Техрусскогоокончанияпапирос,которыеон
предпочтительно курил, тут не держали, и он бы ушелбез всего, не окажись у
табачника крапчатогожилета с перламутровыми пуговицами и лысины тыквенного
оттенка. Да, всю жизнь я будукое-что добирать натуройв тайное возмещение
постоянных переплат за товар, навязываемый мне.
Переходя науголв аптекарскую, он невольно повернулголову(блеснуло
рикошетомсвиска)иувидел--стойбыстройулыбкой,котороймы
приветствуемрадугуилирозу--кактеперьизфургонавыгружали
параллелепипед белого ослепительного неба, зеркальный шкап, по которому, как
по экрану,прошлобезупречно-ясное отражение ветвей, скользя и качаясьне
по-древесному, а с человеческим колебанием, обусловленнымприродой тех, кто
нес это небо, эти ветви, этот скользящий фасад.
Он пошел дальше, направляясь к лавке, но только-что виденное, -- потому
ли,чтодоставилоудовольствиеродственногокачества,или потому,что
встряхнуло, взяв врасплох(как с балки на сеновале падают дети в податливый
мрак), -- освободило в нем то приятное, что уженесколько дней держалось на
темном дне каждойего мысли,овладеваяим при малейшем толчке:вышел мой
сборник;и когда он,как сейчас, нис тогони с сего падалтак, то-есть
вспоминалэтуполусотню только-что вышедших стихотворений, онводин миг
мысленнопробегалвсюкнигу, такчтовмгновенномтуманееебезумно
ускоренной музыки не различить было читательского смысла мелькавшихстихов,
--знакомыесловапроносились,крутясьвстремительнойпене(кипение
сменявшейна мощный бег, еслипривязатьсяк ней взглядом, как делывали мы
когда-то, смотря на неес дрожавшего моставодяной мельницы, пока мостне
обращалсявкорабельную корму: прощай!),--и эта пена,и мелькание,и
отдельнопробегавшаястрока,дикоблаженнокричавшаяиздали,звавшая,
вероятно, домой, всё это вместе со сливочной белизной обложки,сливалосьв
ощущениесчастьяисключительнойчистоты... "Чтоясобственно делаю!" --
спохватился он, ибосдачу,полученную только-что втабачной, первым делом
теперь высыпал нарезиновый островок посреди стеклянногоприлавка,сквозь
который снизу просвечивало подводное золото плоскихфлаконов, между тем как
снисходительный к его причудевзглядприказчицы с любопытством направлялся
на эту рассеянную руку, платившую за предмет, еще даже не названный.
"Дайте мне, пожалуйста, миндального мыла", -- сказал он с достоинством.
Затем, всетемжевзлетающимшагом, он воротился кдому.Там,на
панели, не было сейчас никого, ежелинесчитатьтрех васильковых стульев,
сдвинутых, казалось, детьми.Внутри жефургона лежало небольшое коричневое
пианино,таксвязанное, чтобы ононемогловстатьсо спины и поднявшее
кверху две маленьких металлических подошвы. На лестнице он встретил валивших
вниз,коленями врозь,грузчиков, апока звонилудвериновой квартиры,
слышал,как наверху переговариваютсяголоса, стучитмолоток.
Впустив его,
квартирохозяйкасказала, чтоположилаключикнемув комнату.Уэтой
крупной, хищной немки было странное имя; мнимое подобие творительного падежа
придавало ему звук сентиментального заверения: ее звали Clara Stoboy.
А вот продолговатаякомната,гдестоиттерпеливыйчемодан... и тут
разом всё переменилось: не дай Бог кому-либо знать этуужасную унизительную
скуку,--очереднойотказпринятьгнусныйгнеточередногоновоселья,
невозможностьжитьнаглазахусовершенночужихвещей,неизбежность
бессонницы на этой кушетке!
Некоторое время он стоял у окна: небо было простоквашей; изредкав том
месте, где плылослепое солнце, появлялись опаловые ямы, и тогда внизу,на
серойкругловатойкрыше фургона, страшноскоростремилиськбытию,но
недовоплотившись растворялись тонкие тени липовых ветвей. Дом насупротив был
наполовину в лесах, апо здоровойчастикирпичногофасадаоброс плющом,
лезшим в окна. В глубине прохода, разделявшего палисадник, чернелась вывеска
подвальной угольни.
Самопо себе всеэто быловидом, как и комната была сама по себе; но
нашелсяпосредник,итеперьэтотвид становилсявидомиз этойименно
комнаты. Прозревши, она лучше не стала. Палевые в сизых тюльпанах обои будет
труднопретворитьвстепнуюдаль.Пустынюписьменногостолапридется
возделывать долго, прежде чем взойдут на ней первые строки.И долго надобно
будет сыпать пепел под кресло ив его пахи,чтобысделалось оно пригодным
для путешествий.
Хозяйка пришла звать его к телефону, и он, вежливо сутулясь, последовал
за ней в столовую. "Во-первых, -- сказал Александр Яковлевич, -- почему это,
милостивый государь, у вас в пансионе так неохотно сообщают ваш новый номер?
Выехали, небось,с треском?А во-вторых, хочу васпоздравить... Как -- вы
еще незнаете? Честноеслово?" ("Онеще ничегонезнает", --обратился
Александр Яковлевичдругой стороной голосак кому-то вне телефона). "Ну, в
таком случаевозьмите себяв рукии слушайте, ябудучитать: Только-что
вышедшаякнигастиховдосихпорнеизвестногоавтора,Федора
Годунова-Чердынцева, кажется намявлением стольярким,поэтический талант
автора столь несомненен. --Знаетечто, оборвем наэтом, авыприходите
вечером к нам, тогда получите всю статью. Нет, Федор Константинович дорогой,
сейчас ничего не скажу, нигде, ни что,-- а если хотите знать, чтоя сам
думаю, тоне обижайтесь, но он вас перехваливает. Значит, придете? Отлично.
Будем ждать".
Вешая трубку, он едва не сбилсо столика стальной жгут с карандашом на
привязи; хотел его удержать, но тут то и смахнул; потом въехал бедром в угол
буфета; потом выронил папиросу,которую на ходу тащил из пачки;и наконец,
зазвенел дверью, нерассчитав размаха, так чтопроходившаяпо коридорус
блюдцеммолокафрау Стобой холодно произнесла: упс! Ему захотелось сказать
ей,что ее палевоевсизыхтюльпанахплатьепрекрасно,чтопроборв
гофрированныхволосахидрожащиемешкищексообщаютейнечто
жорж-сандово-царственное;чтоеестоловаяверхсовершенства;ноон
ограничился сияющей улыбкой и чуть не упал на тигровые полоски, не поспевшие
за отскочившим котом, но в концеконцов он никогда и не сомневался, что так
будет,что мир,влице несколькихсотлюбителейлитературы, покинувших
Петербург, Москву, Киев, немедленно оценит его дар.