Тогда каналов было меньше, чем сейчас, и TF1 регулярно замерял рейтинги ведущих среди пятнадцати миллионов зрителей. С Патриком Руа никто не мог сравниться. Не знаю, как он пришел на телевидение, по-моему, с Радио Монте-Карло. Взлет его был стремительным. Особенно благодаря игре “Золотая семья”. Там соревновались две семьи – старались угадать, какие ответы на разные вопросы даст большинство опрошенных людей. То есть надо было научиться думать, как думают другие. Бывали ответы смешные, нелепые, какие-то семьи ругались, какие-то впадали в истерику, когда начинали выигрывать. Такие передачи мне не очень-то по вкусу, я предпочитаю что-нибудь на эрудицию, но эту смотрел – из-за Патрика Руа. Уж очень он был хорош. А потом его вдруг заменили на Филиппа Ризоли. Ризоли тогда вел “Миллионера” – где игроки вращают колесо в надежде выиграть миллион, а публика подстегивает их криками: “Миллион! Миллион!” Когда кто-то выигрывал всего сто тысяч франков, это было, конечно, обидно, но полагалось говорить: “Это тоже хорошая сумма!” Ризоли был отличным ведущим. Тоже этаким простецким парнем, но еще и с налетом рок-музыканта (раньше он вел на Canal+ передачу StarQuizz, – к сожалению, ее закрыли). Этакий телеэкранный Филипп Лавиль. Словом, в один прекрасный день он появился в “Золотой семье”. Никто не понимал, в чем дело. Поползли самые невероятные слухи. Но вскоре выяснилась правда. Патрик Руа серьезно заболел. И сгорел за несколько месяцев. Помню, как его хоронили. Гроб несли коллеги, ведущие других программ. Жан-Пьер Фуко (“Славный вечерок”), Кристиан Морен (“Колесо Фортуны”). Эта смерть наделала много шума. Несколько дней только о ней и говорили. Публика хотела знать все детали трагически прервавшейся жизни. Появились интервью с его последней подругой, хотя я могу и ошибаться – дело давнее. Но родителей его я точно видел по телевизору, а потом, позже, они даже написали и опубликовали книгу, посвященную памяти сына. Ясно помню их лица… и вот о них, о родителях Патрика Руа, я думал ночью, в постели, рядом со спящей женой.
Настроение: похоронное
– Да?
– Да. Если ты не против, позову их в гости сегодня вечером.
– …
– Так ты согласна?
– Ты уверен, что это хорошая идея?
– А что? Наверняка им будет приятно посмотреть наш дом и сад.
Реакция жены лишний раз показала, какая пропасть пролегла между родителями и мной. Чтобы я их приглашал к себе – такого никогда не бывало. Всегда предпочитал навещать их сам. Безопасности ради – так я мог уйти, когда захочу. Если же придут в гости они, все сложнее: чего доброго, мать начнет совать всюду свой нос, делать замечания. Да и бывал-то я у родителей всего несколько раз в год. Исключительно по торжественным случаям: по праздникам и дням рождения. А тут вдруг приглашаю их без всякого повода, ни тебе дня рождения, ничего… немудрено, что Элиза удивилась.
– Уверена, что ничего хорошего не выйдет, – сказала она.
– Зачем ты так говоришь? В кои-то веки я делаю шаг им навстречу, так поддержи меня.
– Я давно не вмешиваюсь в твои отношения с родителями… но каждый раз, как мы у них бываем, ты возвращаешься злой. А что будет у нас, подумать страшно.
– Но я хочу их видеть, вот и все.
– Ну хорошо, хорошо. В конце концов, это твои родители.
Разумеется, Элиза была права. Скорее всего, ничего хорошего не выйдет. Скажи я отцу, что скоро умру, он вполне может ответить: “Ты в своем репертуаре! Уж не знаешь, что выдумать, лишь бы все вокруг тебя плясали!”
Я заперся в душе. Хоть тут можно было не притворяться, что у меня ничего не болит, и корчиться, пока жена не видит.
Я направил душ на поясницу – надеялся, что водяной массаж поможет. Ничуть – только еще больнее. Я вылез, вытерся и посмотрел на больное место в зеркало. Ничего особенного не наблюдалось. Вражья сила коварно притаилась внутри. Рубашку я надевал осторожно, следя, чтобы ткань не прикасалась к коже. Как при ожоге. Элиза остановила меня на пороге:
– Как, ты не выпьешь кофе?
– Нет, я опаздываю. У нас сегодня встреча с китайцами.
– Я думала, с японцами.
– Ну да. С теми и другими. Там половина китайцев, половина японцев.
– …
– И даже пара корейцев в придачу.
Чтобы не завраться окончательно, я выскочил из дому, не дожидаясь, что ответит Элиза. И уже с улицы увидел: жена машет мне на прощание рукой из окна. Никогда раньше такого не бывало. Наверное, подумала: “Что-то с ним сегодня не так”. Что ж, верно. Все не так. Я старался делать бодрый вид, но моя лодка дала течь. Вроде бы все у меня было слава богу, и вдруг все-все разом пошло прахом: я болен, одинок, меня крупно приложили на работе. Я попытался улыбнуться Элизе, но получилось не очень. Залез в машину и почувствовал облегчение, как под душем – никто на меня не смотрит.
Конечно же Элиза трогательно помахала мне в окно из самых добрых побуждений, но в ее жесте не было любви. Эта картинка – Элиза с поднятой рукой – стояла у меня перед глазами всю дорогу в больницу. “Пока, пока”… Так провожают случайного гостя. С заученной, лишенной живого чувства любезностью. Жест постороннего человека, думал я, с каждой минутой все больше уверяясь в этой мысли. Одно и то же прокручивалось в мозгу снова и снова: вот она отодвинула занавеску, поднесла руку, раскрыла ладонь и несколько секунд медленно водила ею справа налево, слева направо. Но я не узнавал в этой женщине свою жену. Не знаю, как объяснить, но то была не она. Вот так, в один миг можно испытать головокружительную гамму чувств. Любовь вдруг растворяется, и в душе проявляется новая правда.
Настроение: шизофреническое
Меня принял тот же врач, и он все делал точно так же, как в прошлый раз. Двигался, как заводная кукла, – каждое движение повторялось с точностью до миллиметра. Я не раз замечал за врачами такое ритуальное поведение, гарантирующее надежное однообразие. Возможно, оно служит своего рода успокоительным средством. Этот человек не подвержен всеобщей изменчивости, подумает пациент, в его руках мне ничего не грозит. Только стажерки в то утро не было, и я ощутил легкую досаду. Должно быть, практика у нее не каждый день, поэтому весь крестный путь она со мной не пройдет.
– Болит все так же? – спросил врач.
– Да. Всю ночь не спал.
– В каком положении вам удобнее всего?
– Стоя.
– Ходите нормально?
– При ходьбе даже лучше становится.
– Ну-с, давайте во всем этом разбираться.
Теперь любой разговор, имеющий отношение к моей персоне, сводился к спине. Говорили только и исключительно об этой части моего тела. Верно, ей надоело, что прежде ею никто не интересовался, и она привлекла к себе внимание таким вот сокрушительным образом. Заявила о себе громче некуда, учинила мне революцию. Иной раз я уж и не знал, что отвечать. Все так же ли болело? Когда больше всего? Легче ли при ходьбе? Надеюсь, я отвечал не слишком плохо. То есть не направил доктора по ложному следу. Что болело почти непрерывно, это я точно знал, но судить, насколько сильна боль, определять, куда отдается, отчитываться за каждый позвонок был не в состоянии. И наконец, совершенно запутавшись, стал раздеваться.
Когда я остался в одних трусах, врач спросил:
– А пижаму вы с собой не взяли?
– Э-э… нет.