.. нет, вздор,кого подкупаешь?
ктоэтот продажный читатель? не надо его. В целом ряде отличных... или даже
больше: замечательныхстихотворений авторвоспевает не только эти пугающие
тени,но исветлыемоменты.Вздор, говорю я, вздор! Он иначепишет, мой
безымянный,мойбезвестныйценитель, -- и только длянего япереложил в
стихипамятьодвухдорогих,старинных,кажется,игрушках:первая
представляла собой толстый расписной горшок с искусственным растением теплых
стран,на которомсидело удивительно вспорхливое на вид чучело тропической
птички, оперениячерного,с аметистовойгрудкой,икогдабольшой ключ,
выпрошенный у ИвонныИвановны и заправленный в стенку горшка, несколько раз
туго иживотворно поворачивался, маленький малайскийсоловейраскрывал...
нет, он даже и клюване раскрывал, ибо случилось что-то странное с заводом,
с какой-топружиной,действовавшей, однако же,впрок: птицаотказывалась
петь, но если забыть про нее и через неделю случайно пройти мимо ее высокого
шкапа, то от таинственного сотрясения вдруг рождалось ее волшебное щелкание,
--и как дивно,как длительно заливалась она, выпятив растрепанную грудку;
кончит,ступишь, уходя, на другую половицу, и напоследок, отдельно, она еще
разсвистнет ина полунотезамрет.Схожим образом, но с шутовскойтенью
подражания -- как пародия всегда сопутствует истиннойпоэзии, --вела себя
вторая из воспетых игрушек, находившаясяв другой комнате, тожена высокой
полке. Это был клоун в атласных шароварах, опиравшийся руками на два беленых
бруска и вдруг от нечаянного толчка приходивший в движение
при музыке миниатюрной
с произношением смешным,
позванивавшей где-топод его подмостками,пока он поднимал едвазаметными
толчкамивыше ивышеноги вбелых чулках,спомпонамина туфлях, -- и
внезапно всё обрывалось, он угловатозастывал.Не так лимои стихи...Но
правда сопоставлений и выводов иногда сохраняется лучше по сю сторону слов.
Постепенноизнакопляющихсяпьесокскладываетсяобразкрайне
восприимчивого мальчика, жившего в обстановке крайне благоприятной. Наш поэт
родился двенадцатого июля 1900годав родовом имении Годуновых-Чердынцевых
"Лешино".Мальчикещедопоступлениявшколуперечелнемало книгиз
библиотекиотца.Всвоих интересныхзапискахтакой-товспоминает,как
маленькийФедя ссестрой,старшеего надвагода,увлекалисьдетским
театром,и даже сами сочиняли длясвоих представлений... Любезный мой, это
ложь. Ябыл всегдаравнодушен к театру;но впрочем помню, были какие-то у
нас картонные деревцаизубчатый дворец сокошкамиизмалиновокисельной
бумаги, просвечивавшей верещагинским полымем, когда внутри зажигалась свеча,
от которой, не безнашего участия, в концеконцов и сгорело все здание. О,
мы сТаней были привередливы,когда дело касалосьигрушек! Со стороны, от
дарителей равнодушных, к намчастопоступали совершенноубогие вещи.
Всё,
что являло собой плоскую картонку с рисунком на крышке, предвещало недоброе.
Такой одной крышке япосвятил было условленных три строфы, но стихотворение
как-то невстало.Закруглымстолом при светелампы семейка:мальчик в
невозможной, с красным галстуком, матроске, девочка вкрасных зашнурованных
сапожках;оба с выражениемчувственного упоениянанизываютнасоломинки
разноцветные бусы, делаяиз них корзиночки, клетки, коробки; и с увлечением
неменьшимвэтомже занятииучаствуютих полоумныеродители-- отец с
премированной растительностьюнадовольномлице, мать с державным бюстом;
собака тоже смотрит настол, а на заднем плане виднав креслах завистливая
бабушка. Этиименнодети ныне выросли, и я часто встречаю их нарекламах:
он,сблескомна маслянисто-загорелых щеках,сладострастнозатягивается
папиросой или держит в богатырской руке,плотоядноосклабясь, бутербродс
чем-токрасным("ешьте больше мяса!"), она улыбается собственному чулку на
ногеилисразвратнойрадостьюобливаетискусственнымисливками
консервированный компот;и современем они обратятсявбодрых,румяных,
обжорливых стариков, -- а там и черная инфернальнаякрасота дубовыхгробов
среди пальм в витрине... Так развивается бок-о-бок с нами, в зловеще-веселом
соответствии снашим бытием, мир прекрасных демонов; но в прекрасном демоне
есть всегда тайный изъян, стыдная бородавка на заду у подобиясовершенства:
лакированным лакомкам реклам,объедающимсяжелатином, не знать тихих отрад
гастронома,амоды их(медлящие на стене, покамы проходим мимо)всегда
чуть-чуть отстаютотдействительных. Яеще когда-нибудь поговорюоб этом
возмездии,котороекакразтамнаходитслабоеместодля удара,где,
казалось, весь смысл и сила поражаемого существа.
Вообщесмирнымиграм мысТанейпредпочиталипотные,-- беготню,
прятки, сражения. Какудивительно такие слова, как "сражение" и "ружейный",
передают звук нажима при вдвигании в ружье крашенойпалочки (лишенной,для
пущейязвительности,гутаперчевойприсоски),котораязатем,стреском
попадая взолотую жесть кирасы (следует представить себе помеськирасира и
краснокожего), производила почетную выбоинку.
И снова заряжаешь ствол
до дна, со скрежетом пружинным
в упругий вдавливая пол,
и видишь, притаясь за дверью,
как в зеркале стоит другой --
и дыбом радужные перья
из-за повязки головной.
Авторуприходилосьпрятаться(речьтеперьбудетидтиобособняке
Годуновых-Чердынцевых наАнглийскойНабережной, существующем ипоныне)в
портьерах, под столами,заспинными подушками шелковых оттоманок--ив
платяном шкалу,где под ногами хрустел нафталин, и откуда можно было в щель
незримонаблюдатьзамедленнопроходившимслугой,становившимсядо
странности новым, одушевленным, вздыхающим, чайным, яблочным; а также
под лестницею винтовой
и за буфетом одиноким,
забытым в комнате пустой,
--напыльныхполкахкоторогопрозябали:ожерельеизволчьихзубов,
алматолитовый божок сголымпузом, другой фарфоровый, высовывающий взнак
национального приветствиячерный язык, шахматы с верблюдами вместослонов,
членистый деревянный дракон, сойотская табакерка из молочного стекла, другая
агатовая, шаманский бубен, к нему заячья лапка, сапогиз кожи маральихног
со стелькойизкорылазурнойжимолости,тибетскаямечевиднаяденежка,
чашечка из кэрийского нефрита, серебряная брошка с бирюзой, лампада ламы, --
и еще многотому подобного хлама,который --как пыль, как с немецких вод
перламутровый Gruss-- мойотец, не терпя этнографии, случайно привозил из
своихбаснословныхпутешествий.