Пространство замутилось, подернулось пленкой, стало совсем темно, иостался
только зовущий голос...
"Аля, Алечка, проснись. Вставай скорей, беда!"
Шестилетний Алька открыл глаза и захныкал. За окнами было темным-темно.
Откуда-то из ночи доносились крики, шум выстрелов. Мама испуганно куталась в
платок. Отец, заведующий сельской рюмочной, был бледен и весь дрожал.
Картавый механический голос, многократно усиленныйдинамиками,вещал:
"ЖителиПетговки,жителиПетговки,вашадегевнявыбганаевгейским
командованием как объект для акции возмездия. Вы дали пгибежищепагтизанам.
Ваши дома будут сожжены. Выходите на площадь и ничего не бойтесь". Времяот
времени механический голос умолкал, и тогдадоносилосьзловещеезавывание
"Хава-Нагилы".
Алька был маленький, но страшное слово"каратели"ужезнал.Унего
застучали зубы.
"Надо спрятаться в подпол", - сказала баба Мотря. "Если издоманикто
не выйдет, устроят обыск,-скороговоркойпроизнесламама.-Найдути
вытащат. Или закидают гранатами. Солдатня вся пьяная, озверелая. БериАльку
и прячьтесь. А мы с Емельяном пойдем. Вырасти Альку хорошим человеком..."
Соломон Борисович кашлянул, и видение исчезло.
Генерал лежал на кушетке, смотрел в потолок, по лицу стекали слезы,но
он этого не замечал.
"Ну что, вспомнили? - нетерпеливо спросил доктор.-Вычто-тотакое
бормотали, но я ничего не понял. Какие-то партизаны. При чем тут партизаны?"
Генералпроглотилкомок,ответилкороткоискупо,по-военному:
"Вспомнил. В ноябре сорок третьего еврейская зондеркоманда провела унасв
Петровкеакциюустрашения.Половинудеревенскихрасстреляли,остальных
отправили в гетто. Инебудембольшеобэтом,ладно?Высвоюработу
выполнили - освободили мне подсознание, или как там этоувасназывается.
Спасибо. Вот вам за ваш труд".
Положил на стол две тысячи шестьсот семьдесят рублей, стодолларовпо
курсу Центробанка, - американской валютой не пользовался принципиально.
Вышел на бульвар, вдохнул свежий воздух. Отпустив машину, шел по аллее,
сцепив руки за спиной. Снежинки садились на мерлушковую папаху.
Да, эта нация принесла нашему народу много горя, думал генерал, но ведь
сын за отца не ответчик. Пусть мертвецы лежат в своих могилах и не тянутза
собой живых. Бог с ним, с кровавым прошлым. Будем дружножитьвсевместе.
Аминь.
Борис Акунин. Проблема 2000
(Типа святочный рассказ)
Глава 1
- Луцкий, немедленно откройте! Чтозаребячество!-жирнымголосом
взывал из коридора Солодовников, председатель ссудно-кредитного товарищества
"Добрый самарянин". - Мы сломаем дверь!
Ломайте, ваше степенство, усмехнулсяКонстантинЛьвович,стояперед
высоким старинным зеркалом. Дверь дубовая, скоро не поддастся. А до полуночи
остается всего три минуты.
Дверь дубовая, скоро не поддастся. А до полуночи
остается всего три минуты. Каких-то три минуты, и век закончится.Вместес
ним закончится и отставной штабс-ротмистр Луцкий,погубленныйстрастямии
мамоной.Будьпрокляттотденьичас,когдаон,любимецмосковских
репортеров, герой Абиссинской кампании, согласилсястатьуправляющимэтой
подлой купеческой лавочки. Польстилсянажалованье,трехэтажныйособняк,
хороший выезд. Лучше быосталсявполку-глядишь,эскадрономбыуже
командовал...
Увы, девятнадцатый век неумолимо отсчитывал свои последние секунды. Сам
же Константин Львович это и доказал - неделю назад, на рождественском балу в
Английском клубе. Шел обычный в нынешнем сезоне спор о том,когданачнется
двадцатый век - следующей зимой, с 1901 года,илиженынешней,1января
1900-го. Луцкий отстаивал вторую точку зрения. "Тогда у вас получается,что
Спаситель родился внулевомгоду,асие-математическийнонсенс",-
прищурилсяприсяжныйповеренныйПфуль.КонстантинЛьвовичиронически
улыбнулся, обвел взглядом слушателейисрезалумника:"Апозвольтевас
спросить, милостивый государь, сколько временипродолжалсяпервыйгодот
Рождества Христова? По-вашему, выходит, что всего шесть дней - с 25декабря
по 31-е, а там ужсразуначалсявторой.Нет,ГотфридСеменович,Иисус
родился 25 декабря предгода, то есть именно что внулевомгоду,и,стало
быть, первый год двадцатого века - 1900-й".
В дверь ударили чем-то тяжелым: раз, другой, третий.
- Луцкий! Я не шучу! Чего вы добиваетесь? Деньги возвращатьвсеравно
придется! Я потребую репараций через суд! Подумайте о вашем добром имени!-
надрывался Солодовников.
"Репарации" - словечко-то какое мерзкое. Так и несет двадцатым веком. В
девятнадцатом в ходу все больше было слово"сатисфакция".Нухорошо:он,
Луцкий,чересчурвольнообращалсяскассой,иСолодовников,владелец
"Доброго самарянина", почитает себя оскорбленным.Таквызовиобидчикана
дуэль, как этопринятовхорошемобществе.Нонет-грозитсясудом.
Купчишка, жалкий арифмометр с тройным подбородком. И ведь засудит,опозорит
столбового дворянина, у этих новоявленных хозяев жизни нет ничего святого.
- Констан, сейчас же отопри! Мы должны объясниться!
Энни! Это она! И, конечно же, скотина Солодовников все ей рассказал - и
про кутежи в Сокольниках, и про цыганку Любу,ипропоездкивОтрадное.
Милая, бесконечно обожаемая, ну как тебе объяснить, что семья - это одно,а
Люба - это совсем-совсем другое?
Часызвякнули,готовясьбитьдвенадцатьударов."Вечернийзвон,
бом-бом", - ироническиулыбнувшись,пропелКонстантинЛьвовичиподнял
пятизарядный "бульдог". В Бога он перестал верить с шестнадцатилет,после
первого визита в бордель, однако перед финалом жизненной карьеры все же счел
нужным произнести нечто вроде молитвы: "Господи всемилостивый, прости,если
можешь.