- Нет, не должно, - пробормотал Катилина. - И кто знает, что написано в непреложных книгах судьбы?
- Желать - значит мочь, - ответил Бестиа. - Четыреста тридцать три тысячи граждан из четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, согласно последней переписи населяющих Рим, живут впроголодь, у них нет земли даже на то, чтобы зарыть в нее свои кости. Но погоди, найдется смелый человек, который объяснит им, что богатства, накопленные остальными тридцатью тысячами граждан, приобретены всякими неправдами, что богачи владеют этими сокровищами не по праву! А тогда, ты увидишь, Катилина, обездоленные найдут силы и средства внушить гнусным пиявкам, высасывающим кровь голодного и несчастного народа, уважение к нему.
- Не бессильными жалобами и бессмысленными выкриками можно, юноша, бороться со злом, - серьезным тоном сказал Катилина. - Нам следует в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение. Души наши должны быть сильными, а деяния великими. Молчи и жди, Бестиа! Быть может, скоро наступит день, когда мы обрушимся со страшной силой на это прогнившее общественное здание, в темницах которого мы стонем. Несмотря на свой внешний блеск, оно все в трещинах и должно рухнуть.
- Смотри, смотри, как весел оратор Квинт Гортензии, - сказал Курион, как бы желая дать другое направление разговору. - Должно быть, он радуется отъезду Цицерона: теперь у него нет соперников в собраниях на Форуме.
- Ну что за трус этот Цицерон! - воскликнул Катилина. - Как только он заметил, что попал у Суллы в немилость за свой юношеский восторг перед Марием, он немедленно же удрал в Грецию!
- Скоро два месяца как его нет в Риме.
- Мне бы его красноречие! - прошептал Катилина, сжимая мощные кулаки. - В два года я стал бы властителем Рима!
- Тебе не хватает его красноречия, а ему - твоей силы.
- Тем не менее, - сказал с задумчивым и серьезным видом Катилина, - если мы не привлечем его на свою сторону, - а это сделать нелегко при его мягкотелости: Цицерон весь пропитан перипатетической философией и ослабляющими дух платоновскими добродетелями, - то в один прекрасный день он может превратиться в руках врагов в страшное орудие против нас.
Трое патрициев умолкли.
В эту минуту толпа, окружавшая портик, немного расступилась, и показалась Валерия, жена Суллы, в сопровождении нескольких патрициев, среди которых выделялись тучный, низкорослый Деций Цедиций, тощий Эльвий Медулий, Квинт Гортензий и некоторые другие. Валерия направилась к своей лектике, задрапированной пурпурным шелком с золотой вышивкой; лектику держали у самого входа в портик Катулла четыре могучих раба каппадокийца.
Выйдя из портика, Валерия завернулась в широчайший паллий из тяжелой восточной ткани темно-голубого цвета, и он скрыл от жадных взглядов пылких поклонников те прелести, которыми так щедро наделила ее природа и которые, насколько это было дозволено, Валерия выставляла напоказ внутри портика.
Она была очень бледна, взгляд ее больших широко открытых черных глаз оставался неподвижным; ее скучающий вид казался странным для женщины, вышедшей замуж немногим больше месяца назад.
Легкими кивками головы и кокетливой усмешкой отвечала она на поклоны собравшихся у портика патрициев и, скрывая под милой улыбкой зевоту, пожала руки двум щеголям - Эльвию Медулию и Децию Цидицию. Это были две тени Валерии, неотступно следовавшие за ней. Конечно, они никому не пожелали уступить честь помочь ей войти в лектику. Усевшись в ней, Валерия задернула занавески и знаком приказала рабам двинуться в путь.
Каппадокийцы, подняв лектику, понесли ее; впереди шел раб, расчищавший дорогу, а позади следовал почетный конвой из шести рабов.
Когда толпа поклонников осталась позади, Валерия вздохнула с облегчением и, поправив вуаль, стала смотреть по сторонам, окидывая унылым взглядом то мокрую мостовую, то дождливое серое небо.
Спартак стоял вместе с Криксом позади толпы патрициев; он увидел красавицу, которая поднималась в лектику, и сразу узнал в ней госпожу своей сестры, его охватило какое-то необъяснимое волнение. Толкнув локтем товарища, он шепнул ему на ухо:
- Погляди, ведь это Валерия, жена Суллы!
- Как она хороша! Клянусь священной рощей Арелата, сама Венера не может быть прекраснее!
В этот момент лектика супруги бывшего счастливого диктатора поравнялась с ними; глаза Валерии, рассеянно смотревшей в дверцу лектики, задержались на Спартаке.
Она почувствовала какой-то внезапный толчок, как от электрического тока, и вышла из задумчивости; по ее лицу разлился легкий румянец, и она устремила на Спартака черные сверкающие глаза. Когда лектику уже пронесли мимо двух смиренных гладиаторов, Валерия раздвинула занавеси и, высунув голову, еще раз посмотрела на фракийца.
- Ну и дела! - крикнул Крикс, заметив несомненные знаки благоволения матроны к его счастливому товарищу. - Дорогой Спартак, богиня Фортуна, капризная и своенравная женщина, какой она всегда была, схватила тебя за вихор, или, вернее, ты поймал за косу эту непостоянную богиню!.. Держи ее крепко, держи, а то она еще вздумает убежать, так пусть хоть что-нибудь оставит в твоих руках. - Эти слова он добавил, когда повернулся к Спартаку и заметил, что тот изменился в лице и чем-то сильно взволнован.
Но Спартак быстро овладел собой и с непринужденной улыбкой ответил:
- Замолчи, безумец! Что ты там болтаешь о Фортуне, о каком-то вихре? Клянусь палицей Геркулеса, ты видишь не больше любого андабата!
И, чтобы прекратить смущавший его разговор, бывший гладиатор подошел к Луцию Сергию Катилине и тихо спросил его:
- Приходить ли мне сегодня вечером в твой дом, Катилина?
Обернувшись к нему, тот ответил:
- Конечно. Но не говори "сегодня вечером", - ведь уже темнеет: скажи "до скорого свиданья".
Поклонившись патрицию, Спартак удалился, сказав:
- До скорого свиданья.
Он подошел к Криксу и стал что-то говорить ему вполголоса, но с большим воодушевлением; тот несколько раз утвердительно кивнул головой; затем они молча пошли по той дороге, которая вела к Форуму и к Священной улице.
- Клянусь Плутоном! Я окончательно потерял нить, которая до сих пор вела меня по запутанному лабиринту твоей души, - сказал Бестиа, изумленно смотревший на Катилину, который фамильярно беседовал с гладиатором.
- А что случилось? - наивно спросил Катилина.
- Римский патриций удостаивает своей дружбой презренную и низкую породу гладиаторов!
- Какой срам! - саркастически улыбаясь, сказал патриций. - Просто ужасно, не правда ли? - И, не дожидаясь ответа, добавил, изменив и тон и манеры: - Жду вас сегодня у себя: поужинаем, повеселимся… и поговорим о серьезных делах.
Направляясь по Священной улице к Палатину, Спартак и Крикс вдруг увидели изысканно одетую молодую женщину, которая шла с пожилой рабыней, а за ними следовал педисеквий. Она появилась с той стороны, откуда шли гладиаторы.
Женщина эта была необыкновенно хороша собой, хороши были рыжие волосы, белоснежный цвет лица, хороши были большие глаза цвета морской волны. Крикс был поражен и, остановившись, сказал, глядя на нее:
- Клянусь Гезом, вот это красавица!
Спартак, грустный и озабоченный, поднял опущенную голову и посмотрел на девушку; та, не обращая внимания на восторги Крикса, остановила свой взгляд на фракийце и сказала ему по-гречески:
- Да благословят тебя боги, Спартак!
- От всей души благодарю тебя, - слегка смутившись, ответил Спартак. - Благодарю тебя, девушка, и да будет милостива к тебе Венера Гнидская!
Приблизившись к Спартаку, девушка прошептала:
- Свет и свобода, доблестный Спартак!
Фракиец вздрогнул при этих словах и, с изумлением глядя на собеседницу, нахмурив брови, ответил с явным недоверием:
- Не понимаю, что означают твои шутки, красавица.
- Это не шутка, и ты напрасно притворяешься. Это пароль угнетенных. Я куртизанка Эвтибида, бывшая рабыня, гречанка, - ведь и я тоже принадлежу к угнетенным… - И с чарующей улыбкой взяв большую руку Спартака, она ласково пожала ее своей маленькой, нежной ручкой.
Гладиатор, вздрогнув, пробормотал:
- Она произнесла пароль, она знает тайный пароль…
С минуту он молча смотрел на девушку; в ее улыбке было выражение торжества.
- Итак, да хранят тебя боги! - сказал он.
- Я живу на Священной улице, близ храма Януса. Приходи ко мне, я могу оказать тебе небольшую услугу в благородном деле, за которое ты взялся.
Спартак стоял в раздумье, она настойчиво повторила:
- Приходи!..
- Приду, - ответил Спартак.
- Привет! - сказала по-латыни куртизанка, сделав приветственный жест рукой.
- Привет! - ответил Спартак.
- Привет тебе, богиня красоты! - сказал Крикс, который при разговоре Спартака с Эвтибидой находился на некотором расстоянии от них и не спускал глаз с прелестной девушки.
Он замер неподвижно, глядя вслед удаляющейся Эвтибиде. Неизвестно, сколько времени он простоял бы в таком оцепенении, если бы Спартак не взял его за плечи и не сказал:
- Ну, что же, Крикс, уйдешь ли ты наконец отсюда?
Галл очнулся и пошел рядом с ним, то и дело оборачиваясь. Пройдя шагов триста, он воскликнул:
- А ты еще не хочешь, чтобы я называл тебя любимцем Фортуны! Ах, неблагодарный!.. Тебе следовало бы воздвигнуть храм этому капризному божеству, которое распростерло над тобой свои крылья.
- Зачем заговорила со мной эта несчастная?
- Не знаю и знать не хочу, кто она! Знаю только, что Венера, - если только Венера существует, - не может быть прекраснее!
В эту минуту один из рабов-педисеквиев, сопровождавших Валерию, нагнал гладиаторов и спросил:
- Кто из вас Спартак?
- Я, - ответил фракиец.
- Сестра твоя Мирца ждет тебя сегодня около полуночи в доме Валерии, ей надо поговорить с тобой по неотложному делу.
- Я буду у нее в назначенный час.
Педисеквий удалился, а оба друга продолжали свой путь и вскоре скрылись за Палатинским холмом.
Глава пятая
ТРИКЛИНИЙ КАТИЛИНЫ И КОНКЛАВ ВАЛЕРИИ
Дом Катилины, расположенный на южном склоне Палатинского холма, не принадлежал к числу самых больших и величественных в Риме; полвека спустя он вместе с домом оратора Гортензия вошел в состав владений Августа. Однако по своему внутреннему устройству и убранству он не уступал домам самых именитых патрициев того времени, а триклиний, где возлежали, пируя, в час первого факела Луций Сергий Катилина и его друзья, прославился на весь Рим своим великолепием.
Продолговатый просторный зал был разделен на две части шестью колоннами тиволийского мрамора, увитыми плющом и розами, разливавшими свежесть полей в этом месте, где искусство служило пресыщенному сладострастию и чревоугодию.
Вдоль стен, также убранных благоухающими гирляндами, стояли прекрасные статуи, блистая бесстыдной красотой. Пол был из драгоценной мозаики; на нем с великим искусством были изображены вакхические танцы нимф, сатиров и фавнов; богини сплетались в хоровод, не скрывая манящих форм, которыми их наделила фантазия художника.
В глубине зала, за колоннами, стоял круглый стол из редкостного мрамора и вокруг него три большие и высокие ложа на бронзовых постаментах; пуховые подушки были застланы покрывалами из дорогого пурпура. С потолка спускались золотые и серебряные светильники замечательной работы, озаряя зал ярким светом и разливая опьяняющий аромат, и от этого сладостного дурмана замирали чувства и цепенела мысль.
У стен стояли три бронзовых поставца тончайшей работы, все в чеканных гирляндах и листьях. В этих поставцах хранились серебряные сосуды разной формы и разных размеров. Между поставцами находились бронзовые скамьи, покрытые пурпуром, а двенадцать бронзовых статуй эфиопов, украшенные драгоценными ожерельями и геммами, поддерживали серебряные канделябры, усиливавшие и без того яркое освещение зала.
На ложах, облокотясь на пуховые пурпурные подушки, возлежали Катилина и его гости: Курион, Луций Бестиа - пылкий юноша, ставший позже народным трибуном; Гай Антоний - молодой патриций, человек апатичный, вялый и обремененный долгами; впоследствии он оказался соучастником заговора Катилины в 691 году, а затем соратником Цицерона по консульству. Благодаря энергии Цицерона Гай Антоний в том же году уничтожил Катилину, прежнего своего единомышленника. Здесь был и Луций Калпурний Писон Цесоний - распутный патриций, тоже запутавшийся в долгах, которые не в силах был заплатить; он не смог спасти Катилину в 691 году, зато ему было предназначено судьбой отомстить за него в 696 году, когда он стал консулом и употребил все силы, чтобы отправить Цицерона в изгнание. Писон был человек грубый, необузданный, похотливый и невежественный. Рядом с Писоном возлежал на втором ложе, стоявшем в середине и считавшемся почетным, юноша лет двадцати; его женоподобное красивое лицо было нарумянено, волосы завиты и надушены, глаза подведены, щеки же были дряблыми, а голос хриплым от чрезмерных возлияний. Это был Авл Габиний Нипот, близкий друг Катилины; в 696 году он вместе с Писоном усердно содействовал изгнанию Цицерона. Габинию хозяин предоставил "консульское" место на почетном ложе: он возлежал в том конце, который приходился направо от входа в триклиний, и, следовательно, считался царем пира.
Рядом с ним, на другом ложе, возлежал молодой патриций, не менее других развращенный и расточительный, Корнелий Лентул Сура, человек храбрый и сильный; в 691 году его задушили в тюрьме по приказанию Цицерона, бывшего тогда консулом; это произошло накануне восстания Катилины, в заговоре которого Корнелий Сура принимал самое деятельное участие.
Возле него возлежал Гай Корнелий Цетег - юноша задорный и смелый; он тоже мечтал о восстании, об изменении государственного строя Рима, о введении новшеств. Последним на этом ложе расположился Гай Веррес - жестокий и алчный честолюбец, которому вскоре предстояло стать квестором у Карбона, проконсула Галлии, и затем претором в Сицилии, где он прославился своими грабежами.
Триклиний, как мы видим, был полон; тут собрались далеко не самые добродетельные римские граждане и отнюдь не для благородных подвигов и деяний.
Все приглашенные были в пиршественных одеждах тончайшего белого полотна и в венках из плюща, лавра и роз. Роскошный ужин, которым Катилина угощал своих гостей, подходил к концу. Веселье, царившее в кругу этих девяти патрициев, остроты, шутки, звон чаш и непринужденная болтовня безусловно свидетельствовали о достоинствах повара, а еще больше - виночерпиев Катилины.
Прислуживавшие у стола рабы, одетые в голубые туники, стояли в триклинии напротив почетного ложа и были готовы по первому знаку предупредить любое желание гостей.
В углу залы расположились флейтисты, актеры и актрисы, в очень коротких туниках, украшенные цветами; время от времени они проносились в сладострастном танце под музыку, усиливая шумное веселье пира.
- Налей мне фалернского, - крикнул хриплым от возлияний голосом сенатор Курион, протянув руку с серебряной чашей ближайшему виночерпию. - Налей фалернского. Хочу восхвалить великолепие и щедрость Катилины… Пусть убирается в Тартар этот ненавистный скряга Красс вместе со всем своим богатством.
- Вот увидишь, сейчас этот пьянчужка Курион начнет коверкать стихи Пиндара. Развлечение не из приятных, - сказал Луций Бестиа своему соседу Катилине.
- Хорошо еще, если память ему не изменит. Пожалуй, он уже час тому назад утопил ее в вине, - ответил Катилина.
- Красс, Красс!.. Вот мой кошмар, вот о ком я всегда думаю, вот кто мне снится!.. - со вздохом произнес Гай Веррес.
- Бедный Веррес! Несметные богатства Красса не дают тебе спать, - ехидно сказал Авл Габиний, испытующе глядя на своего соседа и поправляя белой рукою локон своих завитых и надушенных волос.
- Неужели же не наступит день равенства? - воскликнул Веррес.
- Не понимаю, о чем думали эти болваны Гракхи и этот дурень Друз, когда решили поднять в городе мятеж для того, чтобы поделить между плебеями поля! - сказал Гай Антоний. - Во всяком случае, о бедных патрициях они совсем не подумали. А кто же, кто беднее нас? Ненасытная жадность ростовщиков пожирает доходы с наших земель, под предлогом процентов ростовщик задолго до срока уплаты долга накладывает арест на наши доходы…
- И впрямь, кто беднее нас! Из-за неслыханной скупости неумолимых отцов и всесильных законов мы обречены проводить лучшие годы молодости в нищете, томиться неосуществимыми пылкими желаниями, - добавил Луций Бестиа, оскалив зубы и судорожно сжимая чашу, которую он осушил.
- Кто беднее нас? Мы в насмешку родились патрициями! Только издеваясь над нами, можно говорить о нашем могуществе, только смеха ради можно утверждать, что мы пользуемся почетом у плебеев, - с горечью заметил Лентул Сура.
- Оборванцы в тогах - вот кто мы такие!
- Нищие, облачившиеся в пурпур!
- Мы обездоленные бедняки… нам нет места на празднике римского изобилия!
- Смерть ростовщикам и банкирам!
- К черту Законы двенадцати таблиц!..