Сколько еще священник будет нас исповедовать? колени болят от долгого стояния, а ночью, когда я лежала одна в кровати, в примерочной, меня никто, кроме манекена, не видел, о чем думает Кудряша ночью, погасив свет? – я лежу в кровати и разглядываю что-нибудь на портняжном столе, вот манекен, швейная машинка, сантиметр, ножницы – и Рауль Гарсия, Тото не может за мной шпионить! – ведь через несколько дней после окончания занятий с поезда сойдут приехавшие на каникулы парни, и если издали они не помашут мне рукой, значит, не узнали, но если вблизи они отвернутся и пройдут мимо… значит, перестали со мной здороваться и я для них больше не существую, и месть Кнопки исполнится, разве не должна я тогда отомстить сопляку? „однажды в школе на перемене один верзила пристал кое к кому, чтобы сделать это самое, ну ты знаешь что, пришлось убегать, а родители пожаловались в школу“, не рассказывай дальше, ты же хочешь свести разговор к Раулю Гарсии, „а в этом году все опять повторилось, и, снова пришлось убегать“, кто убежал: верзила или девочка? „какая девочка?“, ну к которой приставали, „ах да, конечно, девочка убежала“, а верзила? „да нет же, в этом году к ней пристал мальчик, такой же, как она, и мать рассказала отцу, и они сказали девочке, что если это был не верзила, почему она тогда сама за себя не постояла, только они не знали, что мальчику могли помогать еще двое: один ждал за дальним деревом, а другой за дверью уборной“, а девочка им разве не сказала? „сказала, но это уже к ней третий раз приставали“, а почему все время к ней пристают? „потому что у нее самые высокие отметки, и родители тоже спросили: почему все время к тебе пристают? и сказали, чтобы училась защищаться“, а почему ее не отдадут в школу к монашкам? „я не могу назвать имя, потому что поклялся никому не рассказывать“, а ты уверен, что твой папа никогда не говорил про Селию с твоей мамой? „говорил, что когда она работала у твоего папы, костюмы шили в срок, не как сейчас“, я вышла из дому, чтобы непременно повидать инструктора, – мам, никому, пожалуйста, не рассказывай то, что я говорила тебе про Кудряшу, „все они в клубе такие, строят из себя невесть что, а сами – обыкновенные вертихвостки“, но в клуб ходят самые приличные, „если кончишь тем же – убью“, не буду полдничать с мамой в примерочной, лучше в папиной мастерской, чашка молока и хлеб с маслом в руке, папа, клянусь, я не нарочно, хлеб с маслом упал на кашемировый отрез! а от сложенного вдвое сантиметра отметины остаются всюду, где хлестали, „у тебя отметина идет пониже спины, не больно будет, если я поглажу?“, рука инструктора без обручального кольца, он его снимает, чтобы сойти за неженатого? окна номера выходят во двор, „меня могут выгнать с работы за то, что я пустил тебя в свой номер, надо бы сходить к твоему отцу и сказать, чтобы присматривал за тобой получше“, и в клубе он не пригласит меня танцевать, потому что слишком взрослый, и большие парни тоже не пригласят, Мита, ну пожалуйста, велите Эктору, пусть пригласит меня на танец, велите ему, пусть скажет парням, они же все его друзья, чтобы пригласили меня на танец, но это если Мите еще не сказали, что я выходила из гостиницы, расскажу ей сейчас же, не медля ни минуты! вот только доедят персики и уйдут из столовой: Тото, Эк-тор и малыш, какие крохотные ручонки, тянет их ко мне, чтобы я подняла его со стульчика, а Тото говорит, что умерший ребеночек был красивее, а Эктор не хочет идти в кабинет заниматься, мол, жуткая жарища, а Мита: „если надеешься, что летом будет холоднее, в жизни туда не поступишь“, туда – это в военно-морское училище! Мита, я должна вам кое-что рассказать, а Тото: „Прощай, „Ривер“, здорово тебя твой папа прищучил, так тебе и надо, не будешь от красивой формы отказываться“ – „а ты, шмакодявка, заткнись, рано тебе про „Ривер“ вякать, сопли подотри“, послушайте, Мита, я держу ребеночка на руках и рассказываю, и никто не заметил, что рядом с малышом лежит кожура от персиков и он потащил ее в рот, подавился, не может дышать, не пугайся, Тото, не пугайся, малыш не умрет, чего ты так испугался? кашляет-задыхается, такой крохотный малышка, а что мы могли поделать? Тото, нет чтобы помочь, закатил истерику, выскочил во двор и давай вопить, ревмя ревет, будто его братишка уже умер, только служанка не растерялась, открыла малышу рот, сунула пальцы и вытащила длиннющую кожуру от персика, а Тото все равно визжал как резаный, визжать – не работать, „неизвестно, какие могут быть последствия! последствия! а вдруг он перестанет дышать! вся ночь впереди!“, Мита, давайте пойдем на кухню, и я вам кое-что расскажу, „Тото, замолчи!“, прикрикнула Мита, с улицы слышны вопли Тото: „надо сидеть с ним всю ночь, вдруг начнутся последствия!“, а Эктор: „кончай балаган! хорош реветь, кому сказано! и не вопи, педрюля вонючая, заткни глотку, ЗАТКНИСЬ!!!“, а То-то: „педрюля – это твой дедушка, куда хуже быть НАХЛЕБНИКОМ!!! убирайся вон из этого дома, вон!!!“ и пальцем указал на дверь, как актрисы, когда кого-нибудь выгоняют, не преминул разыграть сцену из какого-то кино между делом, и я уж думала, что Эктор заедет ему хорошенько, чтобы Тото брякнулся на пол, а он обиделся: „я знал, что когда-нибудь ты мне это скажешь“ и заперся у себя, а спит он как сурок и встает к обеду не в духе, хрясть! – обрывает ветку папоротника, проходя мимо, хрясть! – оборвет он Тото уши в один прекрасный день.
Послушайте, Мита, ну послушайте, я должна вам кое-что рассказать, нет, не про Тото, я никого не защищаю, просто хочу вам кое-что рассказать, пока другие не рассказали, „только не ябедничай, а то оба старших обалдуя заодно с младшим все нервы мне измотали“, да я и не ябедничаю! „велю уложить малыша, а то его в сон клонит, до чего надоело это лето!“, и правда, пампа высохла, как старая штукатурка, а когда папа приехал в Вальехос и увидел городишко с тремя облезлыми деревцами? – я бы на его месте написала Селии, чтобы не приезжала, но с другой стороны, Селия хоть привезла ему последние новости из деревни, а Тото прямо взбесился, когда я не дала ему открытку, повешу ее на стене, за полтора песо можно застеклить и вставить в рамку, умела бы я писать маслом, сделала бы с нее большую картину, а наверху самые дешевые домики, открываешь окно, и внизу виднеются река и сады, перегороженные рядами сложенных камней, а сады большие? „нет, но хозяева возделывают их сантиметр за сантиметром, и весной все сады одеваются в белый яблоневый цвет“, и зачем он приехал в Аргентину? – в пампу, сидит целыми днями с наперстком на пальце и закрывает окно, чтобы ветер не нанес песка: хорошо хоть он не знает, что большие парни против меня, за что мне такое наказание, Святая Дева? за то, что забралась с Раулем Гарсией в грузовик? за то, что забралась с Раулем в мою кровать… в мыслях! от инструктора я убереглась, и Тото не пришлось меня выручать, везет ему, на следующий год поедет в Буэнос-Айрес учиться в интернате, а я так навсегда и останусь здесь, в школе у монашек, „а знаешь, Паки, как здорово жить в школе-интернате, когда Тете жила у монашек, они с девочками каждую ночь ходили в уборную и читали романы про любовь, вчетвером садились на унитаз и все читали одну книгу“, а на рекламе сфотографирован колледж имени Джорджа Вашингтона, и его корпуса рассеяны в огромном парке, и по воскресеньям Тото, сев на поезд, меньше чем через час будет в центре Буэнос-Айреса – нет! ни за что не поверю! всего две младшеклассницы в очереди на исповедь! а потом я! Я украла, скрыла правду, не молилась (провинилась перед Богом), и еще дурные мысли, и это не все, в смертном грехе надо каяться в конце или в начале? ножницы лежат на столе, в швейной машинке я различила заправленную белую нитку, и для отца исповедника желание согрешить равносильно греху или еще хуже, и никакой разницы – думаю я о Рауле Гарсии ночью в кровати или вхожу рано утром в его дом, вместо того чтобы идти в школу, ведь отец Рауля спит до полудня, как и сам Рауль, только в другой комнате, и Рауль один, и я ныряю к нему между нагретыми за ночь простынями – на мою кушетку садятся заказчицы и меряют приметанное платье, – Бог всюду, он все видит, может, он спрятался в безголовом манекене, Богу не нужны глаза, чтобы видеть, – и Рауль наконец сделает мне это самое, Тото! ну-ка расскажи, кто эта девочка, которая убежала на перемене, „никто, я все придумал“, и верзиле ничего не сделали „нет, но Бог его покарает“, и какая будет Божья кара? „не знаю, что-нибудь очень нехорошее“, ну что „лицо его покроется коростой, все увидят, и никто к нему не подойдет, как к шелудивой собаке“, мама девочки опять пожаловалась в школу? „нет, она пожаловалась учительнице, встретив ее после кино“, а директрисе она не жаловалась? „нет, наша директриса вечно сидит дома, ни в магазинах, ни в кино не бывает“, а чего же не пошли к директрисе в школу? „а то, что матери девочки было стыдно снова жаловаться в школу“, вот и мой черед идти в исповедальню и покаяться во всем, предпоследняя девочка крестится, стоя на коленях, ей, наверное, немного осталось, я помогла Раулю Гарсии своими мыслями, и он сделал мне это самое, а отцу исповеднику не важно, что это лишь в мыслях, и ведь было не один раз, каждую ночь я обещаю, что не буду, не буду думать о нем, но он сам ныряет ко мне между простынями, с огромными ладонями, привыкшими к топору, гладит меня темными от сигарет пальцами и добирается до голого тела, а это хуже, чем дурные мысли: однажды утром я проснусь, а у меня пальцы – темные от сигарет, и огромные ладони, привыкшие к топору, пятнадцатилетняя девушка со здоровенными мужскими ладонями, свисающими по бокам, – такова будет кара Божья.