Дневной свет туда не проникает. Воздух спертый. Кормят помоями. Я это тебе устрою, Бруну. А за твоей матерью приглядит горничная, так что я не постесняюсь это сделать. Поэтому забудь про Валентина и выложи нам все как есть.
Стоя возле окна, он повернулся в сторону Тежу, видимой за деревьями. Похоже, долго размышлять он не собирался.
– В пятницу днем, – сказал он в стекло.
– Где?
– В пансионе «Нуну». Это возле Праса‑да‑Алегрия, в том районе.
– Когда?
– Между часом и двумя.
– Наркотики присутствовали?
Бруну отлепился от окна, сел на кровать. Он сидел согнувшись, уперев локти в колени, и говорил, глядя в пол:
– Мы приняли по таблетке экстези и выкурили косячок.
– Кто принес?
Он не ответил.
– За хранение и распространение мы никого привлекать не будем, – сказал я. – Мне просто надо составить полную картину. Я желаю знать все детали, представлять себе каждую минуту того дня так же ясно, как будто пережил это сам. Может, это была Тереза Карвалью?
– Валентин, – сказал он.
– Там был и Валентин? – спросил Карлуш.
Глядя в окно, парень кивнул.
– Так вы трахали ее вдвоем?
Бруну сжал рукой лоб, словно пытаясь выдавить оттуда воспоминание.
– Как это было?
– Валентин сказал, что с ней это можно.
– И так и оказалось?
Он развел руками, плечи его передернулись.
– Так кто же из вас трахнул ее сзади? – спросил я.
Он закашлялся, не то всхлипнув, не то рыгнув, обхватил голову руками и застыл, скрючившись, словно в ожидании авиакатастрофы.
Одивелаш, Лиссабон, Португалия.
Я высадил Карлуша с Бруну возле полицейского участка на Руа‑Гомеш‑Фрейре, чтобы Карлуш мог записать его показания, и поехал назад в Одивелаш за Валентином.
В доме и теперь гремели телевизоры и магнитофоны, стены так раскалились, как будто у здания поднялась температура.
Клещ открыл дверь и, ни слова не говоря, повернулся и пошел прочь. По пути он, также мимоходом, стукнул в комнату Валентина и удалился в кухню, где занялся бутылкой «сагреша».
– Полиция! – возгласил он поверх горлышка бутылки.
В дверях показалась мать Валентина. Я забарабанил в фанерную дверь и барабанил, пока Валентин рывком не распахнул ее.
– Собирайся, едем, – сказал я. – Вещи тебе не понадобятся.
– Куда это вы его увозите? – всполошилась мать.
– В город.
– Что он натворил? – Отскочив, как мячик, от дверного косяка, она ринулась за мной по коридору.
Клещ остался в кухне. Он прихлебывал пиво, покручивая свои жидкие усики, и, казалось, наслаждался происходящим.
– Он поможет нам в расследовании убийства одной девушки.
– Убийства? – воскликнула она, порываясь обнять сына, как если бы уже прозвучал приговор.
– Пошли, – сказал он и повернулся к ней спиной.
Мы сели в машину. Всю дорогу, пока мы по жуткому солнцепеку добирались до города, Валентин, высунув локоть, барабанил пальцами по кузову, – исполнял соло ударника.
– А где твой отец? – спросил я.
– Смылся давным‑давно. Я и не помню его совсем.
– Сколько тебе тогда было?
– Слишком мало, чтобы запомнить.
– Ты, должно быть, хорошо учился, если поступил в университет.
– Видели бы вы, какие олухи туда поступают.
– Как ты относишься к матери?
– Она моя мать. Этим все сказано.
– Сколько ей лет?
– А сколько дадите?
– Не знаю. Трудно сказать.
– Из‑за всей этой косметики, что ли?
– Ее сожитель выглядит моложе.
– Ей тридцать семь. Устраивает?
– А тебя он?
Он прекратил барабанить по крыше.
– Где это они вас откопали? – недоуменно спросил он. – Такое чудо‑юдо?
– Просто в моем окружении редко кто проявляет интерес к людям. В этом смысле я один из немногих… Что не означает, что я всегда любезен со всеми. А теперь все‑таки ответь, что ты думаешь о матери.
– Что за бред… – процедил он сквозь зубы.
– Ты же психологию изучаешь в университете.
Он вздохнул, как человек, испытывающий невыносимую скуку:
– Я думаю, что моя мать прекрасный человек с твердыми моральными устоями и этическими принципами, в основном направленными на…
– Спасибо, на этот вопрос ты ответил, – сказал я. – А теперь скажи: подружка на данный момент у тебя имеется?
– Нет.
– А были?
– Иногда. Временами.
– Что тебя в них привлекало?
– Вы что, в «Космополитен» подвизаетесь в свободное от работы время?
– Отвечай, или получишь локтем в ухо.
– Вообще‑то это
Он кивнул и ухмыльнулся, словно заметил крючок, на который я собирался его поймать.
– Вы, похоже, забываете, что Катарина никогда не была моей подружкой.
– Но тебя она заинтересовала? – сказал я. – Ведь это ты нашел ее.
– Нашел?
– Услышал, как она поет. Привел в группу. Это ты ее преследовал, не она – тебя.
– Но это еще не значит, что она была…
– Что она была не такой, как все, правда ведь?
Он опять забарабанил по кузову.
У входа в полицейский участок у меня состоялась небольшая перепалка с дежурным, моим хорошим знакомым, отказывавшимся признать меня, пока я не показал ему удостоверение с фотографией, на которой я запечатлен с бородой. Похоже, меня перестают узнавать…
Оставив Валентина в приемной, я поднялся наверх к себе в кабинет, где молча сидели Бруну с Карлушем. Я прочел запись показаний и велел Бруну подписать их.
– Условились ли Валентин и Катарина встретиться в пятницу после занятий?
– Она по пятницам всегда уезжала в Кашкайш.
– Ты видел Валентина в пятницу вечером?
– Да. Мы встретились в Алькантаре часов около десяти.
– Что он делал между двумя и десятью часами?
– Не знаю.
– Чувствовалось ли в нем что‑то необычное, когда вы встретились? Какое‑то волнение?
– Нет.
– Тереза говорит, что Катарина переспала со всем университетом. Это правда?
– На то, что говорит Тереза, полагаться нельзя.