Там он и пребывает.
Если бы я внял совету Киннона, признал поставленный диагноз – помешательство – и остался в Ханчберге! Я бы уже стал священником! Пастором Фелпсом Вторым, порицал бы Дарвина на проповедях, чисто и громко, с кафедры!
Я представил, как шкуру создания сняли с туши, набили опилками и облачили в человеческий наряд – как животных, виденных мною в Музее.
– А его… мясо? – выговорил наконец я, подводя страшную мысль к логическому завершению.
– Вам лучше этого не знать, молодой человек. – Скрэби вдруг показался мне усталым и каким-то подавленным. – Достаточно упомянуть, что оно оказалось весьма ядовитым. И содержало отраву.
– Отраву?
– Как выяснилось. Правда, это я установил лишь… впоследствии, – добавил он. – Когда возник повод изучить останки создания.
– Вы хотите сказать, обезьяна была ядовита от природы или ее отравили?
– Ее отравили, – медленно произнес он. – Праксином.
– Но зачем? Где? Кто это сделал? – Я чувствовал, как рассудок покидает меня.
– Никто не знает, – вздохнул Скрэби. – Но у меня имеются догадки.
И тут, щелкая страницы интерактивной зооэнциклопедии, я понял. Мартышка-джентльмен в моем туалете – единственный на весь мир экземпляр вымершего вида приматов. Последнее оставшееся доказательство, что такой вид существовал. В трактате Скрэби не упоминалось, что его украли. Возможно, книга была написана до того, как чучело исчезло из дворца? И если автор не солгал, если вид действительно редкий и полностью вымер, может (у меня перехватило дыхание от одной мысли), и остальная часть этого необычного документа правда?
Слово «полигамный» не давало мне покоя.
Да: над этим определенно стоит подумать.
Я вздрогнул.
– А еще мы нашли голову Капканна, – добавил Скрэби, немного побледнев. На мгновение он замолчал, макая перо в чернила – медленно, с большой сосредоточенностью. – Не самое приятное зрелище, – закончил он.
– Когда это произошло? – спросил я. – Когда «Ковчег» Капканна приплыл в Лондон?
– В 1845-м, в год рождения Фиалки, – ответил Скрэби. – Судно дрейфовало по заливу; его нашли и отбуксировали в док.
– Фиалки?
– Моей младшей дочери. – Я вспомнил лицо женщины в окне. Значит, это Фиалка Скрэби. Сердце всколыхнулось, и безысходность порывом холодного ветра пронеслась по телу. – Еще та морока, – рассказывал Скрэби. – Пришлось доставить айсберг, чтобы с этим разобраться. «Ковчег» Капканна задал мне работы на пятнадцать лет.
Я сглотнул.
– 1845-й – год моего рождения, – сообщил ему я. – Насколько это известно.
Скрэби снова достал записную книжку и принялся яростно писать.
Но…
Надежда заклокотала внутри, а мозги заработали. Мне пришлось буквально вцепиться в пластикового гиббона, чтобы не упасть. Дети ушли, но их голоса доносились из нижнего зала, гудя в голове слабым эхом.
Я размышлял о том, что по прихоти судьбы… Когда я случайно встретил в баре Нормана Ядра? Или раньше, когда угроза тяжбы из-за Жизели катапультировала меня на север? Или все началось с детского желания работать с животными? Так или иначе, по прихоти судьбы мне в руки попало некое исключительное, недостающее звено.
Ее переименуют в теорию эволюции де Бавиля. Я буду настаивать. Если понадобится, стану держать мартышку-джентльмена в заложниках, пока не оформят официально. И только попробуйте меня остановить.
Я получу Европейскую Премию.
Я начал перебирать остальные детали документа, и все внутри похолодело. Там кое-что упоминалось. Фелпс – так звали парня. Тобиас Фелпс. Я не припоминал такого имени на семейном древе близнецов. Но они это древо не закончили.
Похоже, у меня уже галлюцинации. Я никогда не видел их ног. Хвостов у них нет, это точно. Но все-таки возможно… верно? Что…
Нет. Я схожу с ума. Этого не может быть.
На что Скрэби ответил:
– Вы же знаете, если знакомы с теориями мистера Дарвина, что все мы произошли от простых обезьян? – Он говорил медленно, словно я – ребенок или не особо сообразительное существо. Возможно, он прав. – Все мы, – повторил он. – Даже Ее Величество Королева Виктория.
Нет, подумал я. Все было не так. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною.
– Люди стоят наверху эволюционной лестницы Дарвина, как вы знаете, мистер Фелпс. Из всех видов приматов мы самые развитые.
Богохульство!
– Вы когда-нибудь видели окаменелость, мистер Фелпс?
– Да. Отец всегда повторял, что они – шутки Господа, – откликнулся я. Голос звучал тихо и слабо.
– Шутки?
– Пути Господни неисповедимы, – изрек я, для успокоения выковыривая из памяти мою юношескую проповедь о Боге и ископаемых. – Окаменелости – творения Божьи и свидетельство Его великого замысла.
Но сердце мое колотилось не переставая; мне казалось, я могу взорваться и рассыпаться, словно обезумевшая шутиха.
– Ну, по мнению Дарвина и остальных, – продолжал Скрэби, – это останки далекого прошлого, и мы – их биологические наследники. Вы слышали о естественном отборе, молодой человек?
– Да, – кивнул я. – Это теория Дарвина. Я изучил его книгу и нечестивые идеи.
– Естественный отбор, – пояснил Скрэби, пропустив мою реплику мимо ушей, – это способ, посредством которого Природа осуществляет преобразования. От простого к сложному, от сложного к еще более сложному – и так до человека. Дарвин говорит, что при этом мы не должны забывать о законе корреляции, согласно которому, когда возникают вариации одной части и они кумулируются путем естественного отбора, это сопровождается иными модификациями, нередко самого неожиданного свойства.
Скрэби прервал свои рассуждения и подвел меня к chaise-longue.
– Присядьте сюда, – сказал он. Я послушно опустился и оказался лицом к лицу с мужским органом и сопутствующим снаряжением чучела коня.
– Интересный экземпляр эта ваша лошадь, – вежливо сказал я. Собирала Маргарита маргаритки на горе. Существо совершенно не походило на наших лошадей в Тандер-Спите.
– Что ж, это был бы странный экземпляр, будь он лошадью, – хмыкнул Скрэби. – Вообще-то это мул. Осел. Гибрид.
– Гибрид? То есть смесь?
Милдред ни капли не понравилась эта идея, и она яростно задергалась в моем многострадальном сфинктере.
– Именно. Отец жеребец, мать ослица. Или изредка наоборот. Они всегда стерильные, – медленно продолжил доктор Скрэби, уставившись мне в лицо. – Стерильные, потому что Природа не любит межвидовое скрещивание. Тем не менее – как ни парадоксально – оно постоянно встречается. В случае с мулами это фактически обыденное явление. Большинство случаев мы находим в мире ботаники, но и зоологических примеров хватает. Больше, чем вы думаете. Валлаби и собственно кенгуру. Крокодилы и аллигаторы. Даже львы и тигры. А есть еще и исторические случаи – или, так сказать, мифологические, – хотя где кончается история и начинается мифология, можно только догадываться.