Задушена она была уже в бессознательном состоянии. Свидетельств серьезного сопротивления я не обнаружила – ссадин на теле нет, если не считать ссадины на лбу от удара о сосновый ствол. В ране найдены частички коры. Под ногтями чисто. Обращают на себя внимание следы сексуального контакта, как обычного, так и анального. Были использованы презервативы, следы семенной жидкости отсутствуют, но в анусе наличествуют следы лубриканта на водной основе, а воспаленный сфинктер заставляет предположить, что ранее аналогичным сексом она не занималась. Теперь о крови. Группа крови у нее редкая – четвертая, резус отрицательный, в крови наличествует незначительное количество метилендиоксиметамфетамина, известного также как экстези. К тому же она курила канабис, и имеются следы кофеина.
– А что в желудке?
– Она не обедала.
– И это все?
– Даже такой скоростной анализ вас и то не устраивает!
– Вы же отлично знаете, Фернанда, как мы ценим вашу работу, – заверил я ее.
Она повесила трубку.
У Терезы Карвалью были длинные лиловые волосы, а краска на веках, помада и лак на ногтях фиолетового цвета. Одета она была в черную куртку, черную мини‑юбку, черные колготки и лиловые, по щиколотку, «мартенсы». Усевшись в кресло в углу кабинета, она положила ногу на ногу. Сеньор Карвалью вышел, и мы остались в тишине, нарушаемой только чавканьем Терезы – она жевала жвачку.
Звуков шагов сеньора Карвалью от двери слышно не было. На нас Тереза не глядела, а уперла взгляд в одну точку над головой Карлуша. Приоткрыв дверь, я сказал сеньору Карвалью, что поговорю с ним позже. Он удалился, как медведь в берлогу. Когда я вновь уселся на место, то заметил, что в глазах Терезы промелькнуло нечто похожее на доверие.
– Из того, что будет здесь сказано, ничего не выйдет за пределы этой комнаты, – заверил я ее.
– Папа говорит, что вы из отдела убийств. Я никого не убивала, так что волноваться мне нечего, – сказала она и выдула пузырь из жвачки.
– Общались вы с кем‑либо из группы после вашей размолвки в среду вечером? – спросил я.
Такое начало означало большую осведомленность, и по ее бегающим глазам я понял, что она это уловила.
– Нет, не общалась. С чего бы?
– И Катарину вы в последний раз видели в среду?
– Да, в среду. А что, с ней что‑то произошло?
– Почему вы так решили?
– С ней что угодно могло произойти.
– Почему? – спросил Карлуш.
– А на вид сама невинность. Правда?
– Вы говорите так, потому что она голубоглазая блондинка?
Девушка опять щелкнула жвачкой и задрала одну обутую в «мартене» ногу на перекладину кресла.
– Продолжайте, Тереза, – сказал я. – Расскажите нам, что вы думаете о Катарине.
– Что головой она здорово ушибленная.
– В каком смысле? Ненормальная, тупая или слишком нервная?
– Ей ведь еще и шестнадцати нет, так?
– Так.
– Может быть, вам и попадались тридцатилетние шлюхи с ее опытом, мне же как‑то…
– Надеюсь, что это не наговоры, Тереза.
– Так мальчишки говорят. Сходите сами в кампус, порасспрашивайте.
– Вы ее не любили.
– Да, не любила.
– Вы ей завидовали?
– Завидовала?
– К примеру, ее голосу.
Тереза фыркнула.
– Или успеху у мальчиков?
– Я уже сказала, что она просто шлюха, и больше ничего.
– Ну а Бруну и Валентин?
– Что – Бруну и Валентин?
– Ответьте на вопрос, – сказал Карлуш.
– Не слышу вопроса.
– Давайте‑ка лучше о группе, – сказал я, пытаясь утихомирить Карлуша, который, судя по всему, опять закипал. – Расскажите о вашем конфликте.
– Мне перестала нравиться музыка, которую мы играем.
– Я имел в виду, как происходила ссора. Повздорили и разошлись? Или кто‑то объединился против кого‑то?
– Не знаю, чем все это закончилось. У меня было свидание в Байру‑Алту.
– Не с саксофонистом ли, случайно? – спросил я, и она оторопела.
– Нет, не с ним, – сказала она так тихо, что нам пришлось податься вперед, чтобы расслышать.
– Чем еще он занимается, кроме саксофона?
Она не ответила. Лишь сунула палец в рот и закусила ноготь.
– Этот саксофонист… не он ли читает вам в университете лекции по химии?
Она кивнула. В лиловом глазу показалась крупная слеза. Она принялась внимательно изучать свою коленку.
– Разве не с ним вы были в тот вечер, когда произошла ссора в группе?
Она мотнула лиловой гривой волос.
– И вы его не видели? – спросил я.
Она прикрыла веки, и крупная фиолетовая слеза скатилась по ее щеке.
– Может быть, тем же вечером позже вы видели его с Катариной Оливейрой?
– Она украла его! – выпалила девушка и шмыгнула носом. – Украла у меня!
– И потому в отдел по борьбе с наркотиками поступил звонок, что университетский преподаватель химии производит и распространяет экстези?
Вскочив, она схватила с отцовского стола бумажные салфетки. Лицо у нее было в слезах, как после побоев.
– Где вы были вчера вечером?
– В «Алфаме» на празднике.
– Как долго?
– Почти весь день я провела дома, занималась, а потом часов в семь за мной заехали друзья.
Я велел ей записать имена этих друзей и их телефоны.
– А вы так и не сказали мне, что произошло с Катариной, – сказала она.
– Вчера вечером она была убита.
– Но я ее и пальцем не трогала! – поспешно сказала она. Авторучка застыла в ее руке.
– Как вы думаете, Валентин либо Бруну находились с ней в сексуальной связи?
– Валентин, тот точно был. Ведь это он нашел ее. А Бруну не был. Боялся Валентина.
– Как это «нашел»?
– Услышал ее пение и притащил в группу.
– А почему вы думаете, что у них были сексуальные отношения?
– Ну, это в духе Катарины.
– Но вы же ничего такого не видели, правда?
Она подняла глаза.
– Нет, – сказала она. – Ничего такого я не видела.
Мы поднялись, чтобы уйти.
– Вы ведь не расскажете полицейским в отделе наркотиков, что это я звонила? – спросила она.
– Если ваш преподаватель невиновен, то скажу.
Она только покачала головой.
– Ну а вы сами? Невиновны?
– Они пытаются доказать, что я помогала ему в изготовлении, но это не так.
– А распространяли?
– Нет, – сказала она и поджала губы.
– В день гибели у Катарины в крови были следы экстези.
– Я тут ни при чем. Я ей ничего не давала.
– Ну а Валентин и Бруну?
– Нет, – сказала она резко, решительно.
Явно ложь.
Я пристально посмотрел ей в глаза, и она не выдержала – отвела взгляд. Она лихорадочно соображала, как поправить ситуацию, как понравиться мне. Малопривлекательная девушка. И к тому же лгунья.
– Чтобы понять Катарину, – сказала она, – надо было слышать ее голос.