Значит, вы меня сфотографируете. Таким образом, ваш метод работы я рано или поздно узнаю на собственном опыте.
Повисла пауза.
— Вам не обидно, что никто не увидит эти фотографии?
— Если бы мне было обидно, я бы их не прятал, и вы же знаете, что самый скверный момент во время общения — это когда достают семейный альбом.
— Потому что фотографий чересчур много. У вас их всего восемь.
— Восемь поводов услышать глупые замечания.
— А если я — идеальный зритель?
— Даже будь оно так, мне это ничего не даст.
— Почему же? Взгляд со стороны на ваше творчество. Вам не кажется, что любому артисту он необходим?
— Нет. И уж меньше всех фотографу. Это искусство, которое особенно нуждается в тайне. Музыкант или хореограф, думаю, будет страдать от отсутствия публики. Писатель любит, когда читают его книги. Фотографу же важен лишь его собственный взгляд.
— Что за аутичное восприятие фотографии!
— Все фотографы — аутисты. Если бы они это сознавали, мы были бы избавлены от многих вернисажей.
Сатурнина отложила вилку и задумалась.
— Если запрет на темную комнату касается этих восьми снимков, то у меня такой вопрос: наказание состоит в том, чтобы увидеть фотографии?
— Видеть чужие фотографии — всегда наказание.
— Перестаньте прикрываться банальностями. Я хочу знать, лежит ли угроза вне фотографии или фотография сама по себе угроза?
— Вы говорите непонятные вещи. Хотите стать критиком-искусствоведом?
— Уверена, вы понимаете, что я хочу сказать.
— Вы меня переоцениваете. Фотографией я занимаюсь чисто интуитивно. Я просто знаю, какое чувство хочу пробудить в себе самом.
— Вы часто заходите в темную комнату посмотреть на свои творения?
— Нет.
— Так их вообще никто не видит, эти фотографии!
— Кто вам сказал, что фотография нуждается в зрителе?
— Если на то пошло, будьте последовательны — не проявляйте их.
— Не один великий фотограф уже развивал эту теорию. Как звали того каталонца, который говорил: «Я знаю, что кадр снят, и я столько над ним работал, что мне не надо его видеть, чтобы знать, как он выглядит»?
— Предтеча цифровой фотографии, короче говоря.
— Не понимаю.
— Вы никогда не слышали о цифровой фотографии?
— Что это такое?
— Что ж, вам и в неведении неплохо. У вас есть компьютер?
— Нет.
— Сотовый телефон?
— Зачем он мне? Я никуда не выхожу.
— На чем вы слушаете музыку?
— Коллекция виниловых пластинок Нибаль-и-Милькаров в прекрасном состоянии.
— Заметьте, они сейчас снова в моде. Вы смотрите DVD?
— У моих родителей был телевизор. Я его сохранил. Он служит идеальной подставкой для моей коллекции статуэток Мадонн из Саламанки.
— Какая связь между DVD и телевидением?
— А вам нужна связь?
— Верно подмечено. До каких же пор я буду играть с вами в эту игру?
— Я не высовывал носа на улицу с девяносто первого года. С этого момента и считайте.
— В девяносто первом и даже раньше у многих были компьютеры.
— Гранды обходятся без них.
— Гранды — ладно. Но эти женщины, которые делили с вами жизнь последние двадцать лет, они пользовались современными технологиями?
— Я им этого не запрещал.
— Они не пытались приобщить вас?
— Возможно. Я как-то не замечал.
— А какой у вас фотоаппарат?
— «Хассельблад».
Я как-то не замечал.
— А какой у вас фотоаппарат?
— «Хассельблад». У меня имеется изрядный запас пленки, больше, чем мне нужно.
— Время выдержки у этого аппарата, кажется, долгое, не так ли? Это нелегко для портретной съемки.
— В самом деле. Но за восемь сеансов я добился больших успехов.
Сатурнина поперхнулась, долго откашливалась и наконец икнула.
— Только восемь сеансов за всю вашу жизнь? То есть вы сделали всего восемь снимков?
— Я нажимал на спуск затвора только восемь раз.
— Я полный ноль в фотографии, но и то нажимала на спуск гораздо чаще.
— Может быть, потому вы и полный ноль в фотографии. Вы не осознавали всей значимости этого жеста. В любой дисциплине лучший двигатель — аскеза. Тому, кто хочет писать, дайте поменьше бумаги. Начинающему повару предложите три ингредиента. Сегодня дебютанты всех мастей располагают средствами в изобилии. Это им не на пользу.
— Восемь женщин — не так уж мало.
— Для любви или для фотографии?
— Какая из этих двух дисциплин для вас важнее?
— Я не провожу между ними грани. Цель любви, как представляется мне, — воплотиться в фотографию, единственную, абсолютную фотографию любимой женщины.
А цель фотографии — раскрыть всю любовь, которую испытываешь, в единственном изображении.
— Мне все больше и больше хочется их увидеть, эти восемь фотографий.
— Вы их не увидите.
— Вы любите меня. Вы меня сфотографируете. По крайней мере я узнаю, как вы это делаете.
Хозяин ответил на это уклончивой миной, однако Сатурнина продолжала:
— Когда я была маленькая, мне подарили «поляроид». Этим аппаратом я пользовалась больше всего. Какое удовольствие!
— Странно, что вы мне об этом рассказываете, — отозвался дон Элемирио, явно очень взволнованный. — Моя мать фотографировала меня «поляроидом». Она давала мне вынуть снимок, выползавший из аппарата, и мы вместе смотрели, как появляется изображение. Я не знаю ничего таинственнее этого перехода от небытия к образу. В ожидании я весь дрожал: на фотографии кто-то появлялся. Я наблюдал материализацию католического учения о лимбе. Детское лицо, обретавшее черты, — это я выходил из лимба.
— «Поляроид» на службе христианских догм — как это на вас похоже. А «хассельблад» — какую догму иллюстрирует он?
— Бессмертие души, — ответил дон Элемирио как нечто само собой разумеющееся. — И воскресение тел.
Сатурнина проснулась среди ночи. Как она могла выслушать такие слова и не отреагировать? Теперь ее разум закипел. Она была не в силах ждать часа ужина, чтобы задать вопрос дону Элемирио.
«В конце концов, я знаю, где его комната, — подумала она. — Что мне мешает туда пойти? Будь это другой человек, я бы испугалась, что он воспользуется ситуацией. Но на него это как будто непохоже».
План представлялся небезопасным, но она была уверена, что до утра сойдет с ума, если не попытает счастья. Игра стоила свеч. Сатурнина набросила кимоно поверх ночной рубашки и пошла по темным коридорам. Ее сердце отчаянно колотилось, когда она вступила в апартаменты испанца.
Он спал на спине, сложив на груди руки. В этой позе усопшего лицо выглядело особенно безмятежным. Рот не был открыт, и поэтому сон не придавал ему глупого выражения, свойственного спящим. Впервые Сатурнина подумала, что он красив. Но она пришла сюда не для того, чтобы умиляться, и без церемоний разбудила его.
Он зажег свет и сел в постели. Она увидела, что на нем белая ночная сорочка, в каких спали мужчины былых времен.