Они даруют
свободу для того,чтобы надругаться над ней и запретить ее! Они объявляют
амнистию,чтобы заманить в страну изгнанников и затем казнить доверчивых!
Оникричат,чтослужаткрестьянам,асамивыжимают изземледельцев
последние соки,лишая их куска хлеба и глотка вина! Белградские правители
проституируют понятие свободы,они не могут дать свободу,ибо они боятся
ее;имневедомо,чтоэто такое -свобода!Это знает лишь одна сила в
Югославии - мы, усташи!>
Муссолини,слушая речи Анте Павелича порадио ичитая переводы его
выступлений,думал о том,что в стране живет человек, произносящий такие
слова,за которые -поменяй лишь <Югославию> на <Италию> - его надо было
бы немедленно заточить в каземат.
Восхищался же Павеличем он потому,что,слушая его,вспоминал свою
молодость,своеначало,когда онисповедовал идеисоциализма исвято
мечтал о будущем,которое рисовалось ему чистым и прекрасным.В Павеличе
он видел себя молодого, а может быть, придумывал себе самого же себя.
Однако, став государственным деятелем, Муссолини обязан был подавлять
эмоции,иккаждому,кто жил наего субсидии,онотносился,словно
математик,выверяя на счетах выгоду и проигрыш - как в настоящем, так и в
будущем.ОнвынужденбылтерпетьвыступленияПавелича,поскольку
напряженные отношения сЮгославией требовали иметьчеловека,которыйв
нужный момент мог бы оказаться лидером этого соседнего государства, точнее
- Хорватии,ибоПавеличнесчиталнужнымскрывать своейненависти к
сербам.
КогдаквластивБелграде пришелчеловекгерманской ориентации,
выражавший приэтом восхищение ипрактикой дуче,Муссолини интернировал
Павелича,испытывая некую мстительную радость: он поступил так не потому,
чтовыступления главы усташей могли бытьрасценены внутренней оппозицией
как скрытая критика режима,но лишь поскольку югославский премьер приехал
вРимиподписал сним соглашение,которое учитывало аннексионистские
интересы фашистской Италии -албанские иэфиопские втомчисле.Дуче,
однако,не выдал Белграду Павелича,приговоренного там заочно к смертной
казни,алишьзапретил емупубличные выступления,поселивпоглавника
усташей вмаленькой вилле неподалеку отВенеции.Онмог бывыдать его
Белграду,и в тот момент это не противоречило бы интересам Италии,но та
скрытая симпатия,которую он испытывал кхорвату,угадывая в нем самого
себя - только молодого и наивного еще, не позволила ему отдать Павелича на
заклание.Этот свой шаг онобъяснил,выступая навысшем совете партии,
тем,чтоненадежность положения вБелграде <обязывает иметьврезерве
личность оппозиционера, чтобы в случае каких-либо изменений на Балканах мы
не бегали высунув язык по Европе ине выпрашивали себе усташей в Берлине,
аоказалисьбыхозяевамиположения,имеяподконтрольного хорватского
лидера в своем доме>.
Этот свой шаг онобъяснил,выступая навысшем совете партии,
тем,чтоненадежность положения вБелграде <обязывает иметьврезерве
личность оппозиционера, чтобы в случае каких-либо изменений на Балканах мы
не бегали высунув язык по Европе ине выпрашивали себе усташей в Берлине,
аоказалисьбыхозяевамиположения,имеяподконтрольного хорватского
лидера в своем доме>.
ЧерезтричасапослепереворотавБелграденачальникличной
канцелярии дуче Филиппо Анфуссо забрал Павелича сего виллы и,посадив в
звероподобный <линкольн> (точно ягуарперед прыжком),повез вТорлиньо,
где Муссолини иногда принимал своих друзей в неофициальной обстановке.
Это была первая встреча Муссолини с Павеличем, и он ждал этой встречи
синтересом,сопасливыминтересом.ЛицоПавеличаемупонравилось:
квадратныйподбородок,подрагивающие ноздрибоксерскогоноса,горящие
глаза-буравчики, сильная шея на квадратных> налитых силой плечах.
<Он чем-то похож на меня, - подумал дуче, - особенно если его одеть в
нашу партийную форму...>
Они обменялись сдержанным рукопожатием; Муссолини цепко вглядывался в
хорвата,надеясь увидеть в нем нечто особенное,отмеченное печатью рока,
иботеррорист ибунтарь,поегомнению,должен заметно отличаться от
остальных людей,особенно покаонещенесталвождем государства,а
продолжалбытьлишьносителем нематериализованной идеи.Однакоонне
заметил чего-либо особенного в лице Павелича,кроме той внутренней силы и
фанатизма, которые угадывались в неестественно горящих глазах и в том, как
поглавник тоидело сжимал короткие свои пальцы вкулаки,иприэтом
костяшки его рук белели, словно он готовился ударить - хрустко и быстро.
<А ведь это -минута его торжества,-подумал Муссолини, - он ждал
этойминуты двадцать лет.Иесли сейчас янесломаю его,если онне
поймет,чтоотменя зависит егосудьба,-снимпотом будет трудно
ладить>.
Муссолини,по-прежнему непроизнося нислова,указалПавеличу на
кресло возле большого стола.Тот молча поклонился исел,сложив руки на
коленях.Пальцы его продолжали то идело сжиматься вкулак,и костяшки
становились белыми, и Муссолини подумал опасливо: <Видимо, истерик...>
- Далмация?- после продолжительного молчания, которое стало тяжелым
и неестественным, полувопросительно и негромко произнес дуче.
- Хорватская,-сразуже,словноожидая этоговопроса,ответил
Павелич,и голос его показался Муссолини другим,отличным от того, когда
поглавник выступал по радио.
- Далмация,-сноваповторилМуссолини,нотеперьещетишеи
раздельнее.
- Хорватская,-ответил Павелич,негромко кашлянув при этом, и то,
как он быстро прикрыл рот ладонью, многое прояснило в нем Муссолини.