Могу, если хочешь, порекомендовать толкового специалиста.
– …
– Да ладно, не хандри! Завтра пройдешь МРТ, и все будет хорошо. Иногда ребята на этом просто зарабатывают – назначают дополнительные исследования… чем дороже, тем больше им капает.
– …
– Может, не надо говорить, но я и сам, бывает… ну… посылаю пациентов на рентген, хоть знаю, что он ничего не покажет… Медицина – это тоже коммерция.
– Думаешь, моя МРТ из этой оперы? Какая подлость – так играть на человеческих нервах!
– Не утверждаю, но может быть и так.
– Ну да, повесить мне на спину что угодно… – Я сказал это машинально, не замечая каламбура. А Эдуар расхохотался. Но что-то слишком громко, как будто беспокоился за друга, но хотел утаить это беспокойство.
– Знаешь, что пошло бы нам с тобой на пользу?
– Нет.
– Махнуть на выходные куда-нибудь вдвоем. Честно говоря, мне очень не помешало бы чуток расслабиться.
– Хорошая идея.
– В Женеву, например. Ты же любишь Швейцарию?
– Да, но я столько раз бывал там по работе. Лучше куда-нибудь еще.
– Ну, давай в Барселону. Барселона – это сказка!
– В Испанию мы ездили прошлым летом с детьми.
– Ах да… Тогда, может, в Россию? Уикенд в Петербурге, а? Там, говорят, самые красивые девушки в мире.
– …
– Сходим в дом-музей Достоевского!
Настроение: русское
И я оказался прав. Отец Элизы прошел длительную химиотерапию, то были месяцы боли и мучительных ожиданий для него и его ближних, но в конце концов он выжил. Это было чудо. Пережитое его преобразило, он буквально стал другим человеком. Да, он выздоровел, уцелел, но потерял в борьбе со смертью много сил. Раньше в семейных застольных беседах ему безраздельно принадлежала первая и главная роль, теперь же он подолгу сидел молча, с отрешенным, отсутствующим видом. Однако мало-помалу все-таки пришел в себя. К вящей радости окружающих. Счастливая Элиза сжимала отца в объятиях. Прошло еще несколько месяцев, мы почти забыли обо всем, что с ним произошло, и не переставали восхищаться тем, что он остался с нами.
Настроение: боевое
– Ты не спишь? – прошелестела Элиза.
– Сплю, – буркнул я вопреки всякой логике.
Да, я боялся умереть. Что действительно стоящего успел я сделать? Снова и снова я прокручивал в голове всю свою жизнь – ничего! Дети? Да, конечно. Но что нас связывает? Сын живет в Нью-Йорке, мы разговариваем с ним по скайпу раз в три дня. Виртуальное общение. Я столько раз прижимал к себе своего мальчика, а теперь вижу его только на экране. И даже не знаю, что он делал сегодня, вчера, позавчера. Дети – как книги, которые мы сочинили, но которые с какого-то момента пишутся помимо нас.
А дочь… моя принцесса, жемчужина моего царства, по которой я схожу с ума…. Ничего как будто бы не изменилось. Мы часто друг другу звоним, посылаем эсэмэски, иногда она еще зовет меня папочкой. Но с тех пор, как она живет с Мишелем, все стало как-то не так. Даже сейчас, ночью, меня бесило само его имя. Я тут лежу умираю, а он меня бесит. С какой стати он зовется Мишелем! Такое имя подходит для коллеги – у меня полно сослуживцев Мишелей, но чтобы моя дочь жила с человеком, которого зовут как сослуживца, – не должно такого быть.
– Мишель так Мишель, не все ли равно, как его зовут! – говорила жена.
– Совсем не все равно!
– Да что ты уперся! Никогда тебя таким не видела.
– Совсем не все равно!
– Да что ты уперся! Никогда тебя таким не видела. Твоя дочь стала взрослой женщиной, с этим надо смириться.
– Я и смирился.
– Нет. Ты прицепился к имени, но это только предлог. Имя человека – входная дверь к нему.
– Входная дверь?..
– Ну да! А ты не хочешь заходить.
Отчасти Элиза была права. Но и меня можно понять. Я не успел свыкнуться с новым положением. Все произошло так стремительно. Чтобы смириться с мыслью, что дочь – моя родная девочка! – уходит, нужно время, пусть не сто лет, но хоть месяц-другой. Ну не мог я, не мог принять их отношения, хоть понимал, что это глупо. И ничего не мог с собой поделать – разлука с дочерью было невыносима. Мне всегда казалось, что мы с ней так прочно, чтобы не сказать неразрывно, связаны, и какой же хрупкой оказалась эта связь. Она почти разрушилась. Мы столько сил вложили в воспитание дочери, а в конечном счете, спрашивается, зачем? Смысл жизни постепенно утекал.
С уходом детей я все яснее видел никчемность своего существования. Они жили своей жизнью, и я вовсе не был уверен, что как-то прорастаю в них. Что я им передал? Да ничего. Я силился припомнить хоть что-нибудь… Думал-думал, пока не нашел: я научил их присматриваться к другим людям. Все время повторял: “Надо интересоваться другими”. И то хорошо. Но самому-то мне другие интересны? Все меньше и меньше. А если учишь одному, а поступаешь иначе, грош цена твоей науке. Что еще? Интерес к книгам? Я давно перестал читать. Внимание к старикам? Я не выношу своих родителей. Так что же? Что вообще они думают обо мне, о моих убеждениях, о том, какой я отец? Я пустое место. И с моей смертью для них, в общем-то, мало что изменится. Конечно, бессонница прибавляла мрачности моим мыслям, но они были не так уж далеки от истины. Я ничего после себя не оставлю. Никаких следов – словно прокатился по жизни на коньках.
Мне на ум приходили великие мастера, которые успели изменить мир, хотя умерли молодыми. Франц Шуберт прожил тридцать один год. Вольфганг Амадей Моцарт – тридцать пять. Не говоря уж о Джоне Ленноне. Можно перебирать имена до утра, а чтобы перечислить проекты, в которых я принимал участие, хватит пяти минут. Башня Ламартина в Кретейе. Музей Жака Превера в Туре. Лицей имени Ромена Гари в Ницце… М-да… о профессиональном вкладе лучше не думать. А тогда о чем? О нас с Элизой? Что ж, я мог бы составить список наших лучших вечеров, прекраснейших прогулок, мысленную антологию счастливых минут. Бывало, я бежал на встречу с ней, бывало, часами лежал, дожидаясь ее, в супружеской постели или сидел в кино с нею рядом. Знавали мы всякие позы. Но выбрать что-то одно я никак не мог. Всматривался в нашу любовь, как в горизонт, не останавливаясь ни на чем. Взгляд терялся в житейских мелочах, и даже любовные признания не удержались в памяти. Элиза тут, рядом со мной, мне захотелось ее разбудить. Сказать, что она – любовь всей моей жизни, что она нужна мне всегда и будет нужна до последнего дня. Но я не шелохнулся и будить ее не стал – она спокойно спала и ничего не знала о моих терзаниях.
После великих творцов я подумал о других людях, чьи судьбы искалечила болезнь. И почему-то сосредоточился на Патрике Руа. Есть вещи, которые навсегда западают в душу, меж тем как все о них давно забыли. Я вспомнил, как кто-то из его родных говорил в интервью, что его болезнь началась с боли в спине. Я люблю телевизионные игры. Когда дети были помладше, мы старались не пропускать “Вопросы на засыпку” или “Кто хочет стать миллионером?”. В начале девяностых Патрик Руа был восходящей звездой канала TF1. Блестящий, энергичный, обаятельный – с таким телеведущим было бы приятно посидеть в ресторане. На вид славный малый, со смешинкой в глазах. Таких ребят, как он, которые нравились бы чуть ли не всем на свете, очень мало.