Затозапертыенаключтризалы,где
находилисьего коллекции,его музей... но об этомв стихах перед нами нет
ничего: особым чутьем молодой автор предвидел, что когда-нибудь ему придется
говорить совсем иначе, не стихами с брелоками и репетицией, а совсем, совсем
другими, мужественными словами о своем знаменитом отце.
Опятьчто-тоиспортилось,идоносится фамильярно-фальшивыйголосок
рецензента(можетбыть,дажеженскогопола).Поэтсмягкойлюбовью
вспоминает комнаты родногодома, гдеоно протекало.Он сумел влитьмного
лирикивпоэтическую описьвещей,средикоторыхпротекалооно.Когда
прислушиваешься...Мывсе,чуткои бережно...Мелодия прошлого...Так,
например,он отображает абажурыламп,литографии на стенах,своюпарту,
посещение полотеров (оставляющих после себя составной дух из "мороза, пота и
мастики") и проверку часов:
По четвергам старик приходит,
учтивый, от часовщика,
и в доме все часы заводит
неторопливая рука.
Он на свои украдкой взглянет
и переставит у стенных.
На стуле стоя, ждать он станет,
чтоб вышел полностью из них
весь полдень. И благополучно
окончив свой приятный труд,
на место ставит стул беззвучно,
и чуть ворча часы идут.
Щелкая языком иногда и странно переводя дух перед боем. Их тиканье, как
поперечно-полосатая лентасантиметра, без конца мерило моибессонницы. Мне
было так жетрудно уснуть, какчихнуть безгусараилипокончить с собой
собственными средствами (проглотив язык, что-ли). В начале мученической ночи
я еще пробавлялся тем, что переговаривался с Таней, кровать которой стояла в
соседней комнате; дверь мы приоткрывали, несмотря на запрет,и потом, когда
гувернанткаприходила в свою спальню,смежную с Таниной, один из нас дверь
легонько затворял: мгновенныйпробег босиком и скок в постель. Из комнаты в
комнату мыдолго задавали друг другу шарады, замолкая (до сих пор слышу тон
этого двойного молчаниявтемноте)она--для разгадки моей,я-- для
придумыванияновой.Мои были всегдапопричудливеедапоглупее, Таняже
придерживалась классических образцов:
mon premier est un me'tal pre'cieux,
mon second est un habitant des cieux,
et mon tout est un fruit de'licieux.
Иногдаона засыпала, пока я доверчивождал, думая, что она бьется над моей
загадкой, и ни мольбами, ни бранью мне уже не удавалось ее воскресить. С час
после этого я путешествовал в потемках постели, накидывая на себя простыню и
одеялосводом,такчтобыполучиласьпещера, в далеком,далекомвыходе
которойпробивалсясторонкойсиневатый свет, ничегообщего не имевшийс
комнатой,сневской ночью,спышными, полупрозрачнымиопадениями темных
штор.
В начале мученической ночи
я еще пробавлялся тем, что переговаривался с Таней, кровать которой стояла в
соседней комнате; дверь мы приоткрывали, несмотря на запрет,и потом, когда
гувернанткаприходила в свою спальню,смежную с Таниной, один из нас дверь
легонько затворял: мгновенныйпробег босиком и скок в постель. Из комнаты в
комнату мыдолго задавали друг другу шарады, замолкая (до сих пор слышу тон
этого двойного молчаниявтемноте)она--для разгадки моей,я-- для
придумыванияновой.Мои были всегдапопричудливеедапоглупее, Таняже
придерживалась классических образцов:
mon premier est un me'tal pre'cieux,
mon second est un habitant des cieux,
et mon tout est un fruit de'licieux.
Иногдаона засыпала, пока я доверчивождал, думая, что она бьется над моей
загадкой, и ни мольбами, ни бранью мне уже не удавалось ее воскресить. С час
после этого я путешествовал в потемках постели, накидывая на себя простыню и
одеялосводом,такчтобыполучиласьпещера, в далеком,далекомвыходе
которойпробивалсясторонкойсиневатый свет, ничегообщего не имевшийс
комнатой,сневской ночью,спышными, полупрозрачнымиопадениями темных
штор. Пещера,которую я исследовал, содержала вскладках своихи провалах
такую томнуюдействительность, полнилась такой душной и таинственной мерой,
что у менякак глухой барабанначиналостучать в груди, в ушах;и там, в
глубине, где отец мой нашел новый вид летучей мыши, я различалскулы идола,
высеченноговскале,а когданаконецзабывался,томенядесятокрук
опрокидывали, и кто-то с ужасным шелковымтреском распарывал меня сверху до
низу, после чего проворная ладонь проникала в меня исильно сжимала сердце.
Ане то ябывалобращенвкричащуюмонгольскимголосомлошадь:камы
посредствомаркановменяраздирали за бабки, так что ногимои схрустом
ломаясь,ложилисьподпрямым углом ктуловищу, грудью прижатому к желтой
земле,и,знаменуякрайнююмуку, хвостстоялсултаном;онопадал,я
просыпался.
Пожалуйте вставать. Гуляет
по зеркалам печным ладонь
истопника: определяет,
дорос ли до верху огонь.
Дорос. И жаркому гуденью
день отвечает тишиной,
лазурью с розовою тенью
и совершенной белизной.
Странно, каким восковымстановится воспоминание, как подозрительно хорошеет
херувим по мере того, как темнеет оклад, -- странное, странное происходитс
памятью.Явыехалсемьлеттомуназад;чужаясторонаутратиладух
заграничности,каксвоя перестала быть географической привычкой. Год Семь.
Бродячимпризракомгосударствабылосразупринятоэтолетоисчисление,
сходноес тем, которое некогдаввелфранцузский ражий гражданинвчесть
новорожденнойсвободы.