И тогда он предостерег меня, посоветовал быть крайне осторожным, потому что, как всем известно, любовь слепа. Довод убедительный. Но ощущение – это не любовь, хотя по силе иной раз и не уступает ей.
– Boa tarde, вы не видели эту девушку вчера часа в два – два пятнадцать? Нет? Спасибо. Adeus.
Меня иногда спрашивают, почему я выбрал эту работу, как будто сейчас я могу вдруг все это бросить и стать, например, поэтом! Я стал тем, кем стал, потому что в 1978 году, когда мы с отцом пробрались наконец назад на родину, найти другую работу не смог, а деньги нужны были.
Когда после пятилетнего проживания в Лондоне я очутился на Росиу, я понял, чего мне все эти годы не хватало: как ни странно, бедности. Так я это определил. В Африке этого было с избытком, поэтому я сразу и ощутил знакомое нервное беспокойство, порождение экономического упадка, когда невозможно досыта накормить людей. Это пульс голодной жизни. Теперь это прошло. На улицах, как и в любом европейском городе, царит спокойствие. Хотя стресс все еще ощущается.
– Boa tarde, вы не видели эту девушку вчера часа в два – два пятнадцать? Нет? Спасибо. Adeus.
И остался я на этой работе, потому что поверил в нее. Я охочусь за истиной и, так или иначе, вытаскиваю ее на свет божий. Мне нравится беседовать с людьми. И я не устаю поражаться способности людей лгать. Если человек привык лгать, это заставляет его постоянно лгать и себе самому. Такова уж натура убийцы. Наши тюрьмы забиты невиновными. Самое простое решение задачи и самое ее позорное решение – это упечь за решетку невиновного. Ложь возбуждает следователя.
– Boa tarde, вы не видели эту девушку вчера часа в два – два пятнадцать? Нет? Спасибо. Adeus.
Вот и сегодня мы повидали лжецов – адвоката, его жену, ее любовника, студента‑психолога, маленькую нахалку из нуворишей, паренька из бывших богатеев. А взять этого портье в пансионе.Казалось, уж он‑то будет лгать напропалую. У него и вид лжеца. А он не лгал. Уворачивался, старался увильнуть, но не лгал. В этом вся разница.
Ну а Валентин? Задатки в этом смысле у него будь здоров. Да и практика имеется. Наверное, врать начал еще с тех пор, как остался без отца. Он никому не верит. Даже родной матери.
Да, а главного‑то персонажа я забыл. Жертва! Должно быть, случалось лгать и ей, но вот что действительно меня интригует, – это та игра, которую она вела с матерью. В чем смысл этой игры? Позвонить и вызвать ее? Зачем? Для чего? Продемонстрировать ей что‑то? Чтобы доказать, что она лучше? Или чтобы наказать ее?
– Boa tarde, вы не видели эту девушку вчера часа в два – два пятнадцать? Нет? Спасибо. Adeus.
Чутье говорило мне: наблюдай за адвокатом. И пока это все. Что касается Валентина – тут все непонятно. Трудно допустить, что он позволил себе такое. Это, пожалуй, слишком для него. Поэтому, возможно, тут действовал и кто‑то еще. Другой подонок, который, сотворив это, устыдился или испугался и убил ее. Впрочем, для нее это все было делом привычным. Жорже сказал, что она наведывалась в пансион регулярно, зарабатывая этим на карманные расходы. Любовник матери утверждал, что и с него она брала деньги. А Тереза Карвалью заявила, что Катарина переспала со всем университетом, включая ее преподавателя. Правда, Бруну сказал, что Тереза – источник ненадежный. Никто из них не знал Катарину. Только Валентин сумел узнать ее получше, но ему нужно от нее было одно.
– Boa tarde, вы не видели эту девушку вчера часа в два – два пятнадцать? Да? Видели?
Я находился в кафе на Авенида‑Дуке‑ди‑Авила, через несколько домов от школы Катарины – лицея Д. Диниша.
– Она зашла сюда часа в два, – сказал бармен. – Я и раньше ее здесь видел – закажет кофе, выпьет, потом уходит.
– Почему вы ее запомнили?
– Я заступил в два, а через несколько минут появилась она.
– Почему вы ее запомнили?
– Я заступил в два, а через несколько минут появилась она. Кроме нее, в кафе тогда никого не было.
– С ней кто‑нибудь был?
– Нет. Она постояла у стойки, ну, как я и говорил. Голубоглазая блондинка, в белом топе, юбка мини, ножки стройные, туфли такие тупоносые, со стразами на каблуках.
– Вы хорошо ее рассмотрели.
– А что, это запрещено?
– Почему вы обратили на нее внимание?
Опершись на стойку, он забарабанил по ней пальцами, взвешивая, что сказать. Я не сводил с него глаз, и он принял серьезный вид.
– Вы что, шутите?
– Ничуть.
– Потому что, – сказал он, щелкнув пальцами, – я был бы не прочь с ней позабавиться. Попка у нее была что надо. Ясно? А кто вы такой, собственно?
– Я из полиции, – сказал я. – У вас телефон имеется?
– Вон, в углу, в конце зала.
Я позвонил Карлушу, выяснил, что разрешения на обыск он еще не получил, и велел, когда он его получит, дожидаться меня в участке. Разговор с учительницей Катарины, я полагал, продлится не больше часа, после чего мы с ним вместе осмотрим комнату Валентина. Повесив трубку, я кинул несколько монет на стойку бара и вышел.
Учительница жила в верхнем этаже аккуратного, недавно отремонтированного четырехэтажного дома на Руа‑Актор‑Таборда недалеко от полиции. Было немногим больше семи и еще светло. Можно было пройти и пешком, но мешала жара.
Первое, что бросилось мне в глаза, – это то, что она оказалась не похожа на тех учительниц, которых я когда‑либо знал или встречал. В ушах у нее были серьги, по форме напоминавшие выгнутые кофейные ложечки, на губах помада – даже для беседы с полицейским и то напомадилась. Ее зеленые проницательные глаза неотступно следили за собеседником, зубы были очень белыми и крепкими. На ней было легкое короткое синее платье без пояса с короткими рукавами, закатанными до самых плеч. Тело у нее было очень белое, блестевшее от пота. Она была с меня ростом, с длинными стройными ногами и длинными гибкими руками. Звали ее Анна Луиза Мадругада.
– Но зовут меня просто Луиза, – сказала она. – Чаю со льдом? Домашний!
Я кивнул.
– Садитесь, пожалуйста.
Пройдя в маленькую кухоньку, она открыла холодильник. Я остался в комнате, темной из‑за закрытых ставен, через которые не проникали с улицы ни свет, ни жара. До моего прихода она работала. На столе была зажженная лампа, кипы книг и бумаг с какими‑то текстами. В углу мерцал экран компьютера, на котором тоже был текст. Она уселась в кресло напротив и передала мне чай со льдом, протянув длинную красивую руку – не мускулистую, но крепкую. Изящным жестом поставила свой стакан на приставной столик, где стояла пепельница с двумя окурками. В кресле она полусидела‑полулежала, коленями почти касаясь моих.
Ноги ее в этой свободной позе были так близко от меня, что я невольно смотрел на них. Я заговорил о ее работе. Она сказала, что работает над докторской диссертацией, и назвала тему, тут же улетучившуюся у меня из головы. Я поймал себя на том, что меня больше занимает ее платье, которое вздергивалось на бедрах при малейшем ее движении; я боялся, что вот‑вот увижу что‑то, не предназначенное моему взгляду, но в то же время хотел это увидеть. Но через несколько секунд я понял, что на ней легинсы, в которых она может позволить себе некоторую вольность движений. Я успокоился и расслабился, вновь переключив внимание на ее лоснящиеся от пота белые плечи и гнутые ложечки серег. Я пожалел, что не взял с собой Карлуша. Он задавал бы вопросы и выслушивал ответы, а я смог бы полностью сосредоточиться на наблюдении.
Меня интересовал ее возраст, и я попытался рассмотреть ее руки, но это оказалось невозможно: они пребывали в постоянном движении.