Унихбылисамыелучшиепобуждения - умоихучеников и коллег по
факультету:вотонлежит,вроскошномпереплете,торжественномне
преподнесенный,первыйэкземплярюбилейногосборника,которыйфилологи
посвятилимне в шестидесятуюгодовщинумоегорождения итридцатуюмоей
академическойдеятельности. Получиласьнастоящая биография;ни одна самая
мелкаястатья,ниоднапроизнесеннаямноюречь,ниоднарецензияв
каком-нибудьнаучномежегоднике неускользнули отихбиблиографического
прилежания: все онивыкопали из бумажной могилы: весь ход моего развития до
последнегочасавосстановлен,ступень заступенью,исверкает, подобно
хорошовыметеннойлестнице.Право же,было бынеблагодарностьюсмоей
сторонынепорадоватьсяэтойтрогательнойфундаментальности.Все,что
казалось мне давно изжитым иутраченным, снова встает передо мной в строгой
последовательности.Нет,я не могу отрицать, что я,уже старик, смотрю на
этот диплом, поднесенный мне моими учеными слушателями, с той жегордостью,
скакойполучалнекогдаизрукучителейпервое свидетельствоо своем
прилежании, способностях, любви к науке.
И все же, когда я перелисталэти двести прилежнонаписанных страниц и
внимательновгляделсявотражение моего облика, - яневольноулыбнулся.
Неужели это была моя жизнь, неужели в самом деле с первого часа до нынешнего
онатянулась покойныминитямикакого-то целесообразногосерпантина,как
представил ее биограф на основании бумажного материала? Яиспыталтакое же
чувство, как недавно, когда впервые услыхал свой голос в граммофоне: сначала
я его совершенно не узнал. Да, это был мой голос, нотакой, каким его знают
другие,анея сам,слышаегов своей крови,в самойглубинесвоего
существа.Так,посвятиввсюсвоюжизньизображениюлюдейипопыткам
установитьсодержание ихдуховногомирана основанииихтворчества,я
убедился насобственных переживаниях, каким непроницаемымв жизникаждого
человека остаетсяего настоящее ядро- творческая клетка,изкоторой все
произрастает.Мы переживаем мириадысекунд, но толькоодна изних,одна
единственная, приводитвдвижение весьнашвнутренниймир -та секунда
(Стендаль ее описал),когда уже насыщенный всеми соками цветокв мгновение
окакристаллизуется,магическая секунда,подобнаямгновениюзачатияи,
подобноему,скрытаявтеплотенашего тела,- невидимая,неосязаемая,
неощутимая, - совершенно своеобразно пережитая тайна. Еенеучтетникакая
алгебрадуха,не предскажетникакаяалхимияпредчувствия,и редкоона
открывается нашему чувству.
Обэтомтайном источнике развития моейдуховной жизниэтакнига не
говоритни слова: вотпочему я не могне улыбнуться.
Все в нейверно, но
самого существенного нет. Она меня описывает,но онаменя не выражает. Она
только говорит обо мне, но она не выдает меня. Двести имен заключаетв себе
тщательносоставленныйуказатель-нехватаеттолькоодного-имени
человека,откоторогоисходиттворческийимпульс,человека,который
определилмою судьбу и теперь с новой силойвозвращает меня в годы юности.
Здесь сказано обо всех, умолчали только о том, кто дал мне язык, о том, чьим
дыханием жива моя речь. И вот, я ощущаю это умолчание,как свою вину. Целую
жизнья посвятил изображению людей, вызывал образы из тьмы веков, воскрешая
их для чувства моих современников, - и ни разу не вспомнил о живущем во мне.
И теперь, будтовдни Гомера, я напою дорогую тень моей кровью,чтобы она
сновазаговориласомной,чтобыона,стареющая,посетиламеня,
состарившегося. К лежащим передо мноюлистам я присоединю еще одну, скрытую
страницу - исповедь чувства к ученой книге: я расскажу себе самому правдуо
моей юности.
x x x
Преждечем начать,я еще раз перелистываюэту книгу,которая должна
представитьмою жизнь.И снова улыбка намоих устах.Как им добраться до
истинной моей сущности, когда с самого начала они избрали неверный путь! Уже
первый их шагневерен! Вотодин из моих благосклонных товарищей пошколе,
ныне,какия, тайный советник, сочиняет, будто ужев гимназиияпитал
неудержимуюсклонность кгуманитарнымнаукам, отличавшую меняотдругих
новичков. Плохо помните, господинтайный советник! Гуманитарные наукибыли
для меня тяжелым ярмом, которое я едва выносил со скрежетом зубовным. Видя у
себядома,всемьешкольногоректора,вмаленькомсеверо-германском
городишке, как наука служила средством борьбыза существование, я с детства
возненавидел всякую филологию:природа, вернаясвоей неразгаданнойзадаче
охранятьтворческую силу,всегдавнушает ребенку ненависть ксклонностям
отца.Онапротивитсяспокойному,пассивномунаследованию,простому
продолжениюиз родаврод:сперваонатребует борьбымеждуодинаково
созданнымисуществамиитолькопосле тяжелыхиплодотворныхблужданий
допускает запоздалоевозвращениенастезю предков. Мойотец считал науку
святыней,- и этого было достаточно для того, чтобы в своем самоутверждении
я почувствовал ее,какпустуюигру спонятиями. Я возненавидел классиков
толькоза то, что он считал их образцом. Окруженный книгами, я их презирал;
направляемый отцом исключительнона умственныезанятия, ябыл преисполнен
отвращенияко всякомукнижному образованию: неудивительно, что я струдом
достиг аттестата зрелости и решительно отказывалсяотпродолжениянаучных
занятий. Я хотелстать офицером, моряком или инженером: ни к одной изэтих
профессийя,всущности,нечувствовалпризвания.Только ненавистьк
бумажнойнаукепобуждала меня стремитьсякпрактическойдеятельностии
отвергнутьакадемическую учебу.