ееодиннадцатилетнеедитя
(барона, человека делового, фирма услала в Англию)иГригорий
Рейх (1899 - 1942?), мягкий, печальный, худощавый молодой поэт,
напрочьлишенный таланта, под псевдонимом "Лунин" печатавший в
"Новостях"поеженедельнойэлегииислужившийСтепанову
секретарем.
Вечерами мне волей неволей приходилось спускаться вниз для
участиявчастыхсборищахлитературныхиполитических
персонажейвизукрашенномсалонеиливобеденнойзалес
громаднымпродолговатымстоломи маслянным портретом en pied
юного сына Степановых, погибшего в 1920-мприпопыткеспасти
тонущего одноклассника. Обыкновенно здесь находился близорукий,
хриплооживленныйАлександрКеренский,отрывисто вздевавший
монокль,чтобырассмотретьнезнакомцаилипоприветствовать
старого друга всегда имевшейся наготове колкостью, произносимой
скрипучимголосом,звучностькоторого большей частью сгинула
многиегодытомувревереволюции.БывалздесьиИван
Шипоградов,выдающийся романист и недавний Нобелевский призер,
излучавший обаяние и талант,и-посленесколькихстопочек
водки-потешавший закадычных друзей русской похабной байкой,
вся художественность которой держится на деревенскойсмачности
инежномуважении,скоторым в ней трактуется о самых наших
укромных органах. Фигуройгораздоменеепривлекательнойбыл
старинныйсоперникИ.А.Шипоградова,хрупкийчеловечекв
обвислом костюме,ВасилийСоколовский(почему-топрозванный
И.А."Иеремией"),которыйсначала века посвящал том за томом
мистической и социальной истории украинского клана, основанного
в шестнадцатом веке скромной семьей из трех человек, но ктому
шестому(1920-й)ставшегоцелым селом, обильным мифологией и
фольклором. Приятно было увидеть умное,грубоотесанноелицо
старикаМорозоваскопнойтусклыхволоси яркими ледяными
глазами;инаконец,уменяимеласьпричинавнимательно
присматриватьсяприземистомуимрачномуБазилевскому,- не
потому, что он вот-вот должен был поцапаться или ужепоцапался
сосвоеймолодойлюбовницей, красавицей с кошачьей повадкой,
писавшей пес их знает, что за стихи, а потому, чтоон,какя
надеялся,уже уяснил, что это его я высмеял в последнем номере
литературного журнала, в котором мы оба сотрудничали.
Хотяего
английский и не годился для перевода, допустим, Китса (которого
онопределялкак"доуайльдовскогоэстетаначалаэпохи
индустриализации"),Базилевскийименноэтимиобожал
заниматься.Обсуждаянедавно"вцеломдовольноприятную
точность" моихпереводов,онимелнахальствопроцитировать
знаменитую строчку Китса, передав ее так:
Всегда нас радует красивая вещица
что в обратном переводе приобретает вид:
'A pretty bauble always gladdens us.'
Наша беседа, однако, оказалась слишком короткой, чтобы я смог
обнаружить,усвоил ли он мой веселый урок.Он спросил меня,
что я думаю про новую книгу, о которой он рассказывал Морозо-
ву (одноязыкому),-а именно про "внушительный труд Моруа о
Байроне", ивыслушав в ответ,что мне она показалась внуши-
тельной дребеденью, мой строгий критик,пробормотав: "Не ду-
маю, чтобывы ее прочитали", продолжалпросвещатьсмирного
старика-поэта.
Яноровилускользнуть задолго до окончания вечера. Звуки
прощания обычно настигали меня, когда я вплывал в бессоницу.
Большую частьдняяпроводилзаработой,устроясьв
глубокомкреслеисудобствомразложивпередсобой
принадлежности на особой доске для писания, предоставленной мне
хозяином,большимлюбителемловкихбезделиц.Современи
постигшей меня утраты я как-то стал прибавлять в весе и теперь,
чтобывыбратьсяиз чрезмерно привязчивого кресла, приходилось
кряхтеть и крениться.Толькооднамаленькаяособанавещала
меня,ирадинеея держал дверь слегка приоткрытой. Ближний
край доски заботливо изгибался, принимаяавторскоебрюшко,а
дальнийукрашализажимыирезинки,позволявшиеудерживать
карандаши и бумаги, я до тогопривыккэтимудобствам,что
неблагодарнотужилоботсутствиитуалетных приспособлений -
вродетехполыхпалок,которыми,говорят,пользуютсяна
Востоке.
Каждый полдень, вегда в один час, молчаливый толчок пошире
распахивалдверь, и внучка Степановых вносила поднос с большим
стаканом крепкого чаюитарелкойаскетичныхсухариков.Она
приближалась, опустив глаза, осторожно переставляя ноги в белых
чулкахисиних теннисных туфлях, почти совсем застывая, когда
начинал колыхаться чай, и вновь подвигаясьмедленнымишажками
механическойкуклы. У нее были соломенные волосы и веснушчатый
нос, и я подобрал для нее льняное платьице иглянцевыйчерный
ремень,когда заставлял ее продолжить загадочное продвижение в
"Красном цилиндре", где онасталаграциозноймаленькойЭми,
двусмысленной утешительницей приговоренного к смерти.
Этобылиприятныеперерывы,приятные!Из салона внизу
слышалась музыка, - баронесса с матушкой играли a quatre mains,
как они несомненно играли и переигрывалипоследнихпятнадцать
лет.