Что такое свобода? И кто свободнее – человек, ни разу в жизни не покидавший четырех стен, в которых родился, и черпающий знания об окружающем мире из книг и через экран телевизора? Или тот, кто живет снаружи? Для маленького Джека таких вопросов не существует. Он счастлив, с ним его мама, он не знает, что по чьему-то злобному умыслу вынужден жить не так, как живут другие. Но иллюзия не бывает вечной, маленький человек взрослеет, и однажды наступает прозрение. Тогда комната становится тесной и нужно срочно отыскать способ, как выбраться за ее пределы.
Содержание:
Глава 1 - ПОДАРКИ 1
Глава 2 - ПРАВДИВЫЙ РАССКАЗ 10
Глава 3 - СМЕРТЬ 19
Глава 4 - ПОСЛЕ 29
Глава 5 - ЖИЗНЬ 48
Примечания 61
Эмма Донохью
Комната
Посвящаю "Комнату" Финну и Уне,
самым лучшим моим произведениям
Сколько я перенес тревог!
И вот ты спокойно спишь;
Во сне видишь мрачный лес
в отлитой из бронзы тьме,
и в ней ты лежишь одна,
недвижно и тихо.
Симонид (ок. 556–468 до н. э.)
Даная
Глава 1
ПОДАРКИ
Сегодня мне исполнилось пять лет. Когда я засыпал вечером в шкафу, мне было еще четыре, но, проснувшись ночью в кровати, я стал уже пятилетним, чушь какая-то. До этого мне было три года, а еще раньше - два, один и ноль.
- А у меня был минус?
- Что? - спрашивает Ма, сильно потягиваясь.
- На небесах. Был ли у меня минус один год, минус два, минус три?
- Не-а, счет начался только после того, как ты спустился на землю.
- Через окно на крыше. И тебе было очень тоскливо, пока я не завелся в твоем животике.
- И не говори. - Ма свешивается с кровати и включает лампу. Со звуком вуш вся комната освещается.
Я вовремя успеваю закрыть глаза, потом быстро открываю один, а за ним и второй глаз.
- Я себе все глаза выплакала, - говорит Ма. - Я лежала и считала секунды.
- И сколько же у тебя получилось секунд? - спрашиваю я.
- Много-много миллионов.
- Нет, ты скажи точно, сколько миллионов?
- Да я уж и счет им потеряла, - отвечает она.
- Тогда ты стала все время думать о своем яйце и вскоре растолстела.
Ма улыбается:
- Я чувствовала, как ты там толкаешься.
- А во что я толкался?
- В меня, конечно.
В этом месте я всегда смеюсь.
- Ты толкался изнутри, бум-бум. - Ма поднимает свою футболку, в которой она спит, и несколько раз с силой надувает живот. - И тогда я подумала: "Это Джек выходит наружу". А утром ты с широко раскрытыми глазами выскользнул на ковер.
Я смотрю на ковер, весь в красных, коричневых и черных зигзагах, обвивающих друг друга. На нем виднеется пятно, которое я нечаянно посадил во время своего рождения.
- А потом ты перерезала шнур, и я стал свободен, - говорю я Ма. - А потом я превратился в мальчика.
- Да ты уже сразу был мальчиком. - Она встает с кровати и включает обогреватель, чтобы согреть в комнате воздух.
Я думаю, что он, должно быть, не приходил вчера вечером после девяти, поскольку, когда он является, воздух в комнате немного меняется. Но спрашивать у Ма я не стал.
- Скажи мне, мистер Пятилетний, когда ты хочешь получить подарок - сейчас или после завтрака?
- А что это за подарок, скажи?
- Я знаю, что ты сгораешь от любопытства, - отвечает Ма, - но только не грызи ногти, ведь в дырочку могут пролезть микробы.
- И тогда я заболею, как в три года, когда у меня были температура и понос?
- Еще хуже, - отвечает Ма, - от микробов можно умереть.
- И раньше времени отправиться на небеса?
- А ты все равно продолжаешь грызть. - Ма отнимает мою руку ото рта.
- Прости. - Я засовываю провинившуюся руку под себя. - Назови меня еще раз мистером Пятилетним.
- Ну, так как, мистер Пятилетний, сейчас или попозже?
Я запрыгиваю на кресло-качалку, чтобы посмотреть на часы. Они показывают 7:14. Не держась за ручки, я катаюсь на кресле-качалке, как на скейтборде, а потом перепрыгиваю на одеяло, представляя себе, что качусь теперь на сноуборде.
- А когда надо получать подарки?
- Когда тебе захочется. Давай я выберу за тебя, - предлагает Ма.
- Нет, мне уже пять, и я сам выберу. - Мои пальцы снова тянутся ко рту, но я засовываю их в изгиб локтя и крепко сжимаю. - Я выбираю сейчас.
Ма вытаскивает что-то из-под подушки, я думаю, она спрятала это, чтобы я не увидел. Это рулон разлинованной бумаги, обвязанный пурпурной ленточкой от шоколадок, которые мы получили на Рождество.
- Разверни его, - говорит Ма. - Только осторожно.
Я распутываю узел и разворачиваю бумагу - это рисунок, сделанный простым карандашом и нераскрашенный. Я сначала не понимаю, что это за рисунок, но потом до меня доходит.
- Так это же я! - Как в зеркале, только крупнее - моя голова, плечо и рука в рукаве футболки, в которой я сплю. - А почему это у меня глаза закрыты?
- Потому что я рисовала тебя ночью.
- Как же ты сделала рисунок, если ты спала?
- Нет, я не спала. Вчера утром и позавчера и за день до этого я включала лампу и рисовала тебя. - Но тут она перестает улыбаться. - В чем дело, Джек? Тебе не нравится подарок?
- Нет, мне не нравится, что ты не спала, когда я спал.
- Ну, я же не могла рисовать тебя, когда ты бодрствовал, иначе бы это не было сюрпризом, правда? - Ма ждет моего ответа. - А я думала, ты любишь сюрпризы.
- Я предпочитаю такие сюрпризы, о которых я знаю.
Ма издает короткий смешок.
Я залезаю на качалку, чтобы вытащить кнопку из набора, лежащего на полке. Минус одна означает, что теперь от пяти кнопок остался ноль. Когда-то их было шесть, но одна куда-то пропала. На одной кнопке держится картина "Великие шедевры западного искусства № 3: Богородица с младенцем, св. Анной и св. Иоанном Крестителем", которая висит позади качалки; на другой - "Великие шедевры западного искусства № 8: Впечатление: Восход", рядом с ванной; на третьей - картина с безумной лошадью, под названием "Великие шедевры западного искусства № 11: Герника". Мы получили эти шедевры вместе с коробками овсянки, но осьминога я нарисовал сам - это мой лучший рисунок, сделанный в марте, правда, из-за горячего воздуха, поднимающегося над ванной, он слегка покоробился. Я прикрепляю мамин сюрприз к пробковой плитке, расположенной в самом центре над кроватью, но она качает головой:
- Только не здесь.
Она не хочет, чтобы Старый Ник увидел этот рисунок.
- Тогда давай повесим его в шкафу, на его задней стенке, - предлагаю я.
- Отличная идея.
Шкаф сделан из дерева, так что мне приходится посильнее нажимать на кнопку. Я закрываю дверцы, которые всегда скрипят, даже после того, как мы смазали петли кукурузным маслом. Я гляжу в щелку, но внутри темно. Тогда я чуть-чуть приоткрываю дверцу - рисунок кажется белым, с маленькими серыми линиями. У самого моего глаза висит голубое мамино платье. Я имею в виду глаз на рисунке, поскольку платье - настоящее и висит в шкафу.
Я чувствую по запаху, что Ма стоит рядом, - у меня самый тонкий нюх в нашей семье.
- Ой, я забыл попить, когда проснулся.
- Ничего страшного. Может быть, пропустим разок, ведь теперь тебе уже пять?
- Ни в коем случае, Хозе.
Ма ложится на белое одеяло, а я устраиваюсь рядом и принимаюсь сосать молоко.
Я отсчитываю сотню подушечек и заливаю их молоком, которое почти такое же белое, как и наши тарелки. Мне удается не расплескать ни капли, слава младенцу Иисусу. Я выбираю оплавленную ложку с белой ручкой, покрытой пятнышками - однажды ее случайно прислонили к горячей кастрюле, в которой варились макароны. Ма не любит оплавленную ложку, но у меня она - самая любимая, потому что не похожа на все остальные.
Я разглаживаю царапины на столе, чтобы он получше выглядел. Наш круглый стол - белого цвета, только царапины на нем серые. Они образовались там, где Ма режет овощи и другие продукты. За едой мы играем в мычание, поскольку для этой игры не надо открывать рот. Я угадываю мелодию "Макароны", "Она спускается с гор" и думаю, что третья песня - это "Спустись пониже, милая колесница", но на самом деле это - "Штормовая погода". Так что я получаю два очка, и Ма целует меня два раза.
Я мычу "Греби, греби, греби, моряк", и Ма сразу же отгадывает. Когда же я начинаю песню "Говорун", она корчит гримасу и говорит:
- Я знаю эту песню, в ней поется о том, как человек упал и снова поднялся, только вот забыла, как она называется. - В конце концов она все-таки вспоминает ее название. В третий раз я мычу "Не могу выбросить тебя из головы", но Ма никак не может отгадать. - Ты выбрал такую сложную песню… Ты слышал ее по телевизору?
- Нет, ты сама мне ее пела.
Я исполняю припев, и Ма говорит, что она ужасно бестолковая.
- Тупица, - говорю я и дважды целую ее.
Я пододвигаю стул к мойке, чтобы вымыть посуду. Тарелки приходится мыть осторожно, зато мисками можно всласть позвенеть банг-банг. Глядя на себя в зеркало, я высовываю язык. Ма стоит позади меня; я вижу, что мое лицо накладывается на ее, словно маска, которую мы делали на Хеллоуин.
- Жаль, что рисунок не получился, - говорит она, - но, по крайней мере, на нем видно, на кого ты похож.
- И на кого же я похож?
Она прикладывает к зеркалу палец в том месте, где отражается мой лоб. От него остается кружок.
- Ты - точная копия меня.
- А что такое "точная копия"? - Кружок постепенно исчезает.
- Это означает, что ты во всем похож на меня. Наверное, потому, что ты сделан из меня. Те же самые карие глаза, такой же большой рот и острый подбородок…
Я смотрю в зеркало на нас с Ма, а мы с Ма из зеркала смотрим на меня.
- А нос у меня совсем другой.
- Ну, сейчас нос у тебя еще совсем детский.
Я трогаю его.
- А он что, отвалится, и на его месте вырастет новый?
- Нет, нет, он просто станет больше. А вот волосы точно такие же, как и у меня, - темные.
- Но у меня они доходят до поясницы, а у тебя только до плеч.
- Это правда, - говорит Ма, беря тюбик с пастой. - Твои клетки в два раза живее моих.
Я не могу себе представить, как можно быть наполовину живым. Я снова смотрю в зеркало. Наши футболки, в которых мы спим, разные, и белье тоже - на мамином нет медвежат.
Когда она во второй раз сплевывает, настает моя очередь чистить зубы. Я чищу каждый свой зуб со всех сторон. Мамин плевок в раковине не похож на мой. Я смываю оба плевка водой и улыбаюсь улыбкой вампира.
- Ой! - Ма закрывает глаза. - Твои зубы сверкают такой чистотой, что я чуть было не ослепла.
Ее зубы совсем гнилые, поскольку она забывала их чистить. Сейчас она жалеет об этом и теперь уже чистит после каждой еды, но они все равно уже испорчены.
Я выравниваю стулья, поставив их у двери напротив одежного коня. Он всегда ворчит и говорит, что у нас мало места, но если его сложить, то места будет сколько угодно. Я тоже могу сложиться, но не вдвое, как он, из-за моих мышц - ведь я живой, а он нет. Дверь сделана из волшебного блестящего металла, и после девяти, когда я забираюсь в шкаф, она произносит бип-бип.
Сегодня в окне не было желтого лица Бога; Ма говорит, что Его свет не может пробиться сквозь снег.
- Какой снег?
- А вот, посмотри, - отвечает Ма, показывая на окно в крыше.
В него виден слабый свет, окруженный темнотой. В телевизоре снег всегда белый, а настоящий - нет, это что-то непонятное.
- А почему он не падает на нас?
- Потому что он снаружи.
- В открытом космосе? Жаль, что он не внутри, я хотел бы с ним поиграть.
- Тогда бы он растаял, потому что здесь тепло.
Тут Ма начинает мычать, и я сразу же догадываюсь, что это "Пусть идет снег", и пою второй куплет. Потом я пою "Чудесная зимняя страна", и Ма присоединяется ко мне, только на тон выше.
Каждое утро у нас целая уйма дел - мы выливаем чашку воды в цветок, поставив его в раковину, чтобы вода не пролилась на шкаф, а потом ставим его назад на блюдце. Цветок раньше жил на столе, но лицо Бога сожгло у него лист. Теперь у него осталось девять листьев, они шириной с мою ладонь и покрыты ворсинками, словно собаки, как говорит Ма. Но собаки живут только в телевизоре. Мне не нравится число "девять". Я нашел на цветке крошечный новый листочек, я видел его уже два раза - значит, теперь их снова десять.
А вот пауки - настоящие. Я ищу паука, но вижу только паутину между ножкой стола и его норкой. Стол очень устойчивый, и это очень странно - я долго могу стоять на одной ноге, но в конце концов всегда падаю. Я не стал рассказывать Ма о пауке. Она тут же сметет его веником. Она говорит, что это грязь, но для меня паучья сеть похожа на тончайшее серебро. Ма любит животных, которые бегают повсюду и поедают друг друга в телепрограмме, посвященной дикой природе, а настоящих - нет. Когда мне было четыре, я наблюдал, как муравьи ползут вверх по плите, а она прибежала и раздавила их всех, чтобы они не съели нашу еду. Минуту назад они были еще живые и вдруг превратились в грязь. Я плакал так сильно, что казалось, мои глаза вытекут вместе со слезами. А в другой раз ночью что-то звенело и кусало меня, и Ма убила его на той стене, где расположена дверь. Это был комар. На пробке до сих пор осталось пятно, хотя она пыталась его оттереть, - это была моя кровь, которую выпил из меня комар, словно маленький вампирчик. Я первый раз в жизни потерял тогда немного крови.
Ма вынимает из серебристой упаковки с двадцатью восемью маленькими космическими корабликами свою таблетку, а я беру витаминку из бутылочки, на которой нарисован мальчик, стоящий на голове. Ма достает свою витаминку из банки с рисунком, на котором изображена женщина, играющая в теннис. Витамины нужно пить, чтобы не заболеть и не вернуться раньше времени на небеса. Я не хочу на небеса, мне не нравится умирать, но Ма говорит, что, когда нам будет лет по сто и мы устанем от игр, нам, возможно, и захочется умереть. И еще она принимает таблетку, убивающую боль. Иногда она глотает две такие таблетки, но не больше, поскольку есть вещи, которые полезны, а потом вдруг, когда их слишком много, становятся вредными.
- Что, опять зуб заболел? - спрашиваю я.
Этот зуб у нее наверху, в конце челюсти, он самый плохой.
Ма кивает.
- А почему ты не пьешь по две таблетки каждый день?
Она морщится:
- Потому что боюсь попасть в зависимость.
- Как это?
- Ну, это все равно что попасть на крючок, поскольку тогда я уже не смогу без них обойтись. То есть буду пить все больше и больше таблеток.
- А что в этом плохого?
- Это трудно объяснить.
Ма знает все, кроме вещей, которые она плохо помнит. Иногда она говорит, что я еще слишком мал, чтобы понять ее объяснения.
- Мои зубы меньше болят, когда я о них не думаю, - говорит она.
- Как это?
- Это называется зациклиться на чем-то. Но если не думать об этом, то оно теряет свое значение.
Странно, если у меня что-нибудь болит, я всегда об этом думаю. Ма растирает мне плечо, хотя оно и не болит, но мне все равно это нравится.
Я все еще молчу о паутине. Как странно иметь что-то свое, принадлежащее только мне. Все остальное - наше общее. Я понимаю, что мое тело принадлежит мне, как и мысли в моей голове. Но мои клетки сделаны из маминых, так что я - вроде как часть ее. И еще, когда я говорю ей, о чем я думаю, а она говорит мне, о чем думает она, наши мысли перепрыгивают из одной головы в другую. Это все равно что красить голубым мелком поверх желтого - получается зеленый.
В 8:30 я нажимаю кнопку телевизора, просматриваю три канала и нахожу "Дору-исследовательницу", мой любимый мультик. Ма медленно двигает проволочным кроликом, улучшая изображение с помощью его ушей и головы. Однажды, когда мне было четыре, телевизор умер, и я горько плакал, но ночью Старый Ник принес волшебную коробочку - преобразователь, и она вернула телевизор к жизни. На других каналах, кроме трех, изображение очень размытое, и мы их не смотрим, поскольку от этого болят глаза. Только когда на них бывает музыка, мы завешиваем экран покрывалом и просто слушаем ее.
Сегодня я кладу пальцы на голову Доры, обнимаю ее и рассказываю ей о том, что я умею делать в свои пять лет, и она улыбается. У нее на голове огромная шапка волос, похожая на коричневый шлем с выстриженными острыми прядями - они длиной с нее саму. Я сажусь на колени к Ма и ерзаю, пока не устраиваюсь подальше от ее острых костей. У нее не так уж много мягких частей, но те, что есть, очень мягкие.
Дора говорит что-то по-испански, вроде le hicimos. Она всегда носит рюкзак, который внутри больше, чем снаружи. Там помещается все, что нужно, вроде лестниц и космических костюмов, одежды для танцев и игры в футбол. Еще там есть флейта и все, что нужно для приключений с Бутс, ее лучшей подругой - обезьянкой. Дора всегда говорит, что ей нужна моя помощь. Например, она спрашивает, могу ли я найти волшебную вещь, и ждет, когда я скажу "да". Если я кричу: "Она за пальмой" - и голубая стрелка показывает туда же, она говорит: "Спасибо". Но другие герои на экране нас не слушают. На карте каждый раз показывают три места - сначала надо дойти до первого, потом до второго и до третьего. Я иду с Дорой и Бутс, держа их за руки, пою вместе с ними все песни, особенно те, в которых они кувыркаются и хлопают друг друга по поднятой ладони или исполняют танец глупого цыпленка. Нам надо следить еще за трусливым Воришкой - увидев его, мы должны три раза крикнуть: "Воришка, не воруй", а он злится и говорит: "О боже!" - и убегает. Однажды Воришка сделал бабочку-робота с дистанционным управлением, но она вместо Доры и Бутс ударила его самого по маске и перчаткам, а мы очень радовались. Иногда мы ловим звезды и кладем их в карман рюкзака. Мне больше всего нравится Крикливая Звезда, которая всех будит, и еще Переменчивая Звезда, которая может принимать самые разные формы.
На других каналах показывают в основном людей, сотни которых вмещаются в экран, за исключением одного человека, который крупнее и ближе всех. У них вместо кожи одежда, их лица - розовые, или желтые, или коричневые, или пятнистые, или волосатые, с очень красными губами и большими глазами, уголки которых подкрашены черным. Они много смеются и громко кричат. Я хотел бы смотреть телевизор не переставая, но от этого портятся мозги. До того как я спустился с небес, Ма целый день не выключала телевизор и превратилась в зомби, который похож на привидение, но только громко топает при ходьбе. Поэтому теперь, посмотрев одну передачу, она всегда его выключает; за день клетки в мозгу снова нарастают, и после ужина мы смотрим еще одну передачу, а во время сна мозг снова увеличится.
- Давай посмотрим еще одну, ведь сегодня мой день рождения. Ну пожалуйста!
Ма открывает рот, а потом закрывает. Она говорит: