- Ну, так, люди говорят. И маменьку вылечили, и ваш человек рассказывал…
- Какой еще человек? - проигнорировав "маменьку" спросил я. - У меня никаких человеков нет, я сам по себе!
- Как же нет? А тот, что с вами приехал! Он много чего о вас рассказал.
- Вы говорите о крестьянине, что увязался за мной? Он же обычный врун! Я познакомился с ним два дня назад! - сердито сказал я. - Тоже, нашли, кому верить! Я ему завтра все уши оборву!
- Не хотите говорить, не говорите, - обиделась княжна. - Только напрасно, мне можно любую тайну доверить. Вот вы же никому не скажете, что я у вас в комнате ночевала?
- Ясное дело не скажу, - машинально ответил я, с ужасом представляя, сколько турусов на колесах мог нагородить мой философствующий возничий.
- Ну, вот видите! - обрадовалась княжна. - И я умею хранить секреты! Если вы, например, меня поцелуете, я о том никому, до самой смерти не расскажу!
- Зачем мне вас целовать? - осторожно спросил я, начиная опасаться, что так просто наше совместное лежание не кончится. Княжна вблизи оказалась не такой уж некрасивой. Обычная молодая девушка с нежной, правда, очень бледной кожей и грустными глазами.
- Не знаю, зачем мужчины барышень целуют, наверное, вам это нравится, - объяснила она.
Сказав это, княжна Марья приподнялась на подушке и посмотрела мне прямо в глаза. Не могу сказать, что в них была одна только невинная чистота. Глаза смотрели довольно лукаво.
- А вас уже кто-нибудь целовал? - задал я обычный мужской вопрос, машинально, на всякий случай, прощупывая, почву для дальнейших отношений.
Барышня состроила гримасу и уклонилась от прямого ответа:
- Не знаю, кажется, нет.
- Что значит, "кажется"? - искренне удивился я. - Я что-то себе не могу представить человека, который не знает, целовался он или нет!
- Ну, зачем вы так говорите, я, правда, не знаю, - она как-то загадочно улыбнулась, отчего ее лицо стало милым и женственным. - Однажды я спала, а ко мне в комнату вошел Жорж Щербинин.
- Это еще кто такой? - перебил я.
- Вы не знаете Щербининых? Довольно известный род. Конечно, по знатности им далеко до Урусовых… Они к нам приезжали всем семейством, Жорж был тогда кавалерийским юнкером. Интересно где он сейчас?
Я внимательно смотрел на княжну и никак не мог понять, нравится она мне или нет.
- Ну и что сделал Жорж, когда вошел?
- Не знаю, я ведь так и не проснулась, но мне кажется, что он меня поцеловал, - словно вспомнив что-то приятное, отвела взгляд княжна Марья.
- И что вам еще тогда показалось? - перешел я на ее язык. - Вам не показалось, что он еще и прилег рядом с вами?
- Я так крепко спала… Впрочем может быть и прилег. Он такой милый и скромный юноша… Мне так не хотелось просыпаться и его отталкивать… А ведь сон не может быть грехом? Я, правда, на всякий случай, потом свечку Матери Заступнице поставила.
- Понятно, - сказал я, вполне представляя, какой сон ей тогда приснился.
Недаром говорят, что девятнадцатый век был самым ханжеским в обозримой истории. Однако не проснуться, когда рядом с тобой в постели лежит "скромный" юнкер, на мой взгляд, было большим перебором.
- И много еще таких снов тебе снилось? - спросил я, опять переходя на "ты".
- Нет, кажется, всего один тот раз, - ответила она и переменила тему разговора. - А как ты колдуешь?
- Хочешь узнать? - хмуро сказал я. - Раздевайся, покажу!
- Раздеваться? Зачем? - удивилась барышня.
- Так полагается.
- Хорошо, - тотчас согласилась она, единственно, что уточнила, - а совсем раздеться или чепчик можно оставить? Маменька никогда ночью чепчика не снимает, говорит, что черти могут в волосы вцепиться.
- Чепчик можешь оставить, - разрешил я, сам еще не зная, что я буду делать дальше. После рассказа о юнкере Щербинине, мой романтический порыв, сразу пошел на спад.
- Хорошо, я разденусь, - спокойно сказала княжна, встала и действительно сняла через голову ночную рубашку.
Она, как и большинство молодых девушек была "приятной для глаз".
- И что дальше делать? - спросила она стоя рядом с постелью.
- Ложись и закрой глаза, - распорядился я.
Девушка послушно все исполнила, легла на спину и разве что глаза зажмурила слишком сильно. Я посмотрел на нее. Без одежды она казалась полнее, чем в рубашке и не совсем здоровой.
- Вы теперь будете колдовать? - не зная, что я собираюсь делать, спросила она.
- Да, буду, - ответил я и взял в руку ее запястье. - Ты когда бегаешь, задыхаешься?
- Откуда вы знаете? - удивилась Марья и не выдержала, посмотрела на меня.
- От верблюда, похоже, у тебя, милая, порок сердца, тебе не с юнкерами сны смотреть, а лечиться нужно, - вздохнул я. - Ладно, чем смогу помогу, а потом я тебе в таком сне приснюсь, что никаких юнкеров вспоминать не захочешь!
Глава 4
Когда я проснулся, княжны в комнате уже не было. Ночной сеанс лечения, так мня вымотал, что лишь только я кончил свои шаманские пассы, крепко уснул. Когда Мария встала и ушла, я не слышал. Судя по тому, что в доме было тихо, наше "тайное свидание" осталось не раскрытым, и пока меня никто не призывал к ответу за растление девицы.
Первым делом я дернул шнур звонка. За последние тринадцать лет, что я пропустил в развитие страны, судя по косвенным признакам, здесь многое изменилось.
Во всяком случае, гостей селили не в каморки со скудными признаками мебели, а в комфортабельные комнаты, появились даже звонки. Впрочем, на мой вызов так никто и не явился, пришлось самому вставать и идти разбираться с завтраком.
Как обычно бывало почти во всех барских усадьбах, которые мне довелось посетить, дворни здесь было не меньше чем государственных чиновников в Российских учреждениях. Занималась она тем же чем и чиновники, слонялась, с деловым видом безо всякого видимого дела и прока.
- Эй, любезный, - окликнул я лакея со смазанной маслом, блестящей прической, - где бы мне…
Малый бросил на меня затравленный взгляд и словно на глазах растворился в воздухе. Пришлось идти дальше. Внизу в парадном зале на прежнем месте сидела энергичная ключница. Однако стоило мне посмотреть в ее сторону, как она сорвалась с места и, звеня связкой ключей, скрылась в неизвестном направлении. Только теперь я вспомнил, что благодаря словоохотливому возничему, меня здесь считают колдуном. Оставалось как-то выкручиваться самому, но тут появилась на горизонте Анюта и прямо направилась ко мне.
- Аннет! - радостно воскликнул я, направляясь к ней навстречу. - Какая встреча!
Девушка презрительно на меня посмотрела, словно с ног до головы окатила холодной пеной зимнего штормового моря, и сделала не менее презрительный, чем взгляд книксен. Это у нее получилось так выразительно, что я не выдержал и покатился от хохота. Анюта сначала еще больше рассердилась, даже гневно блеснула своими синими глазами, но потом, глядя на меня оттаяла и засмеялась сама.
- Ну, не сердись, пожалуйста, - отсмеявшись, попросил я, - не мог я тебя вчера к себе пустить, так получилось…
- Знаю, барчук, поди, на меня жалиться приходил, - окончательно прощая, сказала она, - надоел он мне. Всю только обслюнявит, а платочка за полушку не подарит. А вас, как встанете, барыня просила к ней прийти, они в малой гостиной сидят.
- Ладно, пойдем к барыне, - согласился я. - Ты не знаешь, где у вас можно позавтракать?
- Могу приказать в комнату принести, а хочешь, так в буфетной.
- Лучше в буфетной, - решил я, уже наученный, как тут приносят заказы. - Что княгиня, здорова?
- А чего ей сделается, все утро с барышней шепталась, теперь вас дожидается.
- Да? - без особого восторга сказал я. - Интересно, о чем это они шептались…
Марья Ивановна в роскошном утреннем платье сидела на большом бархатном диване в окружении трех дам достойного возраста, и немного походила на парадный портрет Екатерины II.
Впрочем, к такому идеалу стремились многие матроны этой эпохи. Я подошел и почтительно поклонился.
- Садитесь, любезный Алексей Григорьевич, - ласково сказала она, и у меня сразу же отлегло от сердца. Похоже, пока меня не собирались принудить загладить дочерний грех женитьбой.
Я поцеловал у княгини ручку и сел рядом на краешек дивана, вполне сообразно моде этого времени: согнув одну ногу в колене, а другую, отставив на отлет. Сидеть так было неудобно, зато выглядел я эффектно.
- Я хочу поблагодарить тебя за Машу, - переходя на "ты", сказала матрона. - Она тобой не нахвалится!
- Ну, наше дело такое, так сказать, долг, и вообще, - не зная, не только, что говорить, но даже что по этому поводу думать, забормотал я.
- Я ее уже ругала, что она меня не разбудив, сразу отправилась к тебе, - продолжила княгиня, - да видно дочка права, слишком большая у нее нужда случилась!
- Это ничего, какие еще церемонии, - поддакнул я, пока еще не понимая, о чем идет речь.
- Маша говорит, что ты волшебник, она почти перестала задыхаться. Поверишь, мы так измучились, ничем не умея помочь. Доктора говорят, это со временем пройдет, но я им не верю. Это так страшно когда болеют дети!
- Так ей стало лучше? - наконец уразумев, что речь идет о болезни, спросил я.
- Да, много лучше, она даже пошла погулять. Ты уж, Алексей Григорьевич, не сердись на девочку, что она подняла тебя в такую рань.
- О чем вы говорите, княгиня, у княжны не совсем хорошо с сердцем. Я как сумею, помогу, но ей нужно будет больше двигаться, помногу ходить пешком…
- Голубчик, если поможешь дитю, я тебе буду по гроб жизни благодарна. Маша у меня такая чудная девочка. Мы все так за нее боимся!
- Конечно, Марья Ивановна, я сделаю все, что в моих силах. И пока тут у вас, понаблюдаю за ней.
- Понаблюдай, голубчик, понаблюдай. Может тебя поселить рядом с ней? А то у нее сердцебиения бывают большей частью по ночам.
Вопрос оказался соблазнительно двусмысленным и я, было, собрался отказаться, княгиня это поняла и поспешила уговорить:
- Комната что рядом с Машиной не хуже твоей нынешней, тебе там будет удобно.
Я понял, что выбора у меня не остается, и не стал сопротивляться.
- Ладно, мне все равно где жить, пусть будет рядом с княжной…
- Большое тебе, Алексей Григорьевич, спасибо. А уж как Маша обрадуется!
Спорить я не стал, может так оно и будет, княжна нашему соседству обрадуется. Однако я почти дал себе слово постараться не воспользоваться благоприятной ситуацией.
Мы еще перекинулись парой слов, я раскланялся с Марьей Ивановной и пошел в буфетную комнату. Там оказалось довольно многолюдно, четверо местных обитателей, по виду небогатые дворяне, соседи, а возможно, бедные родственники хозяев, коротали время между завтраком и обедом за охлажденными напитками. Когда я вошел, общий громкий разговор разом оборвался, и на меня уставились пять пар испуганных глаз. Я поклонился и собрался представиться, но не тут-то было! Гости, побросав недопитые стаканы, с хорошей скоростью рванули к выходу, за ними попытался улизнуть и буфетчик, но мне удалось его поймать в прямом смысле за руку.
- Стой! - строго сказал я. - Ты это куда бежишь?
- Ваше высокоблагородие, ваше сиятельство, - забормотал он, - мне всего на минутку отлучиться, а потом я вашему… все что хотите. Не погубите невинную душу!
Буфетчик был невысок ростом, но широк в талии, с круглым, как полная луна лицом и трясся, как студень на вибростенде.
- Погоди любезный, - попытался я его успокоить, - не бойся, никакой я не колдун и ничего тебе плохого не сделаю! Если конечно ты меня накормишь.
- А-а-а, в-а-а-а, - опять начал заикаться он, но, посмотрев на меня, успокоился и вполне членораздельно спросил, что мне подать.
Мы обсудили меню и я сел за общий стол, заставленный недопитыми стаканами и початыми бутылками. Там, спустя двадцать минут меня отыскала княжна Марья. Я уже кончал завтракать и собирался встать из-за стола, когда она влетела в буфетную комнату и сразу подошла ко мне.
Теперь при дневном свете, с разрумянившимися щеками, она выглядела премиленькой, впрочем, повторюсь, как почти любая девушка ее возраста. Не могу сказать, что у нее были классические черты лица или с первого взгляда в ней была видна аристократка, скорее напротив, лицо Маши был просто, округло, носик вздернут, а подбородок чуть маловат. Однако веселые, живые глаза и соблазнительно припухшие губы очень ее украшали, и мне стало весело на нее смотреть.
- Ах, вот вы где, Алексей Григорьевич, - воскликнула она, - а я вас по всему дому ищу.
А я подумал, что разок ее поцеловать, конечно, только во сне, большим грехом не будет…
- Маменька вам говорила, что после вашего лечения у меня перестало болеть в груди?
- Говорила, - подтвердил я, - и попросила переселиться в комнату рядом с вашей, для продолжения лечения.
- Правда? - засмеялась она. - Это хорошо!
Имея некоторый жизненный опыт, я в этом так уверен не был, но спорить не стал. Пока она не ушла, я взял ее за запястье, проверить пульс. Почему-то это немудреное действие так испугало буфетчика, что он начал усилено креститься, а потом спрятался за стойкой.
С пульсом у Марьи Николаевны все оказалось хорошо, даже лучше чем я надеялся. Отпустив ее руку, я пожаловался:
- Не знаю, что здесь наболтал про меня возчик, но теперь все от меня шарахаются, как черт от ладана! Ладно бы, еще дворовые, когда я сюда вошел, отсюда сбежали все ваши родственники.
- Я слышала, - улыбнулась княжна, - что вас считают колдуном. А что мужик рассказал, мы сейчас узнаем. Филимон, - окликнула она буфетчика.
Сначала никакой реакции на призыв не последовало, но после третьего обращения тот, наконец, вылез из-за стойки. Вид у него был хуже некуда, лицо потное, глаза блуждающие и ко всему трясущиеся бульонные щеки.
- Чего изволите, ваше сиятельство? - севшим до хрипоты голосом спросил он.
- Подойди сюда, - строгим голосом приказала княжна.
Буфетчик, еле передвигая ноги, приблизился.
- Боишься барина? - спросила девушка.
- Ох, как боюсь, ваше сиятельство, все поджилки трясутся.
- Ведь тебе было сказано, что я не колдун, - вмешался я. - Чего же ты опять испугался?
- Как же, вы барышню хотели на тот свет утащить, - еле выговорил он, - я собственными глазами видел!
- Я на тот свет? С чего ты взял?
- А зачем тогда их за руку брали? - рискнул спросить он, укоризненно качая головой.
- Успокойся, это у меня лечение такое, за руки людей брать. Я не колдун, а лекарь.
- Это как вам будет угодно, - сказал буфетчик, отирая рукавом пот с лица. - Наше дело маленькое.
- Филимонушка, ты этого барина не бойся, он хороший, ты лучше расскажи, что о нем в людской говорят, - ласкова попросила Маша.
- Так что ж рассказывать, барышня, известно, язык без костей, мало ли чего наболтают. Я и слышать ничего не слышал, и ведать не ведаю. Мое дело маленькое…
- А вот ты и расскажи, чего не слышал, а мы послушаем.
- А как они обидятся, да меня в жабу заколдуют? - жалостливо спросил Филимон.
- Не заколдую, - пообещал я, - расскажешь все что знаешь, награжу!
- Так чего я знаю, ничего и не знаю! Вот ихний человек, - кивнул он на меня, - сказывал, что их светлость лошадь его так заколдовал, что она шага не могла ступить, сразу падала. А потом и оглоблю одним взглядом поломал. Оглобля-то, говорит, совсем новешенькая была.
- Ну, я ему мерзавцу поломаю оглоблю о бока, - пообещал я.
- И что он еще рассказывал? - ласково спросила Маша.
Филимон уже немного успокоился, перестал потеть, да говорил складнее, чем раньше.
- Сказывал, что они его заколдовали, заставили новые сани прямо на дороге бросить и за собой сюда ехать! И еще говорит, их милость может любого человека в кого хочет превратить, хоть в собаку, хоть в жабу.
- Ну-ка, найди его и приведи сюда, - попросил я буфетчика, давая ему медный пятак.
Не знаю, чему он больше обрадовался, чаевым или возможности уйти, рванул он из буфетной, несмотря на избыточную фактуру, как заправский спринтер.
Мы остались с Машей вдвоем. В дверь периодически заглядывали домочадцы, но войти в комнату желающих не нашлось. Княжна задумчиво смотрела в сторону осиротевшего без Филимона буфета, казалась немного смущенной, и разговор у нас не клеился.
- Как ты сегодня погуляла? - спросил я, когда молчать стало неудобно.
- Хорошо, я люблю первый снег, все кругом такое чистое, прибранное, - ответила она, потом подняла на меня большие трогательные глаза и спросила. - А ты, правда, заколдовал лошадь?
- Лошадь? - повторил за ней я. - Заколдовал лошадь?!
Чего-чего, но такого вопроса я никак не ожидал, не выдержал и так захохотал, что она испуганно отпрянула от меня. Потом, правда, сам улыбнулась и добавила так, чтобы ее слова можно было принять за шутку:
- Вдруг ты и, правда, колдун!
- Это мы ночью проверим, - пообещал я, с трудом унимая смех, - когда ты заснешь. Не боишься, что я тебя усыплю и поцелую?
- Очень надо, я вообще ничего не боюсь! А я сегодня ночью на тебя смотрела, когда ты спал. Ты совсем не страшный!
- А вот подглядывать нехорошо. Ты когда к себе ушла?
- Рано, еще в доме все спали.
- Тебя никто не видел?
- Нет.
- Тогда зачем сказала Марье Ивановне, что приходила ко мне?
- Как же можно маменьку обманывать? - подняла она удивленно брови. - Родителей обманывать грех.
- Правда? - удивился я. - А как же сон о юнкере, о нем ты тоже рассказала?
- Нет, конечно, зачем я буду сны пересказывать? Это же было не наяву, а как бы понарошку. Вот если бы я тогда проснулась, то непременно сказала.
Логика у нее была железная, и что меня тронуло, чисто женская.
- А если я тебе приснюсь, тоже не расскажешь? - на всякий случай спросил я.
- Конечно, не расскажу, зачем же зря маменьку волновать, вдруг она невесть что подумает, - спокойно объяснила она. - Кабы она сам вдруг увидела, то тогда иное дело.
На этой минорной ноте наш разговор прервался. В буфетную подталкиваемый сзади Филимоном, вошел мой возчик. Был он, как мне показалось, слегка пьян и вполне доволен жизнью. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Мужик оказался в центре общего внимания, мог сколько угодно хвастаться и врать, да еще и принимал за это угощение.
При виде нас с княжной он немного смешался, но быстро оправился, независимо подошел и без особого почтения поклонился.
- Доброго вам здравия, барин и барышня, - сказал он и вопросительно смотрел, недоумевая, зачем его позвали.
- А скажи-ка, друг мой ситный, - строго спросил я, - ты, что это за сказки обо мне дворне рассказываешь?
- Я сказки сказываю? - удивился он. - Никому ничего я не сказываю, а если добрые люди спросят то, что ж не ответить, не зря же нам Господь язык даровал.
Честно говоря, другого ответа я от него не ожидал и сразу задал более конкретный вопрос:
- Тогда расскажи, как я заколдовал твою лошадь? - попросил я.
- А я почем знаю? - еще больше удивился он. - Мне о твоем, барин, колдовстве ничего не известно.
- Неизвестно? - переспросил я, заглянул ему в глаза и с неотвратимой реальностью, понял, что в любом случае в этом споре проиграю.