– Фамилия еврейская, на случай если вы…
– Вам известно, что закупка тканей евреям запрещена?
– Я сам дал ему ткань.
Опять пошел снег. Сквозь грязное стекло Фельзен различал падающие белые хлопья на сумрачном сером фоне.
– Ольга Казарова, – сказал человек.
– Ну, и что с ней такое?
– Она ваша знакомая.
– Однажды я переспал с Ольгой.
– Она большевичка.
– Она русская. Это мне известно, – сказал Фельзен, – но я не знал, что возможно распознать коммуниста даже в постели.
Казалось, внутри у его собеседника что‑то щелкнуло. Он встал и сунул папку под мышку.
– По‑моему, вы не в достаточной мере понимаете серьезность положения, в котором вы оказались, герр Фельзен.
– Вы правы. Не в достаточной. Может, вы будете так любезны, что…
– Возможно, вам следует преподать урок.
Фельзен внезапно почувствовал себя как в потерявшем управление автомобиле, несущемся по склону вниз.
– Ваше расследование, – начал было он.
Но собеседник уже направился к двери.
– Господин… господин… подождите.
Человек распахнул дверь. Двое вошедших солдат подхватили Фельзена и выволокли наружу.
– Отправляем вас обратно в школу, герр Фельзен, – сказал человек в темном костюме.
Его отвели обратно в камеру, где продержали еще три дня. Никто больше с ним не разговаривал. Раз в день ему давали миску супа. Ведро его не опорожняли. Он сидел на своем тюфяке рядом с собственной мочой и фекалиями. Время от времени в темноте раздавались крики – иногда слабые, еле слышные, иногда громкие, пугающе близкие. За дверью в коридоре происходили избиения. Из дверной щели не раз и не два до него долетал вопль «мама!».
Часы и дни он готовился к неизбежному. Он старался приучить себя держаться робко и униженно. На четвертый день за ним пришли опять. От него дурно пахло, ноги его были ватными от страха. В комнату для допросов его не отвели; не было и новой встречи с мужчиной в темном костюме. На Фельзена надели наручники и вывели во двор, где все еще хлопьями падал снег; на земле он был уже утрамбован тяжелыми башмаками и колесами. Его затолкали в пустой фургон с каким‑то большим липким пятном на полу и закрыли дверцы.
– Куда едем? – бросил он в темноту.
– В Заксенхаузен, – ответил снаружи охранник.
– А как насчет законности? – спросил Фельзен. – Разве есть судебное решение?
Охранник грохнул задвижкой. Водитель резко тронул, и Фельзена отбросило к стенке.
Эва Брюке сидела в «Красной кошке» в своем кабинете, куря папиросу за папиросой и беспрестанно подливая коньяк в чашку кофе. Отек на ее лице спал, остались только сине‑желтые синяки, которые она скрывала под тоном и пудрой.
В открытую дверь кабинета была видна пустая кухня. Услышав легкий стук в заднюю дверь, она встала, но в этот момент раздался телефонный звонок – громкий, как будто на пол грохнулась посуда. Она не хотела подходить, но звон был таким оглушительным, что пришлось снять трубку.
– Эва? – услышала она.
– Да, – отозвалась она, узнав голос. – Это «Красная кошка».
– У тебя усталый голос.
– Работаю по целым дням, отдохнуть некогда.
– Ты должна дать себе передышку.
– Так сказать, «Сила через радость», – сказала она, и позвонивший засмеялся.
– У вас найдется еще кто‑нибудь с чувством юмора?
– Смотря кто собирается пошутить.
– Я имею в виду кого‑нибудь, кто оценит веселье необычного свойства.
– Я имею в виду кого‑нибудь, кто оценит веселье необычного свойства.
– Я знаю тех, кто еще не утратил способность смеяться.
– Я ее не утратил. – Он хохотнул как бы в подтверждение сказанного.
– Вероятно, – отозвалась она серьезно.
– Не могли бы они навестить меня для необычных увеселений?
– Сколько их потребуется?
– Ну, думаю, для веселья подходит число «три». Это возможно?
– Может, заглянете ко мне и объясните поподробнее, что, собственно…
– Нет, сейчас мне это было бы некстати.
– Знаете, меня несколько беспокоит…
– О, волноваться не стоит. Тема – чисто гастрономическая. Что в наши дни по части удовольствия может сравниться с едой?
– Я подумаю, что можно сделать.
– Спасибо, Эва. Ценю твою предупредительность.
Повесив трубку, она поспешила к задней двери. На запорошенной снегом дорожке стоял невысокий, скромного вида человек, которого она и ожидала увидеть. Она пригласила его войти. Он стряхнул снег со шляпы и потопал, чтобы не наследить. Они прошли в кабинет. Эва вытащила провод из розетки.
– Выпьете, герр Кауфман?
– Если только чаю.
– У меня кофе.
– Спасибо, не надо.
– Чем могу быть полезна?
– Не приютите ли у себя двух гостей?
– Я же говорила…
– Знаю, но случай экстренный.
– Только не здесь.
– Хорошо.
– Надолго?
– На три дня.
– Мне, может быть, придется уехать, – сказала она наобум, вспомнив телефонный разговор.
– Они могут остаться одни.
– Я вам уже говорила, что это будет… что это было бы…
– Я знаю. – Он сложил руки на коленях. – Но тут обстоятельства совершенно особые.
– Разве они не всегда особые?
– Наверно, вы правы.
Она зажгла папиросу, затянулась и выпустила дым.
– Когда они прибудут?
Заксенхаузен был расположен к северо‑западу от Берлина в Ораниенберге и находился в старых казармах СС, переделанных в концлагерь. Фельзену это место было известно лишь потому, что он когда‑то взял оттуда трех заключенных – одного политического и двух евреев, – чтобы подметать в цехах. Заключенных выпустили в 1936 году, как раз перед Олимпиадой. Им не было нужды рассказывать об условиях содержания в лагере – об этом красноречиво свидетельствовала их истощенность: каждый потерял минимум пятнадцать килограммов.
Ехать из Берлина по заснеженной дороге было трудно. Фургон буксовал, скользил, его кидало от обочины к обочине.
Когда они прибыли, он услышал скрип открываемых ворот, за которым последовали громоподобные удары по кузову. От этого Фельзен окончательно пал духом. Затем все стихло – слышался лишь скрип колес по насту. Фургон остановился. Завывал ветер. Водитель кашлял в кабине. Дверцы отворились.
Фельзен поднялся. Руки у него были липкими от свежей крови на дне фургона. Сделав несколько неверных шагов, он пробрался к выходу. Снаружи раскинулось белое поле, которое прорезали лишь две колеи, оставленные их фургоном. Метрах в двухстах – точно определить расстояние было трудно из‑за слепящей белизны снега – виднелись какие‑то строения и деревья.
Фургон уехал, оставив его в глубоком, по щиколотку, снегу. Дверцы на ходу открылись и закрылись; он схватился за голову, испуганный внезапным грохотом. У края ровного заснеженного поля он заметил стоявшего в непринужденной позе человека. Фельзен упал лицом в снег и зажмурился. Серая, расплывчатая фигура не шевелилась.