Получалось, что где‑то в мире нет ничего незаконного в изнасиловании десятилетнего ребенка, зато здесь, в Венеции, незаконно разбивать стекла камнями, а его работа заключается в том, чтобы люди этого не делали, и арестовывать тех, кто это себе позволяет. Поезд подошел к станции, замедлил ход и остановился. В руках многих пассажиров, сходивших на платформу, были букеты цветов, завернутые в бумагу, и Брунетти вспомнил, что сегодня первое ноября – День поминовения усопших, когда большинство итальянцев ходит на кладбище и кладет цветы на могилы своих близких. Он чувствовал себя таким несчастным, что мысль об умерших родственниках принесла ему облегчение: он на время отвлекся от тяжелых размышлений. Он не пойдет на кладбище. Он вообще редко туда ходил.
Брунетти решил не возвращаться в квестуру, а сразу отправился домой. Он брел по городу, оставаясь слепым и глухим к его красотам, перебирая в голове разговоры и споры, которые предшествовали решению Паолы.
У нее была привычка расхаживать туда‑сюда, пока чистит зубы: бродить по квартире, заходить в спальню. Поэтому он нисколько не удивился, увидев ее три дня назад вечером в дверях спальни с зубной щеткой в руке. Она сказала без каких‑либо объяснений:
– Я это сделаю.
Брунетти знал, что она имеет в виду, но не поверил ей, поэтому лишь взглянул на нее и кивнул. На этом все и кончилось, по крайней мере, до тех пор пока звонок Руберти не разбудил его и не лишил покоя.
Он зашел в pasticceria, расположенную рядом с домом, и купил небольшой кулек fave – маленьких миндальных пирожных, которые пекут только в это время года. Кьяра их любит. И, улыбнувшись, заметил про себя: то же самое можно сказать буквально про все съедобное на свете, – тогда его впервые отпустило напряжение, что он испытывал с прошлой ночи.
Дома все было спокойно, но при сложившихся обстоятельствах это мало что значило. Пальто Паолы висело на крючке возле двери, пальто дочери – рядом, ее красный шарф валялся на полу. Брунетти подобрал его и обернул вокруг воротника пальто Кьяры. Потом снял свое и повесил его рядом. «Прямо как в сказке, – подумал он. – Мама, Папа и Маленький Медвежонок».
Он раскрыл бумажный кулек, высыпал на ладонь несколько пирожных. Запихнул их в рот, потом еще одно и еще два. И внезапно вспомнил, как давным‑давно купил такие же для Паолы, когда они оба еще учились в университете и были влюблены друг в друга.
– Ты не устала от людей, вспоминающих о Прусте всякий раз, когда едят пирожное или печенье? – спросил он тогда, словно читая ее мысли.
Голос, раздавшийся у него за спиной, заставил его вздрогнуть и пробудиться от воспоминаний.
– Можно мне, папа?
– Я купил их для тебя, ангелочек, – ответил он, нагибаясь и протягивая кулек Кьяре.
– Не возражаешь, если я буду есть только шоколадные?
Он покачал головой и спросил:
– Твоя мама у себя в кабинете?
– Вы будете с ней ссориться? – поинтересовалась дочь, и ее рука замерла над открытым пакетом.
– Почему ты так говоришь? – удивился он.
– Ты всегда называешь мамочку «твоя мама», когда собираешься с ней поссориться.
– Да, пожалуй, так оно и есть, – согласился он. – Она там?
– Угу. А долго вы будете ругаться?
Он пожал плечами. Откуда ему знать?
– Ну, тогда я все съем. На случай, если долго.
– Почему?
– Потому что это значит, что обед будет нескоро. Так всегда бывает.
Он протянул руку к пакету и достал несколько fave, тщательно выбирая, чтобы все шоколадные достались ей.
– В таком случае я постараюсь не ссориться.
– Хорошо. – Она повернулась и зашагала по коридору в свою комнату, унося пакет.
– Хорошо. – Она повернулась и зашагала по коридору в свою комнату, унося пакет. Через несколько мгновений Брунетти последовал за ней и, дойдя до двери кабинета Паолы, остановился и постучал.
– Avanti, – раздался ее голос.
Она сидела за столом, как всегда, когда он возвращался домой с работы; перед ней лежала стопка бумаг, на кончике носа блестели очки: она читала. Она подняла глаза, искренне улыбнулась, сняла очки и спросила:
– Как все прошло в Тревизо?
– Иначе, чем я предполагал, – ответил Брунетти и отправился через всю комнату на свое привычное место на старом пухлом диване, стоявшем у стены справа от ее стола.
– Он даст показания? – спросила Паола.
– Он рвется дать показания. Он сразу же узнал человека на фотографии и завтра приедет сюда, чтобы опознать подозреваемого лично, но, по‑моему, он уверен. – На лице Паолы изобразилось явное изумление, и Брунетти добавил: – Он из Салерно.
– Он действительно рвется выступить свидетелем? – Она не пыталась скрыть своего удивления. Когда муж кивнул, она попросила: – Расскажи мне о нем.
– Маленького роста, лет сорока, у него жена и двое детей, работает в пиццерии в Тревизо. Живет здесь вот уже двадцать лет, но по‑прежнему каждый год ездит на Сицилию в отпуск. Если есть возможность.
– Его жена работает? – поинтересовалась Паола.
– Уборщицей в школе.
– А что он делал в банке в Венеции?
– Платил кредит за квартиру. Здешний банк поглотил тот, который давал ему ипотеку, так что раз в год он приезжает сюда, чтобы заплатить. Если он делает это через банк в Тревизо, ему начисляют комиссионные – двести тысяч лир, вот почему в тот выходной он отправился в Венецию.
– И стал свидетелем ограбления.
Брунетти кивнул.
Паола покачала головой:
– Удивительно, что он решился свидетельствовать против преступника. Ты говоришь, арестованный замечен в связях с мафией?
– Его брат. – Сам Брунетти не сомневался, что они оба замешаны.
– И человек из Тревизо об этом знает?
– Да. Я ему сказал.
– И по‑прежнему хочет свидетельствовать? – Брунетти снова кивнул, и Паола проговорила: – Тогда, быть может, у всех нас еще есть надежда.
Брунетти пожал плечами, осознавая, что с его стороны несколько нечестно, а может быть, и очень нечестно – не передать Паоле слова Яковантуоно, что нужно вести себя храбро ради детей. Он поудобнее улегся на диване, вытянул ноги и скрестил лодыжки.
– С той историей покончено? – спросил он, зная, что она поймет.
– Не думаю, Гвидо, – ответила она с сомнением и сожалением в голосе.
– Почему?
– Потому что в газетах написали о случившемся как об обычном акте вандализма – из той же серии, что перевернутая урна или вывороченное сиденье в поезде.
Брунетти промолчал, хотя его так и подмывало возразить, и стал ждать продолжения.
– Это не случайность, Гвидо, и никакой не вандализм. – Она закрыла лицо руками, ее голос звучал глухо из‑под сомкнутых ладоней: – Люди должны понять, почему это произошло, они должны знать, что эти типы занимаются отвратительным, аморальным делом и их нужно остановить.
– Ты подумала о последствиях? – спросил Брунетти ровным голосом.
Она убрала руки и внимательно посмотрела на него:
– Я двадцать лет замужем за полицейским – конечно, я подумала о последствиях.
– Для тебя?
– Да.
– А для меня?
– Конечно.
– И они тебя не пугают?
– Пугают.