- Хорошо, давай посмотрим. - Она выключает звук во время рекламы, потому что реклама съедает мозги гораздо быстрее, чем все другие передачи, а если звука нет, то она не попадает в уши.
По телевизору показывают игрушки, отличный грузовик, трамплин и биониклы. Два мальчика воюют, держа в руках трансформеры, но я вижу, что это дружеская схватка, а не драка плохих мальчишек.
После этого начинается новая передача, это "Губка Боб - Квадратные штаны". Я подбегаю, чтобы потрогать его и еще Патрика, морскую звезду, но не головоногого моллюска - от него меня бросает в дрожь. Это страшная история об огромном карандаше, и я смотрю ее сквозь мамины пальцы, которые в два раза длиннее моих.
Ма никого не боится, за исключением разве что Старого Ника. Большей частью она называет его просто "он". Я даже не знал его имени, пока не увидел мультфильм о старике, который приходит ночью и которого зовут Старый Ник. Я называю так реального человека, потому что он тоже приходит ночью, но он совсем не похож на парня в телевизоре - у того есть борода. Однажды я спросил у Ма, действительно ли Ник старый, и она ответила, что он почти в два раза старше ее, а это очень много.
Как только передача заканчивается, Ма встает и выключает телевизор.
Моя моча желтая от витаминов. Я сажусь покакать и говорю какашкам:
- До свидания, плывите в море. - Смыв их, я смотрю, как со звуком бабл-гёгл-вёбл бачок заполняется водой. Потом я тру свои руки до тех пор, пока мне не начинает казаться, что с них вот-вот слезет кожа. Так я узнаю, что хорошо вымыл руки. - Под столом - паутина, - говорю я, хотя совсем не собирался этого делать. - Там паук, он настоящий. Я видел его два раза.
Ма улыбается, но не по-настоящему.
- Пожалуйста, не смахивай ее веником. Потому что паука на ней нет, но он может вернуться.
Ма становится на колени и смотрит под стол. Я не вижу ее лица, пока она не закладывает волосы за уши.
- Знаешь что? Я оставлю паутину до уборки, хорошо?
Уборка бывает по вторникам, значит, еще три дня до нее.
- Хорошо.
- Знаешь что? - Она встает. - Давай-ка отметим твой рост, ведь тебе уже пять.
Я подпрыгиваю от радости.
Обычно Ма не разрешает мне рисовать на стенах или мебели. Когда мне было два, я нацарапал что-то на ножке кровати, около шкафа, и теперь, когда мы делаем уборку, она всякий раз стучит по этой ножке и говорит:
- Посмотри, эта надпись останется здесь навсегда.
Но отметки моего роста - это совсем другое дело. Это крошечные цифры на косяке двери: черная четверка и черная тройка под ней, а двойка имеет цвет пасты из старой ручки, которая уже давно закончилась. В самом низу - красная цифра "один".
- Стань прямо, - говорит Ма. Она кладет ручку мне на голову.
Когда я делаю шаг от стены, то чуть выше цифры "четыре" вижу черную цифру "пять". Я люблю эту цифру больше всех остальных; у меня пять пальцев на руках и столько же на ногах. То же самое и у Ма, мы ведь с ней точные копии друг друга. Зато я терпеть не могу цифру "девять".
- Ну и какой же я длины?
- Не длины, а роста. Ну, я точно не знаю, - отвечает Ма. - Может быть, как-нибудь попросим Старого Ника принести нам сантиметр, в качестве воскресного подарка?
А я-то думал, что сантиметры бывают только в телевизоре.
- Нет, лучше попросим шоколаду. - Я кладу палец на цифру "четыре" и стою, уткнувшись в нее лицом. Палец лежит на моих волосах. - Я очень мало вырос за этот год.
- Это нормально.
- Что такое нормально?
- Ну. - Ма жует губу. - Это означает, что все в порядке. Никаких проблем.
- Зато посмотри, какие у меня мышцы.
Я прыгаю по кровати, представляя себя Джеком - Великаном в семимильных сапогах.
- Большие, - говорит Ма.
- Гигантские.
- Массивные.
- Здоровенные.
- Огромные, - говорит Ма.
- Огромассные.
Это слово-бутерброд. Оно образуется, когда мы складываем два слова вместе.
- Хорошо сказано.
- Знаешь что? - говорю я ей. - Когда мне будет десять, я буду уже выросшим.
- Да?
- Я буду становиться все больше, и больше, и больше, пока не превращусь в человека.
- Но ты уже и так человек, - возражает Ма. - Мы с тобой оба люди.
Я думаю, что это слово к нам не подходит. Люди в телевизоре сделаны из цвета.
- Ты имел в виду женщину с буквы ж?
- Да, - говорю я, - женщину с мальчиком в яйце в своем животике, и он тоже будет настоящим. Или я вырасту великаном, только добрым, вот такого роста. - И я подпрыгиваю, чтобы дотронуться до того места, где наклонная крыша соединяется со стеной, у которой стоит кровать.
- Звучит отлично, - говорит Ма.
Ее лицо становится скучным, а это означает, что я сказал что-то не то, только я не знаю что.
- Я вылечу через окно в крыше в открытый космос и буду боинг-боинг между планетами, - говорю я. - Я навещу Дору и Губку Боба и всех моих друзей и еще заведу пса по кличке Счастливчик.
Ма улыбается, укладывая ручку на полку.
Я спрашиваю ее:
- А сколько тебе исполнится в твой день рождения?
- Двадцать семь.
- Ух ты!
Но я не думаю, чтобы мой возглас приободрил ее.
Пока в ванну наливается вода, Ма достает со шкафа лабиринт и замок. Мы начали строить лабиринт, когда мне было два года. Он состоит из картонных трубок из-под туалетной бумаги, скрепленных внутри клейкой лентой, которые образуют туннели, изгибающиеся в разные стороны. Мячик очень любит прятаться в лабиринте, и мне приходится звать его оттуда - трясти и поворачивать изгибы в разные стороны и вверх ногами, пока он, наконец, не выкатится назад. Фу! Потом я бросаю внутрь лабиринта разные вещи, вроде ореха, или обломка голубого мелка, или коротких кусочков сухих спагетти. Они гоняются друг за другом в туннелях, стукаясь и крича бу. Я не вижу их, но прислушиваюсь через картон и догадываюсь, где они. Зубная щетка хочет свернуть за угол, но я прошу у нее прощения и говорю, что она слишком длинная. Вместо этого она запрыгивает на башню замка, чтобы сторожить подходы к нему. Замок сделан из консервных банок и бутылочек из-под витаминов, и мы надстраиваем его, когда у нас появляются пустые. Мне хотелось бы брать его с собой в ванну, чтобы он стал островом, но Ма говорит, что в воде лента отклеится и он развалится.
Мы развязываем свои хвосты и пускаем волосы плавать по воде. Я лежу на Ма и молчу - мне нравится слушать стук ее сердца. Когда она вдыхает, мы немного поднимаемся, а когда выдыхает - опускаемся.
Сегодня я именинник, поэтому я выбираю, что нам обоим надеть. Мамина одежда живет в верхнем ящике комода, а моя - в нижнем. Я выбираю ее любимые голубые джинсы с красными стежками на швах. Она надевает их только в особых случаях, поскольку у них на коленях завязки. Для себя я выбираю желтую майку с капюшоном, очень осторожно выдвигая ящик из комода, но его правый край все равно выходит, и Ма приходится толчком задвигать его назад. Мы вдвоем с трудом натягиваем на меня майку с капюшоном.
- Может, немного увеличить вырез? - спрашивает Ма.
- Ни в коем случае, Хозе.
Перед тем, занятые физическими упражнениями, мы снимаем носки, потому что босые ноги меньше скользят. Сегодня для начала я выбираю Дорожку. Мы переворачиваем вверх ногами стол и кладем его на кровать, поверх ставим качалку и закрываем все это ковром. Дорожка проходит вокруг кровати от шкафа до лампы, она нарисована на полу в виде черной буквы "С".
- Эй, посмотри, я могу пробежать ее три раза туда и обратно за шестнадцать секунд.
- Ух ты! А когда тебе было четыре, ты пробегал ее за восемнадцать, помнишь? - говорит Ма. - А сколько раз ты можешь сейчас пробежать туда и обратно, как ты думаешь?
- Пять раз.
- А может, пять раз по пять? Это же твой любимый квадрат.
Мы считаем на пальцах, у меня получается двадцать шесть, а у Ма - двадцать пять, поэтому я пересчитываю и тоже получаю двадцать пять. Ма следит за временем по часам.
- Двенадцать, - кричит она. - Семнадцать. Отличный результат.
Я тяжело дышу ху-ху-ху.
- Быстрее.
Я бегу еще быстрее - лечу, словно супермен.
Теперь мамина очередь бегать, а я должен записывать в разлинованном блокноте для колледжей время, когда она начинает бег, и время, когда заканчивает. После этого мы пересчитываем, с какой скоростью она бежала. Сегодня ее время на девять секунд превышает мое, а это означает, что я победил.
- Давай устроим гонки - кто кого обгонит.
- Устроить-то можно, - отвечает Ма, - но помнишь, мы однажды уже бегали, и я ударилась плечом о комод?
Я иногда забываю какие-то события, но Ма рассказывает мне, и я вспоминаю.
Мы снимаем мебель с кровати и кладем на место ковер - он закрывает Дорожку, и Старый Ник не увидит букву "С", нарисованную на полу.
Ма выбирает трамплин, но на кровати прыгаю я, поскольку Ма может ее сломать. Она комментирует:
- Молодой чемпион США совершает смелый разворот в воздухе…
После этого я предлагаю сыграть в игру "Симон говорит", а потом Ма говорит, что надо снова надеть носки для игры в неподвижное тело. В этой игре нужно лежать неподвижно, как морская звезда, полностью расслабив пальцы ног, пупок, язык и даже мозг. У Ма зачесалось под коленкой, и она пошевелилась, поэтому я снова выиграл.
Сейчас 12:30, время обеда. Моя любимая молитва - о хлебе насущном. Я босс в играх, зато в еде босс - Ма. Она не позволяет мне есть на завтрак, обед и ужин одни подушечки, потому что я могу заболеть, да и подушечки слишком быстро закончатся. Когда мне было ноль и один год, Ма кормила меня только протертой пищей; но теперь у меня уже двадцать зубов, и я могу прожевать все, что угодно. Сегодня у нас на обед тунец с крекерами, и я должен открыть крышку консервной банки, потому что у Ма повреждено запястье и она не может этого сделать.
Я сегодня немного возбужден, и Ма предлагает мне сыграть в оркестр. Мы бегаем по комнате и извлекаем из разных предметов звуки. Я барабаню по столу, а Ма делает тук-тук на ножках кровати, потом флумф-флумф на подушках, а я стучу по двери ножом и вилкой - динг-динг, а наши ноги бьют по плите бам. Но больше всего я люблю нажимать на педаль мусорного ведра, потому что его крышка открывается со звуком бит. Мой самый лучший инструмент - это тванг, сделанный из коробки из-под подушечек, на которую я наклеил вырезанные из старого каталога ноги, туфли, куртки и головы самых разных цветов, а в центре перетянул тремя резинками. Но Старый Ник больше не приносит нам каталогов, чтобы мы заказывали себе одежду; Ма говорит, что он становится все скупее и скупее.
Я забираюсь на качалку, чтобы достать книги с полки, и сооружаю на ковре девятиэтажный небоскреб.
- Что это за небоскреб из девяти этажей! - говорит Ма и смеется, хотя я не вижу в этом ничего смешного.
У нас всего девять книг, из них только четыре - с картинками внутри: "Большая книга детских стихов", "Дилан-землекоп", "Сбежавший кролик" и "Объемный аэропорт". Есть еще пять книг с рисунком на обложке: "Бродяга", "Сумерки", "Охранник", "Горько-сладкая любовь" и "Код да Винчи".
Ма редко читает книжки без картинок, только тогда, когда на нее нападает тоска. Когда мне было четыре, я попросил принести мне в качестве воскресного подарка еще одну книгу с картинками и получил "Алису в Стране чудес". Мне она понравилась, только в ней слишком много слов, и многие из них уже устарели.
Сегодня я выбираю "Дилана-землекопа". Он лежит почти в самом низу, и, когда я его вытаскиваю, небоскреб рушится.
- Опять этот Дилан, - кривится Ма, а потом читает громким голосом:
Во-о-о-от он, Дилан-землекоп!
Роет землю, словно крот.
Коль возьмется яму рыть,
Не умеришь его прыть.
Так орудует лопатой -
Не догонит экскаватор!
На второй картинке изображен кот, а на третьей - тот же самый кот, сидящий на куче обломков. Обломки - это камни, они тяжелее керамики, из которой сделаны ванная, раковина и унитаз, но не такие гладкие. Коты и камни есть только в телевизоре. На пятой картинке кот падает вниз, но ведь у котов девять жизней, а у нас с Ма - только одна.
Ма почти всегда выбирает "Сбежавшего кролика" из-за того, что под конец мама-кролик ловит сына-кролика, сказав ему:
- Съешь морковку.
Кролики живут в телевизоре, а вот морковки - настоящие, как и их громкий хруст. Моя любимая картинка - это та, где кролик-сын превращается в камень на горе и кролику-маме приходится подниматься на нее, чтобы найти его. Горы слишком высокие, чтобы быть настоящими, я видел одну из них по телевизору, и на ней на веревках висела женщина. Женщины не настоящие, как моя Ма, и девочки с мальчиками - тоже. Мужчины тоже не настоящие, за исключением Старого Ника, но я до сих пор не уверен, настоящий он или нет? Может быть, только наполовину? Он приносит нам продукты, воскресные подарки и выносит мусор, но он не человек, как мы с Ма. Он появляется только ночью, как летучая мышь. Может быть, его создает дверь со звуком бип-бип и с изменением воздуха? Я думаю, что Ма не хочет говорить о нем, потому что боится, как бы он не превратился в реального человека.
Я поворачиваюсь у нее на коленях, чтобы посмотреть на мою любимую картину, где младенец Иисус играет с Иоанном Крестителем, который ему одновременно друг и взрослый двоюродный брат. Богородица тоже здесь, она прижимается к своей матери, которая приходится бабушкой младенцу Иисусу, как abuela Доре. Эта странная картина - на ней нет красок и не у всех есть руки и ноги. Ма говорит, что она просто не закончена. Младенец Иисус начал расти в животике Марии после того, как к ней прилетел ангел, похожий на привидение, только с крыльями. Мария очень удивилась и спросила: "Как это может быть?" - а потом сказала: "Ну хорошо, пусть будет так". Когда младенец Иисус на Рождество вылез из ее живота, она положила его в ясли, но не для того, чтобы его съели коровы, а только для того, чтобы они согрели его своим дыханием, поскольку он был волшебным ребенком.
Наконец Ма выключает лампу, и мы ложимся и произносим сначала молитву пастухов о том, чтобы пастбища всегда были зелеными. Я думаю, что пастбища похожи на пододеяльник, только они пушистые и зеленые, а пододеяльник - белый и гладкий. Я немного пососал, на этот раз правую, поскольку в левой молока было мало. Когда мне было три, в обеих в любое время было много молока, но с тех пор, как мне исполнилось четыре, у меня появилось много занятий, поэтому я сосу лишь несколько раз в день или ночью. Жаль, что я не умею говорить и сосать одновременно, потому что у меня только один рот.
Я почти заснул, но не до конца, а вот Ма действительно уснула - я понял это по ее дыханию.
После сна Ма говорит, что она подумала, что нам не нужно просить сантиметр, мы сами можем сделать линейку.
Мы берем коробку из-под подушечек, на которой изображены древние египетские пирамиды. Ма показывает мне полоску длиной с ее ступню и говорит, чтобы я вырезал такую же. На этой полоске она рисует двенадцать черточек. Я измеряю мамин нос - он длиной два дюйма. Длина моего носа - один дюйм с четвертью, я записываю это число. Ма прикладывает нашу линейку к дверной стене, где отмечен мой рост, и, несколько раз переворачивая ее, определяет, что мой рост - три фута три дюйма.
- Послушай, - говорю я, - давай измерим комнату.
- Что, всю комнату целиком?
- Так ведь нам все равно нечего делать.
Она смотрит на меня как-то странно:
- Да, ты прав, совершенно нечего.
Я записываю все наши измерения, например, высота дверной стены до того места, где начинается крыша, равна шести футам семи дюймам.
- Кто бы мог подумать, - говорю я маме, - что длина пробковых плиток, покрывающих стену, чуть больше нашей линейки.
- Эх, - восклицает она, хлопая себя по голове, - ведь площадь этих плиток - один квадратный фут, значит, мы сделали линейку чуть меньше, чем нужно. Получается, что надо просто сосчитать плитки, это будет гораздо быстрее.
Я начал считать количество плиток на стене, у которой стоит кровать, но мама говорит, что все стены - одинаковой высоты. Другое правило гласит, что ширина стен такая же, как и ширина пола. Я насчитал одиннадцать футов с обеих сторон, значит, пол у нас - квадратный. Стол - круглый, и я не знаю, что с ним делать. Ма измеряет его посередине, там, где он шире всего. Это составляет три фута девять дюймов. Высота спинки моего стула - три фута два дюйма, и у маминого точно такая же. Стулья на один дюйм ниже меня. Тут Ма говорит, что ей надоели измерения, и мы их прекращаем.
Я закрашиваю места, где написаны цифры, мелками разного цвета - голубым, оранжевым, зеленым, красным и коричневым. Других у меня нет. В конце концов страница блокнота становится похожей на наш ковер, только выглядит еще более дико, и Ма предлагает использовать ее как подставку для тарелки и чашки во время ужина.
На ужин я выбираю спагетти, к ним полагается еще сырая брокколи, которую выбираю не я, но она очень полезна. Я разрезаю брокколи на кусочки волнистым ножом. Когда Ма на меня не смотрит, я проглатываю кусочек, а она потом спрашивает:
- Ой, куда же девался этот большой кусок? - Но на самом деле она не сердится, потому что свежие овощи вливают в нас новые силы.
Ма разогревает два круга на плите до красноты. Мне не позволяется трогать ручки плиты.
Ма всегда следит, чтобы в комнате не вспыхнул огонь, как это бывает в телевизоре. Если кухонное полотенце или наша одежда хотя бы коснется раскаленного круга, все вокруг оранжевым языком охватит пламя, и наша комната сгорит, а мы будем кашлять, задыхаться и кричать от невыносимой боли.
Я не люблю запах кипящей брокколи, но он еще не такой противный, как запах зеленой фасоли. Все овощи - это реальные вещи, а вот мороженое бывает только в телевизоре. Как бы мне хотелось, чтобы оно тоже было настоящим!
- А наш цветок тоже свежий?
- Да, только его нельзя есть.
- А почему он больше не цветет?
Ма пожимает плечами и помешивает в кастрюле спагетти.
- Он устал.
- Тогда ему надо лечь спать.
- Но, проснувшись, он все равно будет чувствовать усталость. Может быть, в почве его горшка недостаточно еды для него.
- Тогда давай отдадим ему мою порцию брокколи.
Ма смеется:
- Ему нужна другая еда, специальная подкормка для растений.
- Мы можем попросить, чтобы он принес ее в воскресенье.
- У меня уже накопился целый список того, что нам надо.
- Где?
- У меня в голове, - отвечает Ма. Она вытаскивает из кастрюли спагеттину, похожую на червяка, и пробует ее.
- Я думаю, они любят рыбу.
- Кто?
- Цветы, они любят протухшую рыбу. Или только рыбьи кости?
- Фу, какая гадость!
- Может быть, в следующий раз, когда у нас будут рыбные палочки, мы зароем одну из них в землю цветка.