* * *
Несколькими словами мать безжалостно разрушила картину нашей безоблачной семейной идиллии. Я совершенно не помнил, чтобы мне случалось вести себя подобным образом - бить себя по голове, отказываться от еды, не спать и бояться родительских ссор. Я-то думал, что родители добровольно дали клятву всегда и неизменно сохранять спокойствие. Оказывается, правда заключалась в том, что они были вынуждены оберегать меня не потому, будто считали, что так будет лучше, а потому, что я требовал мира и тишины как необходимых условий моего существования, таких же самых, как еда или тепло. Покой в нашем доме в равной мере определялся моей слабостью и их силой. Мать взяла меня за руку:
- Пожалуй, я сделала ошибку, приехав сюда.
Даже сейчас она беспокоилась о том, что я могу не справиться с тем, что свалилось на меня. Разумеется, она была права, когда сомневалась во мне. Ведь всего несколько минут назад я сам готов был умолять ничего мне не говорить, чтобы сохранить хотя бы видимость спокойствия.
- Мам, я хочу выслушать тебя до конца, я готов. - Стараясь скрыть снедавшее меня волнение, я попытался успокоить ее: - Ты накричала на папу. Выскочила на улицу. Хлопнула дверью. Что было дальше?
Я пошел на хитрость, чтобы вернуть наш разговор в прежнее русло, и она удалась. Матери настолько сильно хотелось опровергнуть выдвинутые против нее обвинения, что все ее сомнения на мой счет рассеялись, и она вновь погрузилась в череду прошедших событий. Наши колени соприкоснулись, и она даже понизила голос, словно поверяя мне страшную тайну.
Я направилась к реке. Ей предстояло сыграть важную роль в нашем дальнейшем существовании. Например, чтобы выжить и сводить концы с концами, нам по-прежнему нужны были наличные, пусть даже совсем немного. Мы не производили собственное электричество, а за землю нужно было вносить ежегодный налог. И выходом из положения должен был стать лосось. Мы могли бы ловить его летом, коптить и заготавливать на зиму. Мы могли бы продавать его торговцам рыбой, но я подумывала о большем, и у меня уже был разработан план. Мы собирались привести в порядок хозяйственные постройки - раньше в них держали скотину, но их легко можно было переоборудовать в примитивные жилые помещения. Всю работу мы с Крисом могли сделать сами, поскольку умели обращаться с инструментами, прибегнув лишь к самой необходимой помощи наемных специалистов. Завершив все приготовления, мы могли бы предложить свою ферму в качестве места туристического отдыха, привлекая гостей обещанием натуральных продуктов, живописным ландшафтом и перспективой поймать в реке лучших в мире лососей по умеренной цене, сопоставимой с рыбной ловлей в Шотландии или Канаде. Несмотря на всю значимость реки, поначалу Крис отказывался даже просто спускаться к ней. Он говорил, что она слишком унылая и мрачная. Он не верил в возможность осуществления наших планов. Никто не станет платить за то, чтобы побывать на нашей ферме. Во всяком случае, так он утверждал. Согласна, когда мы только приехали на ферму, ее никак нельзя было назвать живописной или только что сошедшей с рекламной картинки. Берег зарос кустарником и травой, которая доходила до колен, а таких огромных слизняков, толщиной с мой большой палец, я не видела никогда в жизни. Но одновременно здесь таились большие возможности. Нужно было лишь приложить к ним руки и немножечко любви.
На реке имелся небольшой деревянный причал. В апреле он был опутан водорослями. Стоя на нем в тот вечер и глядя, как гаснут последние проблески дневного света, я чувствовала себя одинокой и усталой. Но спустя несколько минут я взяла себя в руки и решила, что сейчас самое время искупаться и объявить реку официально открытой для бизнеса! Я разделась догола, сложив кучкой одежду, и прыгнула в воду. Она была такой холодной, что у меня перехватило дыхание. Вынырнув на поверхность, я взвизгнула и изо всех заработала руками, стараясь согреться. И вдруг я остановилась, потому что нижние ветки дерева, растущего на противоположном берегу, зашевелились. Это не мог быть ветер, потому что макушки их оставались совершенно неподвижными. Это было что-то еще - кто-то подсматривал за мной, затаившись в ветвях. Я была в воде одна, без одежды, и мне стало страшно. С такого расстояния Крис не услышал бы, даже если бы я закричала. А потом ветви на берегу вновь пришли в движение, отделились от дерева и заскользили ко мне. Мне следовало уплыть прочь, уплыть как можно быстрее, но тело отказалось повиноваться, и я осталась на месте, едва шевеля руками и ногами. Ветви тем временем приближались. Вот только это были совсем не ветки! Это были рога гигантского лося.
За все мои детские годы, проведенные в Швеции, никогда еще лось не оказывался в такой близости ко мне. Я старалась держаться на воде без шума и всплесков, когда он проплыл так близко, что, протянув руку, я могла бы обнять его за шею и влезть ему на спину. Все было совсем как в тех сказках, что я читала тебе, когда лесная принцесса обнаженной скачет на спине лося и ее длинные серебристые волосы переливаются в лунном свете. Должно быть, я все-таки не удержалась и удивленно вскрикнула, потому что лось повернул голову, взгляд его черных глаз встретился с моими, и я ощутила на лице его теплое дыхание. Вокруг моих бедер завихрился водоворот, поднятый его мощными ногами. А потом он фыркнул и поплыл на другой берег, выйдя на нашу землю рядом с причалом во всем великолепии своего мощного тела. Это был настоящий царь здешней природы. Он встряхнулся так, что брызги полетели во все стороны, а от шкуры повалил пар, и медленно и величественно удалился в лес.
Еще несколько минут я бултыхалась на середине реки, не чувствуя холода. На меня вдруг снизошла абсолютная уверенность в том, что мы поступили правильно, когда переехали сюда. Мы не случайно остановили свой выбор на этой ферме. Здесь было наше настоящее место. Я зажмурилась, представляя, как тысячи ярких и разноцветных лососей скользят в воде вокруг меня.
* * *
Мать полезла в сумочку и вытащила оттуда нож. Я инстинктивно отпрянул, и моя реакция явно ее озадачила.
- Я тебя напугала?
Ее слова прозвучали как обвинение. То, как она внезапно достала его, и ее манера обращаться с ним навели меня на мысль, уж не проверяет ли она меня специально, как давеча, когда оставила одного, и я сделал себе мысленную зарубку оставаться настороже на тот случай, если она и дальше будет пытаться спровоцировать меня. Развернув нож, мать протянула его мне рукояткой вперед.
- Вот, возьми.
Нож был целиком вырезан из дерева, включая лезвие, которое было выкрашено серебрянкой под цвет металла. Он оказался тупым и совершенно безобидным. А вот на рукоятке виднелась довольно-таки искусная резьба. На одной стороне была изображена обнаженная женщина, купающаяся у скал в озере, с большой грудью и длинными волосами, полощущимися в воде. Лоно ее было символически прочерчено одной-единственной насечкой. А на другой стороне было вырезано лицо тролля, высунувшего язык, словно собака, запыхавшаяся от быстрого бега, и с носом в форме гротескного фаллоса.
Тебе наверняка знакома подобная разновидность юмора. Она популярна в сельских местностях Швеции, где фермеры любят вырезать вульгарные фигурки в виде облегчающегося мужчины, у которого струя мочи обозначена тоненькой изогнутой щепочкой.
Покрути нож в руке, вот так, вперед и назад…
Да, правильно. Крути его, крути…
Быстрее! Так, чтобы видеть обе фигурки одновременно. Тролль с вожделением подсматривает за женщиной, а та даже не подозревает об этом - и они почти сливаются. Намек совершенно ясен. Тот факт, что женщина не догадывается о грозящей ей опасности, лишь усиливает сексуальное вожделение тролля.
Этот нож стал подарком, причем очень странным подарком, который сделал мне новый сосед во время нашей первой встречи. Несмотря на то что он обитает всего в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от нашей фермы, встреча состоялась только после того, как мы прожили в Швеции две недели, - две недели, и за все это время к нам не наведался в гости ни один из окрестных фермеров. Нас старательно игнорировали. Кто-то распорядился не замечать нас. В Лондоне есть тысячи людей, которые живут по соседству, не общаясь друг с другом. Но в сельской местности Швеции анонимность не в чести. Это просто не принято. Чтобы поселиться в этом регионе, нам требовалось согласие общины, мы попросту не могли забиться в угол и выжидать неизвестно чего. Таковы были реалии. Предыдущая владелица, Цецилия, сообщила мне, что наши пустующие земли можно сдать в аренду местным фермерам. Обычно они платили какую-то символическую сумму, но я намеревалась убедить их взамен поставлять нам те продукты, которые мы не могли выращивать сами.
Решив, что две недели - срок вполне достаточный, однажды утром я заявила Крису, что мы сами пойдем к ним в гости, если они не хотят идти первыми. В тот день я уделила своей внешности особое внимание, остановив свой выбор на паре хлопчатобумажных брюк, поскольку платье означало бы, что я не способна заниматься физическим трудом. Изображать нищенку я тоже не хотела. Мы не могли позволить себе признаться в финансовых трудностях. Стань они известны, горькая правда могла бы выставить нас в неприглядном свете, поскольку местные жители сочли бы это оскорблением - дескать, мы переселились к ним только потому, что больше нам жить негде. Равным образом, мы не могли дать понять, будто собираемся подкупом завоевать их расположение. Поддавшись минутному порыву, я сняла со стены дома шведский флаг и, словно косынкой, подвязала им волосы.
Крис отказался составить мне компанию. Он не говорил по-шведски и был слишком горд, чтобы просто стоять рядом со мной, ожидая перевода. Говоря по правде, я была только рада этому. Первое впечатление имело решающее значение, и я сомневалась, что они тепло примут англичанина, который не знает ни слова на их языке. А я хотела доказать окрестным фермерам, что мы отнюдь не были незадачливыми горожанами-чужеземцами, которые ни в грош не ставят местные обычаи. Мне не терпелось увидеть, как просветлеют их лица, когда я заговорю с ними на беглом шведском и с гордостью сообщу, что выросла на уединенной шведской ферме, очень похожей на ту, где мы поселились теперь.
Ближайшая к нам ферма принадлежала крупнейшему местному землевладельцу, и именно с ним Цецилия заключила договор аренды своих полей. Совершенно очевидно, что начинать следовало с него. Пройдя по дороге, я подошла к огромному свинарнику, в котором не было окон. Его мрачную крышу из листового железа венчали несколько узких черных труб, и от него исходил одуряющий запах навоза и свинооткормочных химикалий. Очевидно, местные фермеры не забивали себе голову сомнениями относительно эффективности интенсивного сельского хозяйства. К тому же Крис недвусмысленно дал понять, что вегетарианство его не прельщает. Наша диета была бедна протеинами, денег в банке почти не осталось, так что если аренда оставалась нашим единственным источником мяса, не считая лососей, то я просто не могла отвергнуть ее, исходя из сугубо этических соображений. Морализаторство в данном вопросе выставило бы меня в глазах местных жителей высокомерной и привередливой особой, к тому же, что было бы гораздо хуже, иностранкой.
Их дом находился в самом конце длинной подъездной аллеи, усыпанной гравием. Все окна фасада выходили на свинарник, что казалось странным, учитывая, что с другой стороны открывался вид на поля и лес. В отличие от нашего дома, выстроенного двести лет назад, здешние хозяева снесли прежнюю постройку и на ее месте возвели современное здание. Под "современным" я вовсе не имею в виду куб из стекла, бетона и стали; оно имело привычную форму в два этажа, облицованное тонким голубым отделочным камнем, веранду и шиферную крышу. Очевидно, они хотели сохранить верность традициям, не отказываясь при этом от удобств современности. Мне показалось, что наш фермерский дом, несмотря на свои многочисленные недостатки, выглядит куда привлекательнее и симпатичнее: во всяком случае, он уж точно был типичным образчиком шведской деревенской архитектуры, а не ее имитацией.
Когда я постучала в дверь, то ответа не получила, но их сверкающий серебристый "сааб" - а ведь "Сааб" уже даже не шведская компания - стоял на подъездной аллее. Так что хозяева были дома; скорее всего, где-то на участке. Я отправилась на поиски, подавленная внушительными размерами их земельной собственности, которая раз в пятьдесят превышала площадь нашей маленькой фермы. Подойдя к реке, я оказалась перед пологим холмом, заросшим сорняками, этакой кочкой на ровном месте. Вот только он представлял собой творение человеческих рук. У подножия виднелась крыша убежища, очень похожего на те, что строились в Лондоне во время войны или в Америке для укрытия от торнадо. Дверь его была обшита той же листовой сталью, что и крыша свинарника. Замок болтался на одной дужке и был открыт. Пользуясь случаем, я постучала и услышала внутри какую-то возню. Еще через несколько мгновений дверь распахнулась, и я впервые встретилась лицом к лицу с Хоканом Греггсоном.
* * *
Мать вытряхнула из своего дневника газетную вырезку. Протянув ее мне, она обломанным ногтем отчеркнула голову Хокана Греггсона. Я уже видел его раньше, на той фотографии, которую она прислала по электронной почте, - высокий незнакомец, беседующий с моим отцом.
Эта вырезка - с первой страницы газеты "Halland Nyheter", которую выписывает большинство местных жителей. Наш отказ от подписки из-за дороговизны породил злобные сплетни о том, что мы - снобы, пренебрегающие местными обычаями. У нас не было другого выхода, кроме как оформить ее. Крис пришел в ярость, и мне пришлось объяснить ему, что возможность стать своим не имеет цены. Но, как бы там ни было, я показываю ее тебе потому, что ты должен понять, какой властью обладает человек, против которого я осмелилась выступить.
Хокан в центре.
Справа от него - будущий лидер христианских демократов, Мари Эклунд. Непреклонная и совершенно безжалостная особа, которая когда-нибудь станет большим политиком. Под "большим" я имею в виду успешного, а не достойного. Она обманула мои ожидания. Я пришла к ней со своими обвинениями в самый разгар кризиса. Но в ее офисе меня даже не соизволили записать на прием. Она не пожелала меня выслушать.
Слева от Хокана стоит мэр Фалькенберга, приморского городка, расположенного неподалеку от нашей фермы, Кристофер Дальгаард. Его дружелюбие настолько чрезмерно, что в нем невозможно не усомниться. Он слишком громко смеется вашим шуткам. Он слишком интересуется вашим мнением. Но, в отличие от Мари Эклунд, он не питает иных устремлений, кроме как остаться именно там, где находится, но сохранение статус-кво может быть побудительным мотивом не менее сильным, чем желание подняться наверх.
И наконец, сам Хокан. Он привлекателен, не стану отрицать, и при личной встрече производит неизгладимое впечатление. Высокий и широкоплечий, он буквально подавляет своей физической мощью. Кожа у него грубая и загорелая. В нем нет ни капли мягкотелости, как и слабости. Он достаточно богат, чтобы нанять армию людей, которые гнули бы на него спину, а он бы правил ими, как император прошлого, отдавая приказы со своей веранды. Но он не таков. Он встает на рассвете и работает до позднего вечера. В его присутствии и представить невозможно, что у него есть слабое место. Когда он берет тебя за руку, то вырваться из его хватки попросту нереально. Ему уже пятьдесят, но он обладает силой и задором молодого человека, обретя с годами старческую мудрость и хитрость, - а это опасное сочетание.
Даже в тот первый день он сразу же показался мне опасным, как гремучая змея.
Когда он вышел на свет из своего подземного логова, я поспешно представилась и затараторила, изрекая нечто вроде: "Привет, меня зовут Тильда, я ужасно рада с вами познакомиться, я переехала на ферму ниже по дороге…" И да, я очень нервничала. Я говорила слишком много и слишком быстро. Посреди этого детского лепета я вдруг вспомнила о флаге, которым подвязала волосы, и подумала: "Какая нелепость!" Покраснев, как школьница, я запнулась. И что, по-твоему, он сделал? Ну, придумай самую жестокую отповедь.
* * *
До сих пор мать задавала лишь риторические вопросы, но на сей раз она явно ждала ответа. Очередное испытание. Способен ли я представить себе жестокость? В голову мне пришло несколько возможностей, но они выглядели настолько дико, что я ограничился тем, что сказал:
- Не знаю.
Хокан ответил мне по-английски. Я была уничтожена и раздавлена. Быть может, мой шведский и впрямь старомоден. Но мы с ним оба были шведами. Так почему мы должны разговаривать друг с другом на иностранном языке? Я попробовала было продолжить беседу на шведском, но он отказался. Я растерялась, не желая показаться грубой и невежливой. Не забывай, в тот момент мне хотелось подружиться с этим человеком. В конце концов я стала отвечать ему на английском. Как только я это сделала, он улыбнулся с таким видом, словно одержал победу, и заговорил со мной по-шведски. И за все то время, что я провела в Швеции, больше ни разу обратился ко мне на английском языке.
А потом, словно это не он только что оскорбил меня до глубины души, Хокан пригласил меня внутрь своего бомбоубежища. Оказалось, что это - мастерская. Пол был усыпан стружками, а на стенах висели инструменты. Повсюду стояли фигурки троллей, вырезанные из дерева. Их оказались сотни. Некоторые были раскрашены. Другие еще не были закончены - вот из полена торчит длинный нос, ожидая, пока будет вырезано лицо. Хокан утверждал, что он их не продает, просто раздает в качестве подарков. Он хвастался, что в любом доме в радиусе двадцати миль можно найти хотя бы одного его тролля, а кое-кто из его ближайших друзей владеет целыми коллекциями их, настоящими семействами. Понимаешь, что это значит? Деревянными троллями, словно медалями, он награждает самых верных своих сторонников. Когда проезжаешь на велосипеде мимо чьей-либо фермы, в окне непременно красуются выстроившиеся в ряд тролли: один, два, три, четыре, отец, мать, дочь, сын, полный набор, целая семейка - высшая честь, которую только может оказать Хокан, свидетельство принесенной ему присяги на верность.
Тролля я не удостоилась. Вместо него он протянул мне вот этот нож и сказал: "Добро пожаловать в Швецию!" Тогда я не обратила особого внимания на его подарок, сочтя неуместным, что меня приветствуют в собственной стране. Я ведь не была иностранкой. Его тон оскорбил меня, и я не стала всматриваться в резные фигурки на рукоятке, как не придала значения и тому, что он подарил мне нож, а не тролля. Теперь-то мне ясно: он не хотел, чтобы я выставила тролля в нашем окне и люди ошибочно приняли это за знак того, что мы с ним - друзья.
Когда он выпроваживал меня наружу, я вдруг заметила вторую дверь, в задней части убежища. Она была заперта на тяжелый и крепкий висячий замок. Тебе этот факт может показаться маловажным, но этой второй комнате еще предстоит сыграть свою роль в моем рассказе. Просто сделай мысленную зарубку, а заодно спроси себя, зачем на нее понадобилось вешать замок, когда первая дверь и так надежно запиралась.