Возможно, я еще больше привязалась к "Ребекке" после смерти матери, как к чему-то привычному, но при этом непостижимому. Я любила эту книгу подростком, меня восхищало в ней некое обещание побега, ее дикий корнуолльский пейзаж, который существовал, казалось, в миллионе миль от Лондона и все же каким-то странным образом был в пределах досягаемости. Но теперь я перечитывала ее, чтобы найти ключ к разгадке, выяснить, не пропустила ли я чего-нибудь, подобно тому, как вторая миссис де Винтер пытается найти в выражении лица мужа ответ на свои вопросы, понять смысл происходящего.
Конечно, это безнадежные усилия: роман и задуман полным тайн, так, чтобы читатель, даже отложив книгу в сторону, хотел узнать больше. Одно, в чем я уверена: "красивое и необычное имя", принадлежавшее безымянной рассказчице до того, как она стала миссис де Винтер, - несомненно Дафна Дюморье.
Так или иначе, я решила постараться наладить отношения с Полом. Начну с того, что попытаюсь убедить его прийти обедать домой сегодня вечером, а не работать допоздна. Я не собираюсь обращаться к кулинарным книгам Рейчел, даже смотреть на них больше не хочу, чтобы не чувствовать себя вторгшейся на чужую территорию, но приготовлю жареного цыпленка, такого, как делала мама для нас двоих воскресными вечерами. Она всегда добавляла много лимонного сока, и лавровый лист, и тимьян из сада, а зимой пекла также яблочный пирог, и мы говорили о книгах, которые я читала, о "Волках из Уиллоуби-Чейз" и "Грозовом перевале". Я содрогалась, думая о призраке Кэти, который стучит в окно и кричит: "Впустите меня! Впустите меня!" - но знала, что мне ничто не угрожает: я в безопасности, в своем доме с мамой.
Не знаю, о чем мы будем говорить с Полом: он ясно дает мне понять, что не любит, когда я спрашиваю, почему он так долго задерживается на работе, и я не могу упоминать о Дафне, вообще не должна больше с ним о ней разговаривать. В последний раз, когда я сделала это, он ужасно рассердился: сказал, что я превращаюсь в сумасшедшую фанатку Дюморье, теряю связь с реальностью, да и с ним тоже. Не думаю, что это правда, - ведь его, а не меня почти не бывает дома. Но я не хочу с ним больше спорить: не выношу, когда люди кричат друг на друга, при этом не слышат слов, а лишь издают сердитые звуки.
Но я знаю и то, что тишина не спасение. "Безмолвие - это твоя настройка по умолчанию, - сказал мне Пол на прошлой неделе, - ты временами как будто заряжена статическим электричеством и, наверно, плохо себе представляешь, как это порой бесит". И я дала себе обет постараться отыскать для него единственно правильные слова, чтобы он понял: моя жизнь - не только то, что происходит в моей голове, и если контуры нашей совместной жизни стали нечеткими, размытыми (если они вообще были когда-то ясно прочерчены), я должна найти способ восстановить их, вновь сделать реально существующими.
Глава 7
Менабилли, август 1957
Дафна стояла у окна спальни, глядя вниз, на подъездную дорожку, закруглявшуюся перед домом. Солнце садилось, а она чувствовала себя непреклонной, как часовой, как миссис Дэнверс… Нет, не миссис Дэнверс, сказала она себе. Нет, она была леди Браунинг, любящая, исполненная сознания долга жена, ждущая возвращения домой своего мужа.
Томми уже был на пути в Менабилли после трех недель, проведенных в частной клинике, где его лечили транквилизаторами, электрошоком и бог знает чем еще; ее мужа сегодня вечером доставят ей, как посылку. Но почему посылку, что за мысли лезут ей в голову? "Ему потребуется от вас много любви и поддержки, - сказал Дафне по телефону доктор два дня назад, когда позвонил и объяснил, что Томми чувствует себя достаточно хорошо, чтобы покинуть больницу и до конца лета восстанавливать здоровье в Менабилли. - Конечно, никаких стрессов, излишних волнений, алкоголя. Следите за тем, чтобы все в его жизни было тихо и безмятежно".
Для Дафны было бы непосильной задачей везти Томми всю дорогу от Лондона на машине (в последнее время она редко ездила даже в Фоуи), поезд не годился, потому что там нельзя было укрыться от посторонних глаз, по этой же причине она не хотела нанимать такси. Было бы неловко взваливать ответственность за столь длительное путешествие на плечи одной из дочерей, но чужим она не доверяла, поэтому в конце концов решила обратиться с просьбой к своему кузену Питеру, учившемуся с Томми в Итоне и служившему с ним бок о бок в Первую мировую. Она позвонила Питеру в издательство, которым он владел вместе с младшим братом Нико, и он охотно согласился, не требуя от Дафны каких-либо дополнительных разъяснений сверх того, что было ему сказано: Томми страдает от нервного истощения, поэтому лежал некоторое время в больнице; празднование годовщины серебряной свадьбы отменено.
Дафна постаралась привести Менабилли в порядок к приезду Томми: вазы с розами в "длинной комнате" и прихожей, все вымыто, вычищено и натерто так, как ему нравилось. Она сменила свои обычные затрапезные брюки на синее шифоновое платье, смочила духами запястья и шею, с непривычной для себя тщательностью нанесла макияж, рассматривая в зеркале на туалетном столике свое бледное, озабоченное лицо и пытаясь скрыть под слоем пудры тени под глазами и прочие изъяны своего возраста. Но сможет ли она соответствовать высоким стандартам Томми? Не сочтет ли он ее недостойной себя?
Когда ровно в половине восьмого вечера Дафна увидела машину Питера, сворачивающую на подъездную дорожку, она коротко вздохнула, пригладила руками волосы и побежала вниз к входной двери, чтобы стоять там с улыбкой на лице, готовая встретить Томми. Тод она отослала из дома, надавав ей поручений, прислуга получила выходной, так чтобы Томми мог обосноваться в доме без лишней суеты.
- Мой дорогой, - сказала она, когда он выходил из машины, - как я рада вновь видеть тебя, и выглядишь ты намного лучше!
На самом деле его вид неприятно поразил Дафну: несмотря на безукоризненный костюм с галстуком и начищенные до блеска башмаки, лицо Томми было серого с грязно-лиловым оттенком цвета, и он шел к ней, волоча ноги, куда только делся его уверенный широкий шаг?
- Хорошо доехали? - спросила она, неловко похлопав его по руке.
Томми пожал плечами и кивнул на Питера:
- Спроси своего кузена. Мои глаза были закрыты почти всю дорогу.
- Ты оказал нам огромную услугу, - сказала она, повернувшись к Питеру и целуя его в щеку. На миг у нее возникло ощущение, будто она одним махом перенеслась на свой наблюдательный пункт у окна спальни и видит оттуда эту нелепую сценку: они все трое дергаются, как марионетки, у входной двери. - Полагаю, вы оба мечтаете… о чашке чая.
Томми состроил гримасу, а Питер слегка приподнял бровь.
- Своими речами ты все больше напоминаешь мою мать, - сказал Томми. - Если нам что и нужно, так это хорошенько выпить.
Он проковылял в дом, оставив за собой открытой входную дверь. Дафна взглянула на Питера: видит ли он, как кровь приливает к ее лицу, поднимаясь от шеи вверх.
- Наверно, пить ему пока нельзя? - спросил Питер.
- Пока нет, - сказала она. - Какое-то время придется воздержаться.
К тому моменту, когда Дафна обнаружила Томми в гостиной, он уже успел налить себе виски.
- Дорогой, - сказала она, - доктора настаивают, что тебе нельзя…
- К черту докторов! Они уже месяц мучают меня. Ты не можешь представить себе, Дафна, весь ужас всего этого… - Его голос дрогнул, он закрыл рукой глаза, отвернувшись от нее.
- Мне очень жаль, - сказала она.
- Я смотрю, ты была рада от меня избавиться. Как обычно…
- Не думаю, что тебе помогло бы мое присутствие. Тебе был нужен отдых.
- Отдых? - прошипел он. - Хорошенький отдых, когда тебе разряжают в голову тысячу вольт электричества!
Она услышала, как Питер кашляет за дверьми в холле, и сказала Томми:
- Может быть, нам будет удобнее посидеть в "длинной комнате"?
- Не хочу нигде сидеть. Я смертельно устал. Допью виски и лягу спать.
- Не возражаешь, если тебе принесут немного какао?
- Кто принесет - миссис Дэнверс? И пилюлю снотворного, чтобы я угомонился?
Дафну поразила горечь, прозвучавшая в его голосе, выражение его серых глаз.
- Давай не будем спорить, дорогой. Я просто хочу, чтобы тебе было уютно.
- Неужели? Думаю, тебе было бы намного уютнее без меня - меньше беспокойства.
- Я люблю тебя, - сказала она. - И я рада, что ты здесь…
- Не лги, Дафна. Тебе это не идет.
Повернувшись, он вышел из комнаты, и она услышала звук его шагов на лестнице - тихий, какой-то неуверенный: он постоял на площадке, потом стал тяжело взбираться вверх и вдоль по коридору направился в свою комнату, где она не забыла положить на его кровать плюшевых медведей в честь его приезда…
Несколько мгновений она постояла в гостиной, пытаясь успокоить дыхание, затем последовала за ним и осторожно постучала в дверь. Ответа она не дождалась и позвала его, а потом попыталась войти, но дверь была заперта.
- Томми! - повторила она уже громче.
- Я пытаюсь уснуть, - отозвался он наконец. Голос его звучал приглушенно. - Может человек немного поспать в этом доме?
Дафна спустилась по лестнице, чтобы разыскать Питера. У нее возникло ощущение, что они втроем играют в прятки - какую-то полузабытую еще в детстве разновидность этой игры, правила которой ей не вполне понятны. Она выкрикивала имя своего кузена, переходя из одной комнаты в другую, и наконец нашла его там, где меньше всего ожидала увидеть, - в детской, на цокольном этаже в передней части дома.
- Здесь ничего не изменилось со времени моего первого визита, - сказал Питер. - Те же старые картинки на стенах.
Он стоял, рассматривая иллюстрации к "Питеру Пэну", которые Дафна повесила в детской вскоре после переезда в Менабилли.
- Пожалуй, все выглядит немного потрепанным пятнадцать лет спустя? - спросила она, внезапно заметив, что розовые с прозеленью обои местами выцвели, как и того же цвета занавески. - Эту комнату я приводила в порядок первой в доме - хотела, чтобы детям здесь было уютно. Они ведь сомневались, стоит ли приезжать сюда жить, называли этот дом крысиным дворцом. Помню, как выбирала эти обои, вставляла в рамки картинки с изображением твоего тезки и те, где папа играет этого ужасного Крюка.
- Джеральд всегда внушал ужас в этой роли, - сказал Питер, наклонив голову, чтобы получше рассмотреть фотографии в сепии с ранней постановки "Питера Пэна". - Эта дьявольская улыбка и ужасающая учтивость в каждом жесте, когда он вливал яд в стакан Питера. А потом его новое появление в качестве мистера Дарлинга, так что приходилось напоминать себе: он не Капитан Крюк и не Дарлинг, а просто дядюшка Джеральд. Хотя быть Джеральдом никогда не было просто… - Питер посмотрел на нее, улыбнулся своей кривоватой улыбкой, которую она так любила, и снова поднял бровь. - Ну, - сказал он, - расскажешь ты мне наконец, что у вас происходит? Томми сегодня едва ли вымолвил хоть словечко. Последний раз я видел его таким сорок лет назад, когда мы новобранцами отказывались говорить об окружающих окопных ужасах. Но тогда мы по крайней мере были в состоянии что-то бубнить друг другу насчет крикета.
- Вы были тогда так молоды - немногим старше Китса, попали из Итона прямо на войну… Я не перестаю напоминать об этом себе последние несколько недель, пока Томми был в больнице: бывали времена намного хуже, сейчас хотя бы нет войны.
- Верно, - согласился Питер. - Но это не объяснение того, что происходит с Томми.
- Не думаю, что мне удастся объяснить, - сказала она. - Не сейчас во всяком случае. Такое страшное несчастье. Извини, что потащила тебя сюда: ужасное зрелище, наверно.
- Но ведь для тебя происходящее намного ужасней. Давно это длится?
- Звучит глупо, но я не знаю. Была уверена, что с Томми все в порядке, до прошлого месяца, когда с ним случилась эта внезапная катастрофа. По-видимому, я утратила контроль за ситуацией из-за того, что мы редко виделись. А теперь у него такая сильная депрессия, что непонятно, сможет ли он от нее избавиться.
Несколько мгновений Питер молчал, а потом сказал:
- Помнишь, что писал Джим Барри о нашем дядюшке Гае, когда его убили на Первой мировой? "У него был суровый вид, но при этом он грустно улыбался, как человек, который притворяется, что жизнь веселая штука, но знает, что это не так". То же можно сказать и о Томми, да и о всех нас, ты не находишь?
Дафна вздохнула, вспомнив, каким благородным представлялся ей Гай, когда она была маленькой девочкой, как он приходил к ним в дом в своей офицерской форме цвета хаки, на груди у него блестели медали, а она стеснялась заговорить с ним - стояла и смотрела, пока мама не сказала ей, что нельзя быть такой невоспитанной. Но она ничего не могла с собой поделать, испытывая такое же благоговение и в присутствии Джорджа, старшего брата Питера, даже когда он наклонялся, чтобы поцеловать ее на прощание. Бедняга Джордж погиб в бою во Фландрии, всего через неделю после Гая, ему был всего двадцать один год. Джорджу не суждено было догнать и перегнать Гая по возрасту.
- Дядюшка Гай был таким героем, - сказала она, - и папа всегда говорил, что Джордж пошел в него. Когда они погибли, сердце моего отца было разбито. До сих пор помню эту ужасную неделю: папа плакал, не пытаясь скрыть от меня слез, но говорил нам, что мы должны всегда гордиться Гаем и Джорджем. Вот что значит иметь героев в семье - на их фоне все остальные выглядят надутыми фанфаронами.
- Мне так не кажется, - сказал Питер. - Про Томми во всяком случае этого никак нельзя сказать.
- Он совсем перестал улыбаться, - сказала она, предвосхищая вопрос Питера. - Даже грустную улыбку на его лице не видела уж не знаю как давно.
- Понимаю твои чувства, - сказал Питер, - но мы ведь продолжаем бороться, верно?
Дафна подумала, что он говорит о своей жене Маргарет, склонной легко впадать в депрессию, но не стала проявлять излишнее любопытство, а просто взяла его под руку и сказала:
- Пойдем поищем чего-нибудь на ужин.
Тод оставила в кладовой зеленый салат и холодный ростбиф, которые они и съели в столовой при свече, а затем взяли бокалы с вином в "длинную комнату". Когда же Дафна пошла зажигать электричество, Питер сказал:
- Оставь все как есть, здесь так уютно в темноте…
Она зажгла свечи у камина, и они посидели немного в этой умиротворяющей тишине.
Наконец он сказал:
- Дядя Джим ведь не видел этот дом?
- Нет, он умер еще до того, как я его арендовала, - но если бы он здесь побывал, непременно полюбил бы Менабилли.
- Знаешь, что он имел обыкновение приезжать в Фоуи на праздники? Возможно, шел по берегу моря и наткнулся на Менабилли, совсем как ты.
- Жаль, что я его не спросила, - сказала Дафна.
- Мы все хотели бы его о многом порасспросить, - сказал Питер. - Но это не принято в семействе Дюморье. Ничего не спрашивать, только наблюдать и улыбаться…
Дафна встала и, проходя мимо Питера к пианино, дотронулась кончиками пальцев до его губ: прикосновение было легким и быстрым, словно крылышком мотылька. Он закрыл глаза и откинулся назад в своем кресле. Окна были открыты, шторы не опущены - холодный ночной воздух проникал в комнату, и Дафну пробрала дрожь. Она очень негромко сыграла "Clair de la Lune", а завитки сигаретного дыма, переплетаясь, поднимались к потолку.
Питер уехал на следующий день рано утром, еще до того как Дафна спустилась к завтраку. Он подсунул записку под дверь спальни, но, когда она проснулась и прочитала ее, его уже не было.
"Дражайшая Д., - написал он, - желаю тебе мужества, что бы тебя ни ждало впереди. Извини меня за поспешный отъезд, но дела в офисе не терпят отлагательств, да и Вам с Томми надо побыть друг с другом в тишине и спокойствии…"
Однако дом вскоре был уже полон. Первой приехала Тесса с мужем, детьми и большим количеством багажа - непонятно, как они все втиснулись в машину, - а затем на поезде - Флавия с мужем и Китсом.
- Как мило, - сказала Дафна за чаем, раздавая куски вишневого пирога, - что мы снова собрались здесь все вместе…
И в последующие дни Дафна постаралась забыться в хлопотах семейной жизни, отдаться ее приливам и отливам. Но она не могла побороть беспокойство: ведь Томми все время находился на грани - то готов был разрыдаться, то впасть в гнев, раздражительность или полную апатию. Ему не нравилось, когда его беспокоили внуки, дети Тессы - Мари-Терез двух с половиной лет и малыш Пол, которому минуло год и четыре месяца.
Дафна, насколько это было возможно, старалась выпроводить детей из дома - на морское побережье, где они плескались в лужах на скалах. Но часто случались грозы, неожиданные и внезапные ливни, заставлявшие всех поспешно ретироваться в дом. Дафну угнетало низко нависшее небо, облака синюшного цвета, хотя она постоянно улыбалась, изо всех сил старалась быть приветливой. В присутствии Томми она не упоминала об их серебряной свадьбе, празднование которой должно было состояться в прошлом месяце, но так и не состоялось, не вспоминала она и о времени, проведенном им в больнице. Дафна приложила максимум усилий, чтобы объяснить Флавии и Тессе, что произошло с их отцом, но так и не смогла заставить себя произнести "душевная болезнь" или "кризис", поэтому повторяла им обеим одно и то же: "нервное истощение". И всячески старалась избегать каких-либо упоминаний о Снежной Королеве, пыталась заставить себя не думать об этой женщине, по крайней мере здесь, в Менабилли…
Что касается Китса, он был еще очень юн, только шестнадцать исполнилось, и, несмотря на налет искушенности, вынесенный им из Итона, Дафна безумно любила в нем детское простодушие, светящееся в его глазах, неуемный оптимизм и способность видеть во всем и всех только самое лучшее. Он напоминал ей Нико, младшего брата Питера, которому, кажется, удалось стойко перенести смерть обоих родителей и который был слишком молод для армии в Первую мировую войну. Не окопный ли опыт, размышляла Дафна, внес меланхолическую нотку в мироощущение Томми и Питера? Без сомнения, Томми был отважен: уже в девятнадцать он получил боевой орден за храбрость, но по-прежнему просыпался ночью, выкрикивал какие-то неразборчивые слова, а утром, когда она спрашивала, что он видел во сне, отвечал: "Всегда один и тот же кошмар: трупы в грязи, крысы и пронзительные крики…" А может быть, не только война была тому виной, но и фамильная меланхолия Дюморье, охватывавшая временами Питера, да и Дафну тоже, - возможно, и Томми заразился ею от жены, хотя их сын пока счастливо избегал этого.