Этот вопрос
занималегоссамого начала войнына Востоке: боятся лирядовые русские
прихода немцев?
--Ну, конечно! --воскликнула она и с удивлением на него посмотрела.
Как же, мол, иначе?
-- Ивы,Нина, тоже? -- осторожно спросил он. -- Вы тоже думаете, что
немцы будут... -- Он все-таки не осмелился завершить свой вопрос.
-- А-а, -- протянула она, -- я понимаю, что вы имеете в виду...
Оназадумаласьнаминуту,потомпостараласьхудо-бедноперевести
четверостишие, что недавно слышала от подвыпившего автора Коли Глазкова:
"Господи,вступись Ты заСоветы! Защити ты нас от высших рас.Потому
что все Твои заветы Гитлер нарушает чаще нас..."
-- Чаще нас... -- повторила она.
"Вы в этом уверены?" -- хотел было спросить Рестон, новоздержался. Он
смотрел напрофиль Нины,иегопосещалимысли,которыеонвсюжизнь
презрительноотбрасывал,начинаяещесостуденческойпоры,когда
распростился с любовными иллюзиями, мысли, в общем-тополностьюнеуместные
намногометровойглубиневсоветской столице под нацистской бомбежкой. Я
встретил наконец-то свою женщину,думал он. Вот наконец-то, в пятьдесят два
года,встретилсвоюженщину.Всямояжизньдо нее, с моим холостяцким
эгоизмом,со всемимоимипривычками, стак называемойсвободой,стак
называемым сексом, была свинством,потомучто в ней небыло этой женщины.
Мне нужно жить с этой женщиной и вовсе недля секса в первую очередь, а для
того, чтобы заботиться о ней. В моей жизни должен быть кто-то, чтобы я о нем
заботился,а именновотэта женщина, Нина, с ее дочкой. Нет-нет, покане
поздно,невзираянавсеразгорающуюсявойну илиименно потому, что она
сейчас разгорается, я должен все перевернуть в своей пустой и затхлой жизни.
Именно она выбросит на помойку все мои дурацкие кастовые и клубные привычки,
фетиши,продует,прочиститвсеэтипустоты,заполнитихсвоимстоль
очевиднымартистизмом,своей легкойпоходкой, которуюя еще не видел, но
могусебе представитьпо очертаниям ее бедер и голеней под этимклетчатым
пледом. Мы с ней и с ее дочкой куда-нибудь сбежим, ну, скажем, в Португалию,
нату полоску побережьяксеверу отЛиссабона, я будуиногда выезжать в
воюющие страны и возвращаться к ней.
Такие, стольнесвойственныеемумечтыпроносилисьввоображении
ТоунсендаРестона,пока онвдруг несообразил, чтоприближается вэтом
стремительном волшебномплаваниик большомуподводномукамню.Муж, черт
возьми! Ведь у нее есть муж, хирург в действующей армии. Почему я так быстро
решил,что она предназначена для меня,когда она предназначенадля своего
мужа? Тут его воображение сталипосещать некоторые мерзости. Муж на фронте,
под огнем, у него есть большие шансы стать добычейнемецкого стрелка. Ну, и
потом,чтотакоекакой-торусскийврачишкапосравнениюсизвестным
международнымжурналистом?Чтотакоеихжалкиемосковские коммунальные
квартиры посравнению с рестоновским фамильным домом на Cape Cod, не говоря
уже о всех возможностях, которые откроет ей мойбанковский счет? Вот это уж
гадость, оборвал он тут себя.
Ну, и
потом,чтотакоекакой-торусскийврачишкапосравнениюсизвестным
международнымжурналистом?Чтотакоеихжалкиемосковские коммунальные
квартиры посравнению с рестоновским фамильным домом на Cape Cod, не говоря
уже о всех возможностях, которые откроет ей мойбанковский счет? Вот это уж
гадость, оборвал он тут себя. Для нее это все ничего не значит, иначе она не
была бымоей женщиной, а ведь она --это как раз то, о чем я мечталеще в
молодом, столь постыдном романтическомпериоде, о которомя всю свою жизнь
старался забыть...
Между тем, пока он предавался этим столь неуместным мечтам, в подземной
станции нарастало паническое настроение.Вдругпробежал слух, что немецкие
танки прорвались, что уже занято Тушино, что Кремль разбомбили до последнего
кирпича, что город весьгорит, а какие-то банды разбивают магазины и грабят
дома, а какие-то отряды, то ли свои, то ли немецкие,в бомбоубежища пускают
газ. Вдруг возниклиоглушительныевопли:"Давайна выход! Спасайся,кто
может!"
Толпаповскакалананоги,сталахаотическираскачиваться,то
устремляяськ эскалаторам,тоостанавливаясь передбезнадежнойпробкой.
Мальчишки пытались пролезть между ног илипо головам. Их пинали, стаскивали
сплеч. Стоял оглушительный визг, рыдалистарухи, то тамто сям возникали
драки.
Людей, казалось, охватилужасклаустрофобии, ими двигалтолько ужас,
слепое желание выбраться из подземного мешка.
Нину трясло, как в лихорадке, она обхватила за плечи Елку, прижала ее к
себе и только об одном заботилась -- как бы у нее не отбили дочку, как бы не
потерять ее втолпе. Она ужеи думать забыла о своемприятномсоседеи,
когда Рестон крикнул ей, чтобы она держалась за ним, глянула на него с таким
диким неузнаванием,что ондажеотшатнулся.Вдруг,словнокто-то вышиб
пробку, толпу понесло. Рестон,как ни старался он бытьрядом сНиной, был
выброшен на другую лестницу. Некоторое времяон еще видел среди стремящихся
наверх голов ее спутавшуюся гривку, потом она пропала. Он еще надеялся найти
ее на поверхности и, оказавшись в вестибюле, стал кричать:
-- Nina, ou etes-vous?! Repondes, sil vous plait! Repondes done!
Нина, где вы?! Ответьте, пожалуйста! Ответьте же (фр.)
Ничего, однако, он не услышалв ответ. Вскоре, после жесточайшей давки
в вестибюле, его вынесло на улицу,и здесь он снова ничего не увидел, кроме
мрака,разбегающихся в разные стороны фигур,иничегоне услышал,кроме
проклятийиподвывания сирен, и ничегоне почувствовал,кромехолодного
дождя заворотником, дождя, наполнившего его тоской, отчаянием истыдом за
своистольстранныеподземныемечтания,несомненно связанныес началом
мужскогоувядания.Налет, кажется,ужекончался, взрывов большене было
слышно,и вспышекв небе сталоменьше, впроходящихсквозьтучилучах
прожекторов появилась некоторая томность.
ОнподнялворотникизашагалвнизпоГорькойулице,всторону
посольства.