Когда я закрываю глаза, желтое лицо Бога, просвечивающее через мои веки, становится красным. Я открываю глаза и жмурюсь от яркого света. Мои пальцы отбрасывают на ковер тени, их очертания слегка размыты.
Ма дремлет рядом.
Вдруг я слышу какой-то звук и, стараясь не разбудить ее, тихонько встаю. У плиты кто-то скребется.
Живая вещь, зверек, совсем настоящий, а не из телевизора. Он на полу, ест что-то, может быть кусочек оладушка. У него есть хвост, и я догадываюсь, что это - мышонок.
Я подхожу ближе, но малыш юркает под плиту - я и не знал, что можно так быстро бегать.
- Эй, мышонок, - шепчу я, боясь напугать его.
С мышами надо разговаривать тихо, об этом я узнал из книги об Алисе, только она по ошибке зовет свою кошку Дину. А мышь пугается и убегает. Я складываю руки в молитвенном жесте:
- Эй, мышонок, вернись, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Я жду долгие часы, но он не возвращается.
Ма, несомненно, спит.
Я открываю холодильник, но там почти ничего нет. Мыши любят сыр, но у нас его не осталось. Я достаю хлеб и, раскрошив кусочек на тарелке, ставлю ее у плиты. Скрючившись, я становлюсь перед ней на колени и снова жду.
И тут происходит чудо - мышонок высовывает свой нос, он у него остренький. Я чуть было не подскакиваю от радости, но вовремя спохватываюсь и сижу неподвижно. Он подходит к крошкам и обнюхивает их. Я стою примерно в двух футах от него, жаль, что линейка осталась в коробке под кроватью, я бы измерил поточнее. Но я понимаю, что двигаться нельзя, а то мышонок снова убежит. Я осматриваю его лапки, усы, загнутый хвостик. Он совсем настоящий, это самое большое животное, которое я когда-либо видел. Он в миллионы раз больше муравья или паука.
Вдруг что-то падает на плиту, шлёп. Я вскрикиваю и нечаянно наступаю на тарелку. Мышонка нет. Куда же он подевался? Может, упавшая книга раздавила его? Это "Объемный аэропорт", я просматриваю все страницы, но его нет. Зал багажа весь изорвался и больше уже не выступает над страницей.
Ма как-то странно смотрит на меня.
- Это ты его прогнала! - кричу я.
Она достает совок и сметает на него обломки тарелки.
- Как она оказалась на полу? Теперь у нас осталось всего две большие тарелки и одна маленькая…
Повар в "Алисе в Стране чудес" бросает в малыша тарелки и кастрюлю, которая чуть было не отбивает ему нос.
- Мышонку понравились крошки.
- Джек!
- Он - настоящий, я его видел.
Ма отодвигает плиту, и мы обнаруживаем маленькую щель в дверной стене. Ма достает рулон алюминиевой фольги и начинает засовывать скатанные из нее шарики в эту щель.
- Не надо. Прошу тебя.
- Извини, но если заведется одна мышь, то скоро их будет уже целый десяток.
Что за чушь она несет?
Ма кладет фольгу и крепко хватает меня за плечи.
- Если мы оставим эту мышь, то скоро повсюду будут бегать ее дети. Они будут воровать нашу еду и разносить микробы на своих грязных лапках…
- Пусть едят мою пищу, я не голоден.
Но Ма не слушает меня. Она придвигает плиту к дверной стене.
Потом мы заклеиваем лентой "Ангар" в книге "Объемный аэропорт", и он снова начинает выступать над страницей, но "Зал багажа" починить уже нельзя - он весь разорван.
Мы сидим в кресле-качалке, и Ма, чтобы загладить свою вину, три раза читает мне "Дилана-землекопа".
- Давай попросим новую книгу в воскресенье, - предлагаю я.
Она кривит рот:
- Я уже просила три недели назад; я хотела подарить тебе книгу на день рождения. Но он сказал, чтобы мы отстали от него - у нас и так уже целая полка книг.
Я гляжу поверх ее головы на полку - на ней может уместиться в сто раз больше книг, если снять с нее другие вещи и положить под кровать рядом с яичной змеей. Или на шкаф… но на шкафу уже живут замок и лабиринт. Нелегко запомнить, где хранится та или иная вещь, Ма иногда говорит, что ненужные предметы надо выбрасывать, но я обычно нахожу для них местечко.
- Он думает, что мы должны все время смотреть телевизор.
Это звучит смешно.
- Если мы будем это делать, то останемся без мозгов, как он сам, - говорит Ма.
Она наклоняется, чтобы взять "Мою большую книгу детских стихов". Она читает мне по одному стихотворению с каждой страницы, которое я выбираю. Больше всего я люблю стихи о Джеке, вроде "Малыш Джек" или "Уголок маленького Джека".
Джек наш ловок,
Джек наш храбр,
Прыгнул через канделябр.
Я думаю, он захотел посмотреть, загорится ли его рубашонка или нет. В телевизоре мальчики всегда ложатся спать в пижамах, а девочки - в ночнушках. Моя ночная футболка самая большая из всех. У нее на плече дырка, в которую я люблю засовывать палец и щекотать себя, засыпая. В книге есть еще стишок "Пудинг и пирог Джека-Уэка", но когда я научился читать, то увидел, что в нем на самом деле говорится о Джорджи-Порджи. Это Ма слегка изменила слова, но это не вранье, а просто притворство. То же самое случилось и вот с таким стихом:
Джеки-Джек, сын трубача,
Украв свинью, дал стрекача.
В книге это сделал Том, но Джек звучит лучше. Украсть - это когда мальчик берет какую-нибудь вещь, принадлежащую другому мальчику. В книгах и телевизоре у всех людей есть вещи, которые принадлежат только им - все это очень сложно.
Уже 5:39, поэтому мы идем ужинать. Пока лапша размокает в горячей воде, Ма находит трудные слова на пакете с молоком и проверяет меня. Питательное означает еду, а пастеризованное означает, что молоко просветили лазерным лучом, чтобы убить микробов. Я хочу еще пирога, но Ма говорит, что сначала надо съесть сочный свекольный салат. Потом я ем пирог, который уже почти совсем засох.
Я забираюсь на качалку, чтобы снять коробку с играми с книжной полки. Сегодня я выбираю шашки и буду играть красными. Шашки похожи на маленькие шоколадки, но я много раз лизал их и обнаружил, что у них нет никакого вкуса. Они прилипают к доске с помощью волшебного магнита. Ма больше любит шахматы, но у меня от них болит голова.
Когда приходит время смотреть телевизор, она выбирает планету диких животных, где показывают, как черепахи зарывают в песок свои яйца. Из скорлупы вылезают маленькие черепашки, но мама-черепаха уже ушла, это очень странно. Интересно, встретятся ли они когда-нибудь в море, мама и ее детки, узнают ли друг друга или просто будут плавать рядом.
Передача о диких животных заканчивается слишком быстро, и я переключаюсь на другой канал. Здесь двое мужчин в одних трусах и теннисных туфлях бешено мутузят друг друга.
- Эй, вы, драться нельзя, - кричу я им. - Младенец Иисус на вас рассердится.
Но тут мужчина в желтых трусах заезжает волосатому прямо в глаз.
Ма стонет, как будто он ударил ее.
- Мы что, так и будем это смотреть? - Я говорю ей: - Через минуту приедет полиция со своей этой виий-а, виий-а, виий-а и отведет этих плохих парней в тюрьму.
- Но ведь это же бокс… грубый, но все-таки спорт, и боксерам разрешают драться, если они надевают специальные перчатки. Все, время закончилось.
- Давай поиграем в попугая, для пополнения моего словарного запаса.
- Хорошо.
Ма подходит и переключает телевизор на планету красной кареты, где женщина со взбитыми волосами, играющая роль босса, задает людям вопросы, а сотни других людей хлопают в ладоши. Я напряженно вслушиваюсь, как женщина разговаривает с одноногим мужчиной; я думаю, он потерял ногу на войне.
- Попугай, - кричит Ма и выключает звук.
"Я думаю, наиболее мучительным аспектом для всех наших зрителей является то, что вам пришлось пережить, - это как раз больше всего трогает…" - повторяю я слова ведущей.
- У тебя хорошее произношение, - говорит Ма и поясняет: - Мучительный значит грустный.
- Давай еще раз.
- То же самое шоу?
- Нет, другое.
Она включает новости, понять которые еще труднее.
- Попугай. - Она снова выключает звук.
- "А со всеми этими дебатами о лейблах, которые следуют сразу же за реформой здравоохранения, не забывая, конечно, о середине срока…"
- Больше ничего не запомнил? - спрашивает Ма. - Тем не менее ты хорошо справился. Только там было не слово "лейблы", а трудовое законодательство.
- Какая разница?
- Лейбл - это этикетка на помидорах, а трудовое законодательство…
Я громко зеваю.
- Ну, это не важно. - Ма улыбается и выключает телевизор.
Я ненавижу, когда картинка исчезает и экран снова становится серым. В эту минуту мне всегда хочется плакать. Я забираюсь на мамины колени. Она сидит в кресле-качалке, и наши ноги переплетаются. Ма - колдунья, превратившаяся в огромное головоногое, а я - принц Джекер-Джек, который в конце концов убегает от нее. Мы щекочем друг друга, потом Ма подбрасывает меня на ноге, а под конец мы изображаем острые тени на стене, у которой стоит кровать.
После этого я предлагаю поиграть в кролика Джекер-Джека, который всегда ловко обманывает братца Лиса. Он ложится на дорогу, делая вид, что умер, а братец Лис обнюхивает его и говорит:
- Не буду я тащить его домой, он слишком дурно пахнет… - Ма обнюхивает меня с ног до головы, строя уморительные гримасы, а я изо всех сил сдерживаю смех, чтобы братец Лис не догадался, что я живой. Но мне никогда не удается этого сделать - в конце концов я заливаюсь смехом.
Я прошу маму спеть смешную песенку, и она начинает:
- Червяк вползает, выползает…
- Тебя он смело поедает, - продолжаю я.
- Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев - грязь.
Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип - это дверь. Ма подскакивает и ойкает - наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.
В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, и ванну, и еще круглый краешек стола.
- Похоже, что-то вкусное, - раздается низкий голос Старого Ника.
- А, это остатки праздничного пирога, - отвечает Ма.
- Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?
Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.
- Пять, - шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:
- Джек!
Старый Ник смеется - а я и не думал, что он умеет смеяться.
- Смотри-ка, оно умеет говорить.
Почему он сказал оно, а не он?
- Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?
Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит данг-данг-данг.
- Он уже почти уснул, - говорит Ма.
Но я не сплю. Жаль, что я прошептал слово "пять" и он меня услышал. Надо было мне сидеть тихо.
Они о чем-то разговаривают.
- Ну хорошо, хорошо, - звучит голос Старого Ника, - можно я отрежу кусочек?
- Он уже засох. Если ты хочешь…
- Нет-нет, я ничего не хочу, командуешь тут ты.
Ма ничего не отвечает.
- Я здесь всего лишь рассыльный, выношу мусор, хожу по магазинам детской одежды, забираюсь по лестнице, чтобы убрать с окна снег, всегда к вашим услугам, мадам…
Я думаю, он сказал это с сарказмом. Сарказм - это когда тон не совпадает со словами, которые произносит человек.
- И на том спасибо. - Голос у Ма какой-то чужой. - После этого стало светлее.
- Обидеть человека не трудно.
- Прости. Большое спасибо.
- Так больно бывает, когда рвут зуб, - говорит Старый Ник.
- Спасибо за продукты и джинсы.
- Не стоит благодарности.
- Вот тебе тарелка, может, в середине он не такой сухой.
Я слышу, как что-то звякает - наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.
Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:
- Да, совсем зачерствел.
Рот у него набит моим пирогом.
Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.
Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь считать эти скрипы пятерками, по моим пальцам. Сегодня их двести семнадцать. Я считаю до тех пор, пока он не вздыхает и кровать не перестает скрипеть. Я не знаю, что произойдет, если я не буду считать, но я всегда считаю.
А что происходит в те ночи, когда я сплю? Не знаю, может быть, Ма считает вместо меня. После двухсот семнадцати скрипов все затихает.
Я слышу, как включается телевизор, они слушают новости, в щелку я вижу танки, но это совсем неинтересно. Я засовываю голову под одеяло. Ма и Старый Ник разговаривают, но я уже не слушаю.
Я просыпаюсь в кровати. На улице идет дождь, - я догадываюсь об этом потому, что окно на крыше затуманилось. Ма дает мне пососать и тихонько поет "Я пою во время дождя".
Молоко в правой груди сегодня совсем не вкусное. Я сажусь на кровати, вспомнив вчерашний разговор.
- Почему ты не сказала ему заранее, что у меня день рождения?
Ма перестает улыбаться.
- Я думала, ты уже спал, когда он пришел.
- Если бы ты сказала ему, он принес бы мне подарок.
- Как же, принес бы, - произносит она, - он всегда только обещает.
- А что бы он принес? - Я жду ее ответа. - Надо было напомнить ему.
Ма вытягивает руки над головой.
- Я не хочу, чтобы он тебе что-нибудь приносил.
- Но воскресные подарки…
- Это совсем другое, Джек. Я прошу у него только то, что нам нужно для жизни. - Она показывает на комод, там лежит что-то голубое. - Кстати, вот твои новые джинсы.
Она уходит пописать.
- Ты могла бы попросить, чтобы он сделал мне подарок. Я никогда еще не получал подарков.
- Но ведь я сделала тебе подарок, разве ты забыл? Твой портрет.
- Мне не нужен этот дурацкий портрет, - плачу я.
Ма вытирает руки, подходит ко мне и обнимает:
- Ну, успокойся.
- Он мог бы…
- Я тебя не слышу. Вдохни поглубже.
- Он мог бы…
- Объясни мне, в чем дело.
- Он мог бы принести мне щенка.
- Что?
Я не могу остановиться и говорю сквозь слезы:
- В подарок. Он мог бы принести мне настоящего щенка, и мы назвали бы его Счастливчик.
Ма вытирает мне глаза тыльной стороной ладоней.
- Ты же знаешь, у нас нет места для собаки.
- Нет, есть.
- Со щенком нужно гулять.
- Мы гуляем.
- Но щенок…
- Мы много бегаем по Дорожке, и Счастливчик мог бы бегать с нами. Я уверен, что он бегает быстрее тебя.
- Джек. Щенок свел бы нас с ума.
- Нет.
- А я говорю, свел бы. Запертый в комнате, он бы постоянно лаял, скребся…
- Счастливчик не стал бы скрестись.
Ма закатывает глаза. Она подходит к кладовке, достает подушечки и высыпает их в миску, не считая. Я изображаю рычащего льва.
- Ночью, когда ты уснешь, я встану, вытащу фольгу из дыр и выпущу оттуда мышонка.
- Какой ты глупый.
- Это не я глупый, это ты глупая тупица.
- Послушай, я понимаю…
- Мышонок и Счастливчик - мои друзья. - Я снова начинаю плакать.
- Нет никакого Счастливчика, - произносит Ма сквозь зубы.
- Нет, есть, и я его люблю.
- Ты его просто выдумал.
- Зато есть мышонок, он - мой настоящий друг, а ты его прогнала…
- Да, - орет Ма, - чтобы он ночью не бегал по твоему лицу и не кусал тебя.
Я плачу так сильно, что дыхание у меня сбивается. Я и не знал, что мышь может укусить меня в лицо, я думал, что это делают только вампиры.
Ма падает на одеяло и лежит неподвижно. Через минуту я подхожу к ней и ложусь рядом. Я поднимаю ее футболку и начинаю сосать, но мне приходится прерваться, чтобы вытереть пот. Молоко в левой груди вкусное, но его мало.
Потом я примеряю джинсы, но они все время падают. Ма вытаскивает из них нитку.
- Не надо.
- Они и так тебе велики. Дешевое… - Но она не говорит что.
- Это - деним, - сообщаю я ей, - из него делают джинсы. - Я кладу нитку в кладовку в коробочку, где хранятся разные вещи для починки.
Ма достает швейный набор и ушивает джинсы в поясе, после чего они уже не сваливаются.
Мы проводим все утро в делах. Сначала мы переделываем пиратский корабль, изготовленный на прошлой неделе, в танк. Водителем служит воздушный шар; когда-то он был таким же большим, как и мамина голова, и к тому же розовым и круглым, а теперь он стал размером с мой кулак, красным и сморщенным. Мы надуваем шар первого числа каждого месяца, поэтому до начала апреля не можем подарить нашему шарику братца. Ма играет с танком, но не долго. Ей очень быстро надоедает играть - это потому, что она взрослая.
Понедельник - день стирки; мы кидаем в ванну носки, белье, мои серые штаны, измазанные кетчупом, рубашки и кухонные полотенца и смываем с них грязь. Ма включает обогреватель, чтобы высушить белье, достает Одежного коня из-за двери и раскладывает его, а я велю ему стоять крепко и не падать. Мне хотелось бы покататься на нем, как я делал, когда был еще малышом, но теперь я тяжелый и могу сломать ему спину. Было бы круто, если бы я мог по своему желанию уменьшаться, а потом становиться великаном, как Алиса. После стирки мы выжимаем белье и развешиваем его. В комнате жарко, мы с Ма стаскиваем с себя футболки и по очереди суем голову в холодильник, чтобы охладиться.
На обед у нас салат из фасоли, который я тоже терпеть не могу. После дневного сна мы каждый день кричим, кроме субботы и воскресенья. Мы прочищаем себе глотки и взбираемся на стол, чтобы быть поближе к окну. Мы держимся за руки, чтобы не упасть.
Ма произносит:
- По моему знаку приготовились, вперед, - после чего мы открываем пошире рот и кричим как можно громче. Сегодня я кричу, как никогда, громко, потому что мои легкие увеличились оттого, что мне исполнилось пять.
Потом мы говорим "ш-ш", приложив к губам палец. Однажды я спросил маму, к чему это мы прислушиваемся, и она ответила:
- На всякий случай.