Ей могло быть от двадцати пяти до тридцати пяти. Она толкнула меня ногой и положила руку мне на колено, извиняясь. Я почувствовал волнение, кровь заиграла во мне. Как это случилось? И что сказать? Какими словами?
– Инспектор?
– Да, – отозвался я, увидев, что она, склонив голову набок, ожидает от меня ответа. – У меня был трудный день, сеньора доктор.
– Луиза, – поправила она меня. – Я слишком много болтаю. Когда работаешь весь день напропалую, то к вечеру бывает просто необходимо выговориться. Ваш приход для меня дар божий. Обычно я в таких случаях отправляюсь в кафе и стараюсь разговорить бармена, но они все такие угрюмые, нелюдимые, занятые. Но, так или иначе, я выплескиваю на них всякую ерунду, всю чушь, что накопилась за день. И сейчас я делаю то же самое: слишком много болтаю. И на этот раз жертвой стали вы.
– Я вовсе не прочь поболтать, – сказал я. – И послушать ерунду, которой в моей жизни явно не хватает. Бессмыслицы – полно, а ерунды – нет.
– Я встала в восемь. К девяти уже сидела за столом. Все шло отлично, именно так, как надо. А потом я услышала детские голоса – дети играли на улице. Машин внизу не было, и я вспомнила, что сегодня суббота, и именно поэтому я работаю дома, а не преподаю. И я вдруг подумала: а почему эти дети в городе в такой прекрасный, первый по‑настоящему летний день? И почему сама я в городе? Почему я не сижу с кем‑нибудь за столиком на пляже, а вместо этого торчу взаперти, корплю над этой ученой мутью, которую прочитают в лучшем случае человек пять? Я ощутила всю бессмысленность моего времяпрепровождения, это накатило на меня, как волна. Я испугалась, что эта волна поглотит меня окончательно, и поскорее кинулась опять к работе. И проработала весь день. Ни один звонок не отвлек меня. Звонков не было – все на пляже.
– И единственный, кто позвонил, был я.
– О, мой спаситель!
– Спасательная служба полиции.
Она засмеялась.
– Вы ведь этим профессионально занимаетесь?
Я уклонился от ответа. В спасателях я не служил уже давно. Моим делом было собирать улики.
– Мне повезло, что я застал вас дома, – сказал я. – Мог позвонить еще кто‑нибудь, и вы упорхнули бы.
– Теперь я все больше дома, – меланхолично ответила она.
– Из‑за работы?
– Нет. – Окинув меня внимательным взглядом, она передернула плечами: – Недавно я рассталась с моим бойфрендом, и все рухнуло. Ничего страшного, просто стало чертовски скучно.
– И долгая это была связь?
– Чересчур долгая. Такая долгая, что мы даже и не поженились, – сказала она и вдруг огорошила меня, спросив: – Ну а вы?
– Что «я»?
– Вы женаты?
– Восемнадцать лет был женат.
– Наверно, служба в полиции и брак не очень‑то сочетаются.
– Она умерла.
– Простите.
– Еще года не прошло, – сказал я, и внезапно у меня мелькнула мысль, которую я тут же и высказал: – Получается, что женат я был семнадцать лет, но просто…
В комнате стало сумрачнее. Мы сидели в круге света от настольной лампы, напряженно вытянувшись на краешках кресел, и оба вглядывались в лица друг друга в теплом и неярком свете.
– Я выплыл, – сказал я, побуждаемый интимностью обстановки. – Но это, наверно, чертовски скучная материя.
– И вот что с нами случилось.
– Что?
– Что мы, как чертовски скучные люди, пришли к тому, что стали работать по субботам с утра и до вечера. И только это поддерживает в нас сознание, что мы еще чего‑то стоим.
И только это поддерживает в нас сознание, что мы еще чего‑то стоим.
– У меня есть дочь. Это помогает. А работаю я сейчас только потому, что невидимый голос дал мне поручение, и я не смею отказаться.
– Какого же рода поручение могло привести вас к моей двери? Уж не попал ли в беду кто‑то из моих ребят?
– Вам сегодня не звонили?
– Ну не тяните же!
– Кто из ваших ребят мог попасть в беду, как вам кажется?
– Мальчик или девочка?
– Девочка.
– Катарина Соуза Оливейра.
– С первой попытки.
– Я так и знала, что в конце концов мне придется отвечать на вопросы о ней.
– Вопросы о чем?
– Должно быть, о наркотиках.
– Я из отдела убийств.
Ее руки взметнулись к лицу. Она застыла. Потом подошла к окну и отворила ставни, впуская в комнату свет и остаток дневного тепла.
– Что случилось? – спросила она.
– Ее убили вчера под вечер, – сказал я. – Странно, что вам никто не звонил. Доктор Оливейра сказал, что пытался дозвониться до вас поздно вечером.
– Я была с сестрой в Алфаме.
– Вы ожидали неприятностей с наркотиками.
– Я считаю своей обязанностью наблюдать, нет ли у ученика признаков наркомании: следов от шприца, расширенных зрачков, рассеянности, чувства потерянности.
– И каким же из этих признаков обладала Катарина?
– Всем набором, кроме следов от шприца.
– Вы говорили с ней на эту тему?
– Конечно. Я говорю с каждым из подозреваемых.
– А чувство потерянности – откуда бы этому взяться у нее?
– Оно не означает, что ее не любили. Ну, вы же понимаете, как это бывает. Она была талантлива, а это привлекает внимание. Голубоглазая блондинка с чудным голосом. Многим она нравилась, и многие пытались ей подражать, но друзей среди поклонников у нее не было. Все они были не чета ей.
– Вы слышали, как она поет?
– Голос не то чтобы очень красивый, не звонкий, не такого уж приятного тембра, но от него почему‑то бежал мороз по коже. Она умела петь фадо, но особенно любила исполнять песни под негритянскую музыку – блюзы, Билли Холидей. Петь под Билли Холидей – это был ее коронный номер.
– Да, ей было о чем поплакать, – сказал я. – А как насчет перепадов настроения?
– В этом семестре настроение у нее было вполне сносное. Иногда с ней случались ужасные приступы гнева. Она ходила злобная, с таким видом, словно еще минута – и она вышвырнет в окно свой стол. Но потом успокаивалась и только мрачнела и хмурилась. Я поговорила с ее матерью, и почти сразу это помогло.
– Следов медикаментов в ее крови не обнаружено.
– Возможно, она перестала принимать то, что вызывало все эти перепады.
– Для своего возраста она была крайне сексуальна. Вы знали о каких‑нибудь ее романах в школе?
– Разве может у нас что‑то происходить без того, чтобы все не стали судачить об этом? Но иногда слухи сильно преувеличены, и очень непросто разобраться, где правда, а где ложь. Так что слухи я обычно не обсуждаю.
– Меня интересуют ваши собственные наблюдения.
Она отошла от окна и вновь села на самый краешек кресла.
– Попробую сформулировать это иначе, – сказал я. – Я прошел по ее следу весь путь от пансиона на Руа‑да‑Глория до кафе, что неподалеку от школы. В кафе «Белла Италия» она была примерно в два пятнадцать. Можно предположить, что она была в школе. Зачем бы ей проделывать весь этот путь, если не идти потом в школу?
– Она была у меня в классе до четырех тридцати.