— А что я еще могу сделать? Вот ты. Дик, что делаешь в свои зеленые утра?
Он сорвал травинку и пожевал ее чистый твердый стебель.
— Мне хочется бежать. Как будто где-то неподалеку спрятан космический корабль, и, если бы я знал, в каком направлении бежать, я бы его нашел стоящим с открытым люком, а в нем — те, кто меня знает, кто вернулся за мной после долгого отсутствия. И вот дверь закрывается — шшшшшшшшшшшш, и корабль взлетает — мммммммммммм, и внизу — мой дом, но никто не видит ни меня, ни корабль, а он просто поднимается все выше и выше, и вот я уже среди звезд, почти дома.
Мой друг вращал пальцем переднее колесо своего велосипеда, словно медленную пустую рулетку.
— Ты поэтому спрашивал, не сумасшедший ли ты?
— Отчасти.
— Что ж, — сказал он, — ты действительно сумасшедший.
— Да, и ты тоже.
— Я — нет, — сказал он.
— А как насчет проглоченной звезды?
Он засмеялся.
— Я рассказал об этом только тебе.
— Спасибо.
— И лучше, — сказал он, — если ты не будешь об этом много болтать.
— Думаешь, я рассказываю об этом всем подряд? — сказал я. — Это — в первый и последний раз. Но мы ведь и вправду особенные, и ты тоже это знаешь. Не только ты и я, а мы все.
— Пока не вырастем, — сказал он.
— Брось, Баджи. Ты же в это не веришь.
Он встал в тусклом свете, поднял велосипед и покатил его за дом.
— Не торопись ты так. На все это нужно время. Если ты хочешь всегда помнить о том, кто ты, лучше найди способ никогда не стать взрослым.
Возвращаясь домой в темноте, я размышлял над этим. Может быть, мой корабль никогда меня не найдет. Может быть, я сам должен его найти.
Лесли, продолжая слушать, свернула направо, остановилась у знака “Стоп”, и машина снова помчалась по широкой пригородной улице.
— Ты никогда мне об этом не рассказывал, —сказала она. — Каждый раз, когда я уже начинаю думать, что знаю о тебе все, ты выдаешь что-то новое.
— Я не хочу, чтобы ты знала все. Чем больше ты спрашиваешь, тем больше я вспоминаю.
— Правда? Расскажи мне.
— Эти зеленые времена! Иногда мне казалось, что я уже знаю, как все устроено, кто я, почему я здесь и что произойдет дальше. Это нельзя было выразить словами, я просто чувствовал. Это то, о чем я просил, и вот оказался здесь, на этой маленькой планете, в мире иллюзий. Отверни занавес, и там будет настоящий дом. Просто поворот сознания.
— Но занавес опять все закрывал, правда? — сказала она. — Со мной это бывало.
— Да. Он всегда закрывался опять, словно над моим частным кинотеатром закрывалась крыша, и я снова оказывался в темноте и мог видеть лишь, как проходит моя жизнь, в двух измерениях, только похожих на четыре.
Я чувствовал, как Дикки прислушивается внутри меня.
— Однажды во Флориде, возвращаясь в казармы после ночных полетов, я посмотрел вверх, и там был этот гигантский занавес, словно целая галактика Млечный Путь, край которого вдруг на минуту приподнялся. Я замедлил шаг и замер, как вкопанный, глядя в небо.
— Что же было на другой стороне? — спросила она. — Что ты увидел?
— Ничего! Разве это не странно? Когда эта светящаяся завеса отошла, на ее месте остался не какой-то вид, а удивительное чувство радости: Все хорошо. Все просто замечательно.
Все просто замечательно. Потом завеса постепенно вернулась на свое место, и я стоял в темноте, глядя на уже обычные звезды.
Я посмотрел на нее, вспоминая.
— То чувство никогда больше меня не покидало, Вуки.
— Я не раз видела тебя в ужасном бешенстве, милый, — сказала она. — Я видела тебя в такие моменты, когда ты вряд ли мог думать, что все в порядке.
— Верно, но разве с тобой так не бывало: скажем, ты играешь в какую-нибудь игру и так увлекаешься, что начинаешь забывать, что это — всего лишь игра.
— Я почти все время об этом забываю. Я считаю, что реальная жизнь реальна, и думаю, что и ты так считаешь.
— Признаться, иногда это так и выглядит. Я расстраиваюсь, когда что-то встает на моем пути, или начинаю злиться, то есть пугаюсь, когда над моими планами нависает угроза. Но это как раз настроение игры. Вырвите меня из игры, скажите мне в момент самой сильной злобы: Конец жизни, Ричард, твое время вышло, и вся моя злоба исчезнет, все перестанет иметь значение. Я снова стану самим собой.
— Напомни мне еще раз эти слова: “Конец жизни...?”
Я засмеялся, зная, что теперь услышу это, когда в очередной раз снова выйду из себя.
— Мгновенная перспектива, назовем это так. Ты согласна?
Она свернула к нашему дому, вверх по подъездной дорожке.
Любовь в браке, подумал я, сохраняется до тех пор, пока муж и жена продолжают интересоваться мыслями друг друга.
Она остановила машину и выключила зажигание.
— Это то, чего хочет он, правда? — спросила она.
— Кто?
— Дикки. Ему нужна мгновенная перспектива. Что бы ни происходило, он должен знать, что все в порядке.
Двадцать два
Должно быть, в его пустыне прошли дожди, так как высохшее дно озера покрылось травой, и на месте разорванных линий его памяти остались лишь малозаметные следы. На горизонте, не очень далеко, высилось дерево. Каким образом все так быстро изменилось?
Он стоял сразу за озером у подножия пологого холма, и я неторопливо приблизился к нему.
— Ты был там, Капитан? — спросил я.
— На балу? Когда ты испугался? Да.
— Я не испугался.
— А как насчет плана, как лучше сбежать, если бы они затеяли Аспириновый Тост?
— Прекрасный план, Дикки. Я почти надеялся, что это случится.
— Спасибо, — сказал он. — Он бы сработал.
— Да. Но были бы последствия.
— Мое дело было вытащить тебя оттуда, а последствия — это для взрослых.
— Они и не требовались, — сказал я. — Я мог бы выйти тем же путем, что и вошел. Без всяких объяснений, просто уйти, потому что мне не понравилось там находиться. Без погони и беспорядков, без пострадавших штор и разбитого стекла, без подъема на шесть этажей по стене в моих выходных туфлях и возращения по крышам к Лесли. Без последствий.
Он пожал плечами.
— Это значит, что ты — взрослый.
— Ты прав, — сказал я. — Это бы сработало и стало великим представлением.
Он начал взбираться по холму, как если бы на его вершине находилось что-то такое, что он хотел бы мне показать.
— Ты точно не веришь в медицину? — спросил он.
— Точно.
— И даже в аспирин?
Я отрицательно помотал головой.