Посвящаю моей женe.
* * *
I.
Эдельвейсъ,дeдъМартына, былъ, какъ этонисмeшно,швейцарецъ, --
рослыйшвейцарецъ съ пушистыми усами, воспитывавшiй въ шестидесятыхъ годахъ
дeтей петербургскаго помeщика Индрикова и женившiйся намладшей его дочери.
Мартынъсперва полагалъ, чтоименновъчесть дeда названъ бархатно-бeлый
альпiйскiй цвeтокъ,баловень гербарiевъ.Вовсе отказаться отъ этогоонъ и
позже не могъ. Дeда онъпомнилъ ясно, нотолько въ одномъ видe, въодномъ
положенiи: старикъ, весь въ бeломъ, толстый, свeтлоусый, въ панамской шляпe,
въ пикейномъ жилетe, богатомъ брелоками (изъ которыхъ самый занимательный --
кинжалъ съноготокъ),сидитъна скамьeпередъ домомъ, въподвижной тeни
липы.На этой скамьe дeдъ и умеръ, держа на ладони любимые золотые часы, съ
крышкойкакъзолотоезеркальце.Апоплексiязасталаегонаэтомъ
своевременномъ жестe, истрока, по семейномупреданiю, остановилась вмeстe
съего сердцемъ. Затeмъдeдушка Эдельвейсъгодами сохранялся въгрузномъ
кожаномъ альбомe; въ его время снимали со вкусомъ, съ разстановкой, это была
операцiя не шуточная, пацiентъ долженъ былъ замереть надолго, --еще {7} не
пришло, вмeстe съ моментальной фотографiей, разрeшенiе на улыбку. Сложностью
свeтописиобъяснялисьувeсистость икрeпость бравыхъдeдушкиныхъ позъ на
блeдноватыхъ, ноочень добротныхъ фотографiяхъ, -- дeдушка въ молодости, съ
ружьемъ, съ убитымъвальдшнепомъ у ногъ, дeдушка на кобылe Дэзи, дeдушка на
полосатой верандовой лавкe,съ черной таксой, не хотeвшейсидeть смирно, а
потомуполучившейсясътремяхвостами.И тольковътысячадевятьсотъ
восемнадцатомъ годудeдушка Эдельвейсъисчезъокончательно,ибосгорeлъ
альбомъ, сгорeлъ столъ,гдe альбомъ лежалъ, сгорeла и вся усадьба, которую,
по глупости,спалили цeликомъ, вмeсто того,чтобы поживитьсяобстановкой,
мужички изъ ближней деревни.
Отецъ Мартына врачевалъ накожныя болeзни, былъ знаменитъ, -- тоже, какъ
и дeдъ,бeлъ и тученъ, любилъвъ свободное время удить бычковъи обладалъ
великолeпнойколлекцiей кинжаловъ,сабель,атакжедлинныхъстаринныхъ
пистолетовъ,изъ-закоторыхъ приверженцы болeе новыхъ системъ чутьего не
разстрeляли.Веснойвосемнадцатагогодаонъотяжелeлъ,распухъ,сталъ
задыхатьсяиумеръпринеясныхъобстоятельствахъ.Егожена,Софья
Дмитрiевна,жила въ товремя съсыномъподъ Ялтой: городокъ примeрялъ то
одну власть, то другую, и все привередничалъ.
Это быларозовая, веснущатая, моложаваяженщина,съкопной блeдныхъ
волосъ,съприподнятымибровями,густоватымиупереносицы,нопочти
незамeтнымипоближе къ вискамъ, и со щелками въ удлиненныхъ мочкахъ нeжныхъ
ушей,которыя прежде она пронимала сережками. {8} Еще недавно онасильно и
ловкоигралавътеннисънаплощадкeвъпаркe,существовавшейсъ
восьмидесятыхъ годовъ, осенью много каталась на черномъвелосипедe Энфильдъ
по аллеямъ, пошумношуршащимъковрамъсухихълистьевъ, илиотмахивала
пeшкомъпо упругой обочинeвесьдлинный,съдeтства любимый путьмежду
ОльховымъиВоскресенскимъ, поднимаяиопуская, какъ заправскiйходокъ,
конецъ дорогой трости съ коралловымъ набалдашникомъ.
Въ Петербургe она слыла
англоманкойи славуэтулюбила,краснорeчиво говорила обойскаутахъ,о
Киплингe, инаходила совершенно особое удовольствiе въчастыхъ посeщенiяхъ
Дрюса,гдe,уженалeстницe,передъбольшойрекламой(женщина, сочно
намыливающаяголову мальчишкe),привeтствовалъ васъзамeчательныйзапахъ
мыла,лаванды,съ примeсьюеще чего-то, говорившаго о резиновыхъ ваннахъ,
футбольныхъмячахъикруглыхъ,тяжеленькихъ,тугоспеленутыхъ
рождественскихъпуддингахъ.Иразумeется, первыякнигиМартына былина
англiйскомъ языкe: Софья Дмитрiевна, какъ чумы,боялась "Задушевнаго Слова"
ивнушила сыну такое отвращенiе къ титулованнымъ смуглянкамъ Чарской, что и
впослeдствiи Мартынъ побаивался всякой книги,написанной женщиной, чувствуя
и въ лучшихъ изъ этихъ книгъ безсознательноестремленiе немолодойи,быть
можетъ, дебелойдамы нарядитьсявъ смазливое имя икошечкой свернуться на
канапе. Софья Дмитрiевна не терпeла уменьшительныхъ, слeдила за собой, чтобы
ихъ неупотреблять, и сердилась, когда мужъ говаривалъ: "У мальчугана опять
кашелекъ, посмотримъ, нeтъ ли температурки". Русская же литература для дeтей
кишмякишeла{9}сюсюкающимисловами,илижегрeшиладругимъ--
нравоучительствомъ.
Если фамилiя дeдаМартына цвeла въ горахъ,то дeвичьяфамилiя бабки,
волшебнымъпроисхожденiемъразнясьотъВолковыхъ, Куницыныхъ, Бeлкиныхъ,
относилась къ русской сказочной фаунe. Дивные звeри рыскали нeкогда по нашей
землe.НорусскуюсказкуСофья Дмитрiевна находилааляповатой,злойи
убогой, русскую пeсню -- безсмысленной, русскуюзагадку -- дурацкой и плохо
вeрила въ пушкинскую няню, говоря,что поэтъ ее самъ выдумалъвмeстe съ ея
побасками, спицами и тоской.Такимъ образомъ, Мартынъ въ раннемъ дeтствe не
узналъиного,чтовпослeдствiи сквозь самоцвeтную волнупамяти моглобы
прибавитькъ егожизни ещеодноочарованiе, но очарованiйбылоитакъ
вдосталь,иемунеприходилось жалeть, чтонеЕрусланомъ, азападнымъ
братомъ Еруслана,было въ дeтствe разбужено его воображенiе. Да и не все ли
равно, откуда приходитънeжный толчокъ,отъ котораготрогаетсяи катится
душа, обреченная послe сего никогда не прекращать движенiя.
II.
Надъмаленькой, узкой кроватью,събeлымиверевчатыми рeшеткамипо
бокамъисъиконкойвъголовахъ(въгрубоватойпрорeзифольги--
лаково-коричневый святой, а малиновый плюшъ на исподe подъeденъ не то молью,
не тосамимъ Мартыномъ), висeла на свeтлой стeнe {10}акварельная картина:
густойлeсъиуходящаявглубьвитая тропинка.Межъ тeмъ, въ однойизъ
англiйскихъ книжонокъ, который матьчитывала съ нимъ,-- и какъ медленно и
таинственно онапроизносила слова,доходя до конца страницы, какъ таращила
глаза, положивънанеемаленькуюбeлуюрукувълегкихъвеснушкахъи
спрашивая: "Что же, ты думаешь, случилось дальше?" -- былъ разсказъ именно о
такойкартинe сътропинкой въ лeсу прямонадъ кроватьюмальчика, который
однажды, какъ былъ, въ ночной рубашкe, перебрался изъ постели въ картину, на
тропинку,уходящую вълeсъ.