– Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
– Конечно. А я пока пороюсь в папках – для себя, если позволите.
– Нет, сынок, не стоит... Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и
это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
– Значит, у вас есть версия?
– Да. Она отличается от твоей. По моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где – это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех –
пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы
эпизодов, а лишь единая папка...
– Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
– Боюсь, их этот срок не устроит, а?
– Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
– Вряд ли ты переспоришь министра...
– Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, – Кройцман спрятал диктофон в портфель, – раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу
более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в
жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
– Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
– С удовольствием.
«У старика есть данные против Бауэра, – подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, – он ведет серьезную игру, и он будет бить
наотмашь, когда соберет доказательства».
– Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя
по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе... Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил,
чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне... Им легче, – Берг посмотрел в глаза Кройцману,
– над ними нет министров.
– Это верно, – вздохнул Кройцман. – Это абсолютно верно...
«Испугался, мальчик, – отметил Берг. – Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что
я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга... Но тебе
пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь».
3
– Добрый день, господин Шевц... Прошу садиться.
– Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
– Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.
– Я не имею к этому никакого отношения.
– Где вы работаете, господин Шевц?
– Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
– Творчества?
– Я поэт.
– Где вы публиковались?
– Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас – опубликоваться?
– А разве трудно?
– Еще как... Без связей попросту невозможно... Или если не поддержит какой нибудь меценат... А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых
покровителей?
– Пожалуйста, взгляните на это фото.
– Это я. Знаете, самое выгодное дело – наняться в какую нибудь съемочную группу.
– Это я. Знаете, самое выгодное дело – наняться в какую нибудь съемочную группу... Они неплохо платят, и потом, это временно... Люс снимал свою
картину, и меня привлек один из его помощников.
– В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
– Точного названия нет... Говорят: «Работает в окружении». В тот день, когда я снят...
– Какой это был день?
– Из за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел... По моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или
двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот... Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на
пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок...
– Кто вас просил об этом?
– Не помню.
– Люс просил?
– Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно...
– А кто вам сказал, что там Кочев?
– Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный...
– Почему вы считаете его шпионом?
– Потому что он предлагал мне деньги на издание книги...
– Когда?
– Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили... Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
– Ну ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали...
– А я не ему читал... Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн... Море идиотизма
Пополняется ручьями глупости.
Но ведь ручьи рождены снегом,
Который тает?
Возможно ли из белизны рожденье грязи?
Где логика и в чем секрет проблемы?
А может быть, бессилье чистоты
Обречено на превращенье в ужас?
А сила, пусть в крови, в истоме стали,
В конце концов останется булатом
С отливом синевы?
Загнать моря в ручьи.
Ручьи вернуть снегам.
Снег пусть окован льдом.
А я пусть стану тем,
Кто властен над природой.
Закон мой прост, но чист,
Он требует любви,
Свободы, силы.
Он требует меня – для вас!
Эй, ждите!
Я иду!
– Где то перекликается с Энцесбергером...
– С этим ублюдком? Господин прокурор, я стою с ним на разных позициях! Он же за волосатых!
– Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант... Ну и что дальше?
– Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я сказал, что это написано чернилами на моих ягодицах. Простите, я,
наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так. Он спросил: «Почему вы не публикуетесь, Иоганн?» А я ответил, что он
столько же знает о нас, сколько мы о них, и он с этим согласился... А когда мы в центре разошлись, он предложил мне вечером повстречаться, он
сказал, что хочет послушать мои стихи... Он сказал, что вечером пойдет в «Ам Кругдорф», это такой маленький ресторанчик возле университета, и
что мы можем перед этим с ним увидеться... Вот...
– Дальше?
– Мы с ним увиделись, а он говорит, что если мне нужны деньги на издание стихов, то он может мне помочь. «Или, – говорит, – давайте мне ваши
стихи, Иоганн, я их покажу у нас дома, мы их напечатаем...» А я сказал, что, конечно, лучше мне одолжить деньги на издание книги... Он спросил –
сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание поэтического сборника в маленькой типографии. Он спросил: «Тысяча марок
устроит?» Ого, еще бы не устроила! А как мне их вернуть? Что, если я не продам книг на тысячу марок? Наши сволочи разве читают поэзию? Они
только смотрят грязные фильмы из Штатов, где барахтаются в постели или стреляют ковбои.