Ульфила переводил, Алавив слушал. Оба понимали одно: еще неделя проволочек, и среди везеготов начнется голод.
* * *
На протяжении целого месяца ни комита Лупицина, ни комита Максима никто из готов не видел. Зато вокруг лагеря во множестве шныряли разные люди с честными лицами и медовыми речами. Правда, они с трудом изъяснялись на языке варваров, но понять их было несложно: эти сострадательные христиане и добродетельные римские граждане от всей души сочувствовали тому бедственному положению, в каком очутились их единоверцы. И предлагали помощь.
Помощь состояла в том, что они начали торговать среди везеготов хлебом и мясом.
Вези покупали. Отдавали золотые украшения за малую меру муки или небольшой кусок мяса. И чем меньше оставалось у них золота, тем более откровенную тухлятину сбывали торговцы.
Однажды Меркурин потащил Ульфилу «показать кое-что». Пошли вдвоем от костров Алавива (тот стоял с меньшим числом племени немного в стороне от Фритигерна) и через час с лишком увидели находку Меркурина. Большая яма в лесу, разрытая лисицами, – тех, видимо, привлек запах – была полна отрубленных собачьих хвостов, лап и голов. Все это, наполовину сгнившее и обглоданное хорями и лисами, в беспорядке валялось среди комьев земли и дерна.
Ульфилу затошнило. А Меркурин глядел на своего епископа горящими глазами, точно ждал от него чего-то.
Но Ульфила молчал. Меркурин взял его за руку, чтобы увести, и они пошли прочь.
Наконец, сказал епископ:
– Постарайся, чтобы Фритигерн не узнал об этом.
* * *
Фритигерн, конечно, давно уже знал, что его вези начали отдавать своих детей в рабство в обмен на собачье мясо, чтобы только спасти от голодной смерти их и себя. Похоже, князь оказался в ловушке собственной предусмотрительности. С севера надвигались гунны; на север не пойдешь. Путь за Дунай отрезан. На юге стоит максимова когорта. Бросать на римские копья своих плохо кормленых и уставших вези князю ох как не хотелось. С отчаяния много не навоюешь; для хорошей войны радость нужна, чтобы всего тебя распирало. К тому же, с ними были женщины и дети. И старики. По крайней мере, в этом римляне сдержали слово – взяли в Империю всех. Для чего только? Чтобы уморить здесь или сделать рабами?
Чего их там, в Маркианополе, так испугало? Поместье какое-то, неизвестно кем разграбленное? Фритигерн не верил. Его вези ничего плохого на этих землях пока не сделали.
Князь думал. И еще не принял решения. Только недовольство своих людей сдерживал, как мог. Не хотел до времени с ромеями ссориться.
Алавив донимал своего родича с утра до ночи: Маркианополь должен открыть ворота везеготам. Должен и все тут.
Заканчивался месяц сидения на земле в ожидании неизвестного. Похудевший, мрачный, Фритигерн и слушал Алавива и не слушал. Лениво метал нож в белый ствол тонкого деревца. Ствол был уже истерзан, но Фритигерн продолжал выдергивать и вновь втыкать нож, рассеянно глядя куда-то мимо. Алавив рявкнул:
– Да ты о чем думаешь?
– А? – Фритигерн поднял глаза. – Да нет, я тебя слушаю. Перебить ромеев, как ты предлагаешь, смять когорту, пройти на юг и там взять все, что нам потребно, а разрешения от этого жирного говнюка Лупицина не ждать. Очень остроумно, родич.
Алавив стоял перед ним, расставив длинные ноги и пригнув голову – молодой волк перед прыжком.
А Фритигерн сказал ему все тем же ленивым тоном:
– Нет, мы останемся верны договору с Валентом, что бы там ни вытворяли ромеи.
Бунтовать сейчас нам дороже выйдет. Собирай людей. Будем отходить на юг, только очень осторожно и постепенно. И напомни нашим, особенно ретивым, что я слово дал.
Вези обрадованно зашевелились, стали лагерь сворачивать.
Вот тогда-то и прискакал Лупицин. Несмотря на тучность, неплохо ездил на лошади – начинал службу во 2-й Фракийской але вспомогательных войск, которыми сейчас командовал. Спрыгнул на землю; грохоча доспехами, побежал Фритигерна разыскивать.
Тот встретил ромея с холодным высокомерием великого государя. Держался князь спесиво; шлем на белокурых волосах, свалявшихся и сальных, по самые брови надвинут. И был тот шлем грязными собачьими хвостами украшен.
– Гав! – вместо приветствия сказал Фритигерн Лупицину. – Ррр…
– Князь! – вскричал Лупицин. Вообще-то он по-латыни вскричал, так что диалог звучал еще более странно:
– Гав!..
– Дукс!..
И вот тут Лупицин побледнел. Потому что вези и не думал шутить. Лицо у Фритигерна ласковое, рот улыбается.
И сказала комиту Лупицину многоопытная жирная задница его:
– Вот что, ваше превосходительство. Если вы этого типа немедленно не умаслите, он вас на кусочки разрежет и лисицам скормит. Быстрее, не теряйтесь. Берите большой кусок масла…
Больше Лупицин свою задницу не слушал – не до разговоров ему сделалось.
После долгих увещеваний Фритигерн соизволил вспомнить людское наречие и сообщил комиту о своем намерении выступить в южном направлении.
Комит разволновался.
Фритигерн объяснил, все так же спокойно и холодно, что обязан что-то предпринять, поскольку дальнейшее бездействие в условиях все возрастающего голода и нужды неизбежно вызовет бунт. А он, Фритигерн, ни в коем случае не намерен допускать до бунта.
Комит, отдуваясь, сел на предложенную ему попону, пропахшую лошадиным потом, – специально для дорогого гостя на голой земле расстелили. Попросил выпить. Ему поднесли. От выпивки чудовищно разило. Сделал глоток – комит сам не знал, что заставило его выпить, жадность ли природная или же соображения вежливости – Лупицин предложил кубок Фритигерну. Тот с улыбкой отказался, добавив, что конскую мочу не пьет. Лупицин залился темной краской. А Фитигерн улыбнулся невинно и извинился за неудачную шутку: «Это просто пиво у нас перебродило». Но Лупицин так до конца и не был уверен в том, что именно пил.
Фритигерн заговорил серьезно. Если комит хочет сохранить в Нижней Мезии мир и покой, он должен действовать сообща с вождями вези. Пусть когорты следуют вместе с племенем, но в отдалении и без всяких там наскоков и выходок. Иначе последствия могут быть весьма тяжелыми.
Где же дукс Фритигерн намерен разбить новый лагерь?
– А что, – прямо спросил Фритигерн и вдруг сделался очень холоден, куда только его мягкость подевалась, – до зимы мы к месту нашего постоянного поселения не доберемся? Мы, вези, знаешь ли, не кочевники, чтоб на колесах жить.
Лупицин пустился в пространные рассуждения и говорил так мутно, что толмач понадобился. Но Ульфила спал, и Меркурин наотрез отказался его будить.
* * *
А тем временем по левому берегу Дуная бродили остроготы и союзные им аланы. Алатей и Сафрак, получив у Валента от ворот поворот, пребывали в нерешительности. Общество надвигающихся с севера гуннов никак их не устраивало. Ромеи, принявшие к себе вези, из каких-то непостижимых соображений отказали в помощи остроготам.