Тут как раз
его позвали:"Эй, садитесь, гражданин!"Он оглянулсяи увидел, что кто-то
умудрилсяподвинуться,освободивемукусочекпола,достаточныйдля
приземления на половину ягодиц. Опустившись,он подумал,что вряд ли уйдет
отсюдабезвоспаленияседалищного нерва.В следующиймоментемустало
чертовски неловко, посколькуонувидел, что по-медвежьи привалился боком к
какой-тоженщине.Ещеодинмоментпроскочил,пока ТоунсендРестонне
сообразил, что ему чертовски повезло: женщина была очаровательна. У нее были
густые темные волосыипрозрачные голубыеглаза-- сочетание, иногда, не
часто, встречающеесяв Северной Италии. Не тамли онвстречал ее?Его не
оставлялоощущение, чтоонуже где-товидел этуженщину. Между темона
сидела словно не на полу в бомбоубежище, зажатая со всех сторон, а вуютном
креслевозле камина. Ногиее были прикрыты клетчатым пледом. От Рестона не
ускользнуло, что их очертания были очень милы. На колене она держала блокнот
и время от времени что-то внем записывала. Уж ненажурналистку ли напал
старыйбандит пера? К левому боку женщины привалилась девочка лет семи, она
безмятежно спала,посапываяносиком. Справа, увы, громоздился здоровенный,
пропахший трубочным табаком и шотландским виски американец.Онаулыбнулась
ему ободряюще: устраивайтесь, мол, поудобнее.
-- I'm awfully sorry, ma'am, for such aninconvenience, -- пробормотал
он. Она удивленно, если не изумленно, подняла брови. Иностранец?! Здесь?!
Прошу прощения, мадам, за подобные неудобства (англ.).
-- Не хорошо русски, -- сказал Рестон. -- Est-que vous parlez francais,
madam?
Вы говорите по-французски, мадам (фр.)
Оказалось, что она совсем неплохо говорит по-французски, хотя все время
смеется надсвоими спотыканиямиидурнымпроизношением.Малопрактики,
вернее, полное отсутствие практики.С мужем они иногда в виде шутки болтали
по-французски, но он ужевот почти месяц как ушел на фронт. Он военный, ваш
муж, мадам? Нет, он врач, хирург, ну и, как вы понимаете, сейчас там большой
спрос на хирургов. Ваш французский, мадам, ненамногохуже моего, ая жил в
Парижебольшедвадцатилет.Вырусская?Онаулыбнулась:полурусская,
полугрузинка.
Задавая этот вопрос, Рестон, как ивсе американцы, больше имел ввиду
гражданство, чемпроисхождение. Собеседницаже ответила в типичноместном
ключе:многонационально-советское гражданствоподразумевалось. Грузины--
этонаюге,вспомнилон,награницесТурцией.Вототкудатакое
замечательное сочетание, Средиземноморье иСевер, отголосок Скандинавии--
она ведь тоже всегда присутствует на этой равнине, если верить истории.
Простите, мадам, но меня не оставляет ощущение, что мы уже встречались,
проговорил он. Из-за сдавленного положения ихтелона все время говорила с
ним какбы слегка из-заплеча,и эта еепоза уже начинала кружить голову
Тоунсенду Рестону.Странно, сказала она,мне тоже кажется, чтоявас уже
где-то видела, но ведьэто невозможно, ведь вы?.
Странно, сказала она,мне тоже кажется, чтоявас уже
где-то видела, но ведьэто невозможно, ведь вы?.. Яамериканец,но ятут
часто бываю.Позвольтепредставиться, Тоунсенд Рестон. Назвав свое имя, он
тутже пожалел,чтоставитее внеловкое,еслинесказатьстрашное,
положение.Послевсехэтихужасовтридцатыхгодовсоветскиебоятся
знакомиться с иностранцами, и их,ей-ей, можнопонять.Вот и она, как ему
показалось,запнулась.Небеспокойтесь,мадам,явсепонимаю.Она
засмеялась.Вамможно позавидовать, если это так. Я, например,ничегоне
понимаю. Меня зовут Нина, Нина Градова.
Нинабылапораженаслучайностьюэтого знакомства. Из тысяч итысяч
людей, спасающихся от бомбежки, словно по произволу романиста, именно кней
прибился, возможно,единственный на всю эту толпу иностранец, да еще эдакий
"Хемингуэй", международный джентльмен, американец из Парижа! Дактому же,
оказывается,онещеи журналист,обозревательевропейскихсобытийдля
"ChicagoTribune"и"NewYork Times", добралсясюдачерезТегеранна
английском самолете, чтобы писать о битве за Москву. Она была почти уверена,
что этоимяейвстречалосьвсоветскихгазетахвконтекстеяростных
идеологическихконтратак."...НебезызвестныйТоунсендРестонсосвоей
привычной антисоветской колокольни" -- что-то в этомроде. Ну все, подумала
она, меня теперь возьмут сразу на выходеотсюда. Впрочем, на него, кажется,
здесь никтонеобращает внимания. Война все-таки, бомбы падаютна Москву,
рушатсядома,гибнут люди, кажется, пора НКВД прекратить охоту на своих, а
Америка, возможно, будет нашим союзником в этой войне.
Всеобщее внимание вподземелье сталапривлекать какая-то малопонятная
буча,заварившаясявозлеэскалаторов.Тамчто-токричали,размахивали
руками,куда-торвались,кого-тосдерживали.Какая-тодикаятревога
молниеноснораспространялась погигантскомубомбоубежищу. Может быть, нас
завалило, спокойно подумал Рестон.В Испании ему как-то пришлось побывать в
подобнойситуации,но,конечно,не на такойглубине. Тревогамежду тем
докатилась и доего собеседницы, она на мгновение закрыла глазаладонями и
что-тобыстробеззвучно прошептала,как будтокороткуюмолитву.Рестон
ничего не понимал из поднявшихся вокруг криков, кроме "Спокойно, товарищи!",
"Товарищи,без паники!". Всеостальное-- вроде "Пошел тына хуй!", "Дай
пройти, сука!" -- тонуло в общем хаотическом хоре.
-- Что случилось, Нина? -- спросил он.
-- Народ перепуган,-- ответилаона. --Прошли слухи,чтов Москве
высаживаются немецкие парашютисты, что город уже частично захвачен...
-- Они насамомделетак боятся немцев? --спросилон. Этот вопрос
занималегоссамого начала войнына Востоке: боятся лирядовые русские
прихода немцев?
--Ну, конечно! --воскликнула она и с удивлением на него посмотрела.