Даже сам автор может не
сознавать все уровни смысла, заложенные в том, что он пишет.
Менее склонный к выживанию и, возможно, более добрый человек мог
бы проглотить эти слова и отступить; но я не такой… и не отступил.
- Святой отец, если вы столь безупречно разбираетесь в тончайших
нюансах моего рассказа, если вы заметили в нем то, о чем я даже не
подозревал… то как вышло, что вы не заметили того, что женщина в
рассказе чернокожая ?
Иезуит снова надулся и запыхтел. Изумился:
- Чернокожая? Чернокожая? Где это написано?
- Да вот же. Открытым текстом: «Черты ее лица, словно вырезанного
из черного дерева, резко выделялись на фоне ослепительно белого
снега». Никакого подтекста, никакого символизма, просто черное на
белом фоне. В двух местах.
Он секунду подумал.
- Гм-м, да, конечно, я это увидел ! Но подумал, что вы имели в
виду…
И я победно развел руками. Что и требовалось доказать. Больше меня
на конференции «АСЯ» не приглашали.
Во многом именно из-за этого рассказа все мною написанное назвали
«жестоким». Кровавым. Полным ненависти. Негативным. Когда я говорю на
лекции, что «У меня нет рта…» рассказ позитивный, гуманистический и
оптимистический, то неизменно наталкиваюсь на смущенные и недоверчивые
взгляды. Долгие годы для множества читателей этот рассказ был примером
тщетности и отвратительного унижения человеческого духа. Впечатление
от завязки и несколько романтизированный ужас развязки скрыли от них
заложенную в рассказ суть, его главное послание к читателю… которое я
намеревался сделать позитивным и оптимистическим. То, что большая
часть читателей не смогла ощутить этот аспект произведения, вынуждает
меня разрываться между самобичеванием за неспособность растолковать
собственную мысль… и ненавистью к читателям за то, что они читают
слишком быстро и поверхностно. (Последнее, присущее подавляющей части
вымирающего вида под названием «читатели», есть симптом пониженной
способности к усвоению прочитанного, приобретенной за годы на диете из
книжонок серии «Нежная ярость любви», Барбары Картленд и Джеки
Коллинз, раздутых рассказов, называемых романами (например, Кен
Фоллетт и Сидни Шелдон), и неряшливых трах-бах приключений в мягких
обложках, состряпанных полуграмотными авторами ужастиков и фантастики.
Чтобы быть справедливым, отмечу - создается впечатление, будто я
возвышаю себя в собственных глазах, обвиняя читателей; но даже когда я
пригвождаю себя к позорному столбу за упорное несовершенство подобного
рода со стороны части моей аудитории, возлагая отчасти вину за это на
далеко не безупречного автора, я обнаруживаю, что браню себя за
попытку быть мягким. И это вовсе не кажется мне уголовным
преступлением. Если описать некоторое количество обезглавливаний и
автокатастроф, обязательно появится страстное желание доказать
что-либо непрямыми средствами. Головоломка какая-то.)
Пытаясь объяснить все упомянутое выше - то, что предшествовало
замечаниям в скобках, - прошу вас задуматься над двумя элементами «У
меня нет рта…», которые, к моему изумлению, ускользнули от внимания
большинства читателей.
Во-первых, рассмотрим такой персонаж, как Эллен.
Время от времени мне приходится отбиваться от обвинений в том, что
мои рассказы отражают ненависть автора к женщинам. Мне хотелось бы,
чтобы мои руки были абсолютно чисты в смысле сексизма, проявляющегося
в моих произведениях, но я, увы, родился в 1934 году.
Время от времени мне приходится отбиваться от обвинений в том, что
мои рассказы отражают ненависть автора к женщинам. Мне хотелось бы,
чтобы мои руки были абсолютно чисты в смысле сексизма, проявляющегося
в моих произведениях, но я, увы, родился в 1934 году. Я вырос в
Америке в сороковые годы, и, хотя не могу заявить, что ненавижу
женщин, ряд моих ранних произведений содержит шовинистические взгляды,
которые разделялись мужчинами-американцами, родившимися и выросшими в
те времена и в той стране. Я не могу выбросить эти элементы из моих
ранних рассказов. И не буду. Они отражают то, как я думал в те годы .
«Люди наиболее интересны именно тогда, когда ведут себя наиболее
гадко». А меня всегда притягивали интересные характеры. Иногда это
вынуждало меня писать о неприятных женщинах, равно как и о неприятных
мужчинах. Я и сейчас предпочитаю и считаю захватывающими персонажи,
которые бредут, спотыкаясь, сквозь «потемки души», как сказал Скотт
Фицджеральд, и полагаю, что так будет всегда. Поэтому мне пришлось
смириться с пониманием того, что читающие нерегулярно - те, кто модно
либерален, или те, чья склонность занимать крайние позиции мешает им
понять, как опасно они калечат творческий интеллект, настаивая на
рабской уравниловке для всех меньшинств даже в том случае, когда автор
пишет об индивидууме, а не демографической группе - включая тех
читателей, кто только-только освободился, а сознание у них всего
пятнадцать минут как пробудилось, и кто интерпретирует мои рассказы,
пребывая в тускло освещенном туннеле собственного мировоззрения.
Но, возвращаясь к рассказам, написанным, скажем, после 1967 года,
я обнаруживаю, что Автор кое-чему научился. Для этого потребовался
лишь человек, указавший на кое-какие огрехи. (Для историков сообщу,
что моего учителя звали Мэри Рейнгольц.) Женщины в моих рассказах
стали лучше выписанными, более разнообразными и, как мне хочется
думать, столь же отражающими реальность, как и мужчины. Однако,
поздравляя себя с этим, не могу не отметить и один существенный
недостаток. Он следующий: быть может, мне и удастся убедить
беспристрастных присяжных в том, что я не женоненавистник… но
избавиться от ярлыка мизантропа мне не удастся никогда .
Да, во мне живет, черт бы ее побрал, смешанная с ненавистью любовь
к человечеству. В романе Венса Буржали «Игра, в которую играют
мужчины» я прочел фразу, которая подходит ко мне идеально: «…он был…
полон ярости и любви, а еще отвращения к человечеству, которое
периодически накатывало и отступало подобно приступам малярии…»
Как и Питерс, персонаж Буржали, я должен признаться в этом
двойственном отношении к человечеству. Наш биологический вид, обладая
способностью к теплоте, храбрости, дружбе, достоинству и творчеству,
слишком часто выбирает вместо них аморальность, трусость,
безответственность, снисходительность к собственным поступкам и
отвратительную заурядность.
Ну как можно писать о людях, не становясь жертвой подобной
мизантропии?
Тем не менее, вспомнив свои произведения трех последних
десятилетий, я обнаружил, что женщины мне удавались не хуже мужчин. В
качестве примера, над которым я попросил бы вас поразмыслить, возьмем
единственную женщину из «У меня нет рта…» - Эллен.
Если читать рассказ, пользуясь приемами скоростного чтения, то
легко может создаться впечатление, что Эллен самолюбивая, склонная
пофлиртовать и чрезвычайно жестокая сука.