А вот напроказничать, улизнуть из-под носа врачей и телохранителей этак на полчасика — это да… это запросто… Надо же, селёдку сожрал! Хорошая, кстати, деталь. Где бы использовать?
В том-то и состоит преимущество литератора перед прочими людьми. Какой бы ни пришёл ему в голову бред, литератор воплотит его в книгу. А не в жизнь, как свойственно остальным.
Хотя… Когда-то по молодости лет Стратополох пытался кропать фантастическую прозу, за что подвергался резкой критике со стороны более маститых коллег. В результате сломался и принялся ежедневно выдавливать из себя по капле фантаста. И, что поразительно, с каждой выдавленной каплей жизнь вокруг становилась фантастичнее и фантастичнее…
Артём спохватился, достал наладонник и занёс в блокнот давешнюю метафору насчёт оползающего рыхлого склона и оскала каменных пород. Спрятал, двинулся дальше.
А в памяти занозой сидел диагноз. Симулянт… Нашёл себе удобную нишу… Как у Диогена… Неужели правда? Неужели все эти годы Артём Стратополох просто-напросто обманывал себя и лишь симулировал любовь к усопшему Отечеству?..
Внезапно почудилось, будто некий отзвук за спиной вторит его шагам. Обернулся. Фонари пока не горели, но лирические сумерки были ещё прозрачны. Хрустя мелким гравием дорожки, Артёма настигала одна из тех дам, что занимали в «Последнем прибежище» ближний столик справа. Та самая.
Надо полагать, женское любопытство оказалось сильнее идейных разногласий. Сидела близко, вполне могла и подслушать, как беглый доктор шёпотом представился Стратополоху.
Ну-ну…
Остановился, поджидая.
Моложавая мегера была вне себя. Подойдя, толкнула жёстким, словно закованным в латы, бюстом. Чёрные параноидальные глаза. На скулах — злобный румянец.
— Вы назвали меня фригидной, — тихим, на последнем градусе бешенства, голосом обличила она Стратополоха.
Тому стало неловко. Так бывает всегда, если в нормальной обстановке вспомнишь, что ты наговорил в полемическом задоре.
— Я… — растерянно начал он, но был прерван.
— Так вот! Чтоб вы знали! Я могу! Я всё могу! Я просто не хочу! Запомните это! — Задохнулась, сверкнула глазами. — А догнала я — сказать… Родина для вас — пустой звук!
При этих её словах, сознание помрачилось вновь. Артём почувствовал, что ещё мгновение — и он придушит гадину.
— Это для вас Родина — пустой звук!.. — проклокотал он, сдерживаясь из последних сил. — Вчера — одна Родина, сегодня — другая! Вчера — Суслов, сегодня — Сызново… А если завтра Сызново тоже распадётся? Третья?..
— Сызново никогда не распадётся! — истово отвечала она.
— То же самое говорили и про Суслов! — бросил он в сердцах. — Такие, как вы, и говорили…
Этого она перенести не смогла. Хрипло выдохнув, ухватила мерзавца за галстук, чуть напрочь не сорвала.
— Фригидная? — шипела она, раздёргивая пуговку за пуговкой на его рубашке. — Я тебе покажу фригидную!.. Ты у меня сейчас узнаешь фригидных!..
— А то не фригидная, что ли? — шипел он в ответ, расстёгивая на ней блузку. — Я тебе не Отечество, я тебя…
Трудно даже сказать, кто кого в итоге изнасиловал на том газоне. Да и так ли уж это важно?
— Вот тебе твоё Сызново, вот тебе!.. — рычал он.
— Симулянт! Космополит! — с отвращением выдыхала она.
Со стороны аллеи за их неистовством давно уже наблюдали два патрульных санитара. Но к натуралам претензий быть не могло, а этим двоим ничего не пришьёшь, поскольку уголок они выбрали самый что ни на есть безлюдный. Стало быть, не эксгибиционисты.
Стало быть, не эксгибиционисты. В конце концов один из санитаров махнул рукой, и белые халаты разочарованно растворились в сумерках…
Взаимная ненависть противников была настолько гармонична, что высшей её точки они достигли одновременно.
Одевались с вызовом, не пряча глаз — напротив, меряя друг друга презрительными взглядами. Каждый полагал партнёра опущенным.
— Ненавижу! — напоследок процедила она и ушла, исполненная правоты, по хрусткой гравийной дорожке.
Ей и впрямь не в чем было себя упрекнуть: акт половой ненависти с врагом никак не может считаться предательством.
По пути домой Артём останавливался под каждым фонарём, озабоченно осматривал рукава, обирал с пиджака травинки, пытался отчистить зелень с коленок и укрепить полуоторванные пуговки путём заматывания ниточек. Одной пуговки не наблюдалось вообще. Там, видно, и осталась, на газоне. Может, соврать, что побили в «Прибежище»? Дескать, не сошлись во взглядах… Ну да, побили! А синяки где? Плохо…
Наладонник-то хоть цел? Достал, включил. Цел. Надо же!
Мимо прошла молодая натуралка с указательным пальцем в правом ухе. Должно быть, придерживала втулку сотика.
— А что он может возразить? — ликующе вопрошала она. — Он мне слово — я ему диагноз…
Войдя в тонко благоухающий хлоркой подъезд, Стратополох небывало долго поднимался на второй этаж, останавливаясь в раздумье через каждые три ступени. Просто не знал, как поступить. Сразу нырнуть в ванную комнату и там привести одежду в порядок? А пуговки? Муж, попросивший у жены иголку с ниткой, — уже изменник, иначе бы он просто велел залатать что у него там порвалось. Даже если вообразить, будто Артёму удастся незаметно слямзить швейные принадлежности (знать бы ещё, где они лежат!) и произвести ремонтные работы втайне, Виктория быстро и неминуемо углядит следы его неумелой мужской руки.
С кряхтеньем отомкнул дверь, вошёл.
Первым в прихожую высунул физию Павлик. Рот до ушей, в глазах чёртики, на шее юннатский галстук нежно-голубого цвета. Завидевши такое, Артём оторопел настолько, что все его проблемы повылетали из головы.
— Эт-то ещё что за…
— А это Митькиной сеструхи галстук! — радостно отрапортовал сын. — Из-за которого мы сегодня Митьку из юннатов выгоняли…
— Выгнали?
— Нe-а! На поруки взяли.
— Кто?
— Да все! И я тоже.
— Откуда он у тебя?
— Трофей. Я ему говорю: хочешь на поруки — галстук гони!
— Так это не трофей, а взятка.
— Ну, взятка…
— А если увидит кто-нибудь?
— Так я ж на улицу в нём не выхожу. Скажи, прикольно?
— А мама?
— А я ей сказал, что у нас карнавал завтра… То есть не карнавал… этот… маскарад…
— Ну-ка быстро иди и сними! И чтобы я тебя больше в таком виде…
Но тут в прихожую выглянула хмурая Виктория, строившая, должно быть, весь день зловещие планы отправки нетрадиционного супруга на принудительное лечение, — и Артём мигом вспомнил о собственном непотребном облике.
— Да понимаешь… — не дожидаясь рокового вопроса, снова закряхтел он. — Возвращался из «Прибежища» через парк, а там канава, оступился — ну и…
Осмелился поднять глаза и успел увидеть, как широкоскулое лицо жены приняло на миг удивлённое выражение, а затем словно бы осветилось изнутри.
— Не умеешь ты врать, — с ласковой грустью сказала преобразившаяся Виктория, и пухлые губы её тронула мягкая улыбка. — Какое «Прибежище»? Не было тебя там…
— Т-то есть… почему… Был.