Господинмолчаселпередзеркаломи, промычав что-то,
постучалтупымпальцемпонеопрятнойщеке,чтозначило:
бриться.Иванов,вкаком-то тумане изумления, завернул его в
простыню, взбил тепловатую пену в фарфоровой чашечке, кисточкой
сталмазатьгосподинущеки,круглыйподбородок,надгубье,
осторожнообошелродимыйпрыщ,указательнымпальцемстал
втиратьпену,--ивсеэтоделалмашинально--такОн был
потрясен встретить опять этого человека.
Теперьлицо господина оказалось в белой рыхлой массе пены
до глаз, а глаза были маленькие,блестящие,какмерцательные
колесики часового механизма. Иванов открыл бритву, и когда стал
точить ее о ремень,вдругоправилсяотсвоегоизумленияи
почувствовал, что этот человек в его власти.
И,наклонившись через восковую лысину, он приблизил синее
лезвие бритвы к мыльной маске и очень тихо сказал:
--Мое почтение, товарищ. Давно ли вы из наших мест? Нет,
прошу вас не двигаться, а то я могу вас уже сейчас порезать.
Мерцательныеколесикизаходилибыстрее,взглянулина
острый профиль Иванова, остановились.
Ивановтупымкраембритвысняллишнеехлопьепены и
продолжал:
--Явасоченьхорошо помню, товарищ... Простите, вашу
фамилию мне неприятно произнести.Помню,каквыдопрашивали
меня,вХарькове,летшесть тому назад. Помню вашу подпись,
дорогой мой... Но, как видите, я жив.
Итогдаслучилосьследующее:глазкизабегалии вдруг
плотно закрылись. Человек зажмурился, как жмурился тотдикарь,
который полагал, что с закрытыми глазами он невидим.
Иванов нежно водил бритвой по шуршащей, холодной щеке. --
Мы совершенно одни, товарищ. Понимаете ? Вот, не такскользнет
бритва,исразубудетмногокрови.Тутвот бьется сонная
артерия. Много крови, очень даже много. Нодоэтогояхочу,
чтобылицоу вас было прилично выбрито, и кроме того хочу вам
кое-что рассказать. Иванов осторожно приподнялдвумяпальцами
мясистыйкончикегоносаивсетакженежностал брить
пространство над губой.
--Деловот в чем, товарищ: я все помню, отлично помню и
хочу, чтобы и вы вспомнили...
И тихим голосом Иванов стал рассказывать, неторопливо брея
неподвижное, откинутое назад лицо. И этот рассказ, должно быть,
былоченьстрашен,ибо изредка его рука останавливалась и он
совсем близко наклонялся к господину, которыйвбеломсаване
простыни сидел, как мертвый, прикрыв выпуклые веки.
-- Вот и все,-- вздохнул Иванов.-- Вот и весь рассказ. Как
вы думаете, чем можно искупить все это? С чем сравнивают острую
шашку? И еще подумайте: мы совершенно одни, совершенно одни.
--Покойниковвсегдабреют,--продолжалИванов, снизу
вверхпроводялезвиемпоегонатянутойшее.
-- Вот и все,-- вздохнул Иванов.-- Вот и весь рассказ. Как
вы думаете, чем можно искупить все это? С чем сравнивают острую
шашку? И еще подумайте: мы совершенно одни, совершенно одни.
--Покойниковвсегдабреют,--продолжалИванов, снизу
вверхпроводялезвиемпоегонатянутойшее.--Бреюти
приговоренныхксмертнойказни.Итеперьябреювас. Вы
понимаете, что сейчас будет?
Человек сидел не шевелясь, не раскрывая глаз. Теперь с его
лица сошла мыльнаямаска,следыпеныоставалисьтолькона
скулах,яоколо ушей. Это напряженное, безглазое, полное лицо
было так бледно, что Иванов подумалбыло,нехватиллиего
паралич,но,когдаонплашмяприложилбритвук его щеке,
человек вздрогнул всем корпусом. Глаз, впрочем, он не открыл.
Ивановпоспешноотеремулицо, плюнул пудрой в него из
выдувного флакона.
--Будет с вас,-- сказал он спокойно.-- Я доволен, можете
идти.
Сбрезгливой поспешностью он сдернул с его плеч простыню.
Человек остался сидеть.
-- Вставай, дура! -- крикнул Иванов и поднял его за рукав.
Тот застыл,сплотнозакрытымиглазами,посрединезальца.
Ивановнапялил на него котелок, сунул ему портфель под руку --
и повернул его к двери. Только тогда человек двинулся, его лицо
с закрытыми глазами мелькнуло во всех зеркалах; как автомат, он
переступил порог двери, которую Иванов держал открытой,ивсе
тойжемеханическойпоходкой, сжимая вытянутой одеревеневшей
рукой портфель и глядя в солнечную муть улицы, как угреческих
статуй, глазами,-- ушел.
---------------------------------------------------------------------------
Впервыерассказбыл опубликован в газете "Руль" (Берлин)
19 февраля 1926 г.
Владимир Набоков.
Нежить
Язадумчивоперомобводилкруглую,дрожащуютень
чернильницы. В дальней комнате пробили часы, а мне,мечтателю,
померещилось, что кто-то стучится в дверь,-- сперва тихохонько,
потом все громче; стукнул двенадцать раз подряд ивыжидательно
замер. -- Да, я здесь, войдите,..
Ручкадвернаязастенчивоскрипнула,склонилосьпламя
слезящейся свечи, и он бочком вынырнул из прямоугольникамрака
--согнутый,серый,запорошенныйпыльцоюночиморознойи
звездистой... Знал я лицо его -- ах, давно знал!
Правыйглаз был еще в тени, левый пугливо глядел иа меня,
продолговатый,дымчато-зеленый;израчокрдел,какточка
ржавчины...Аэтотмшисто-серыйклокнависке,да
бледно-серебристая, едва приметная бровь,-- а смешнаяморщинка
убезусого рта,-- как это все дразнило, бередило смутно память
мою! Я встал -- он шагнул вперед.
Худоепальтишкозастегнутобылокак-тонетак--
по-женски; в руке он держалшапку--нет,темный,неладный
узелок,-- шапки-то не было вовсе.