Необходимая правка оказалась небольшой: заменить «Миннесота Викинге» на «Вашингтон Рэдскинс». Если не считать этого, вводная столь же подходила для матча, который начнется часов через шесть, как и для того, который я пропустил в Лос-Анджелесе в январе 73-го.
«Точечная атака „Майами Долфинс“ оттоптала яйца „Вигингам“ Миннесоты сегодня, топча и вбивая один за другим точным ударом молота в середине в сочетании с прицельными пассами на середину и многочисленными отбойными тач-даунами у обоих ворот…»
Мою работу прервало звяканье телефона. Сорвав трубку, я ни слова не сказал тому, кто был на другом конце, и начал давить на кнопку оператора отеля. Когда девушка наконец подключилась к линии, я очень спокойно произнес:
– Послушайте, – сказал, – я человек дружелюбный и истовый проповедник любви к ближнему, но, помнится, я оставил вам указание ни с кем – НИ С КЕМ, К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ! – меня не соединять, а тем более сейчас, посреди оргии. Я тут торчу восемь дней, и никто мне пока не позвонил. Почему, черт побери, кто-то позвонил сейчас?.. Что? Ну, я просто не могу принять вашу нелепую логику, барышня. Вы в ад верите? Готовы поговорить со святым Петром?.. Подождите-ка, успокойтесь… Прежде чем вернуться к своим делам, я хочу убедиться, что вы кое-что поняли. У меня тут люди, которым нужна помощь. Но я хочу, чтобы вы знали: Бог свят! Он не допустит греха перед лицом Своим! В Библии сказано: «Нет праведного, ни одного… потому что все согрешили и лишены славы Божьей». Это из «Послания к Римлянам», барышня…
Тишина на том конце провода начинала действовать мне на нервы. Но я чувствовал, как во мне пробуждаются жизненные силы, а потому решил перейти к проповеди с балкона, но тут вдруг понял, что кто-то барабанит мне в дверь. Господи Иисусе, подумал я, наверное, управляющий. Наконец-то, за мной пришли.
Но это был телерепортер из Питтсбурга, пьяный до опупения и желающий принять душ. Я рывком втащил его в комнату.
– Забудь про чертов душ, – сказал я. – Ты понимаешь, что у меня на спине?
Он уставился на меня, словно язык проглотил.
– Гигантская пиявка, – сказал я. – Она там уже восемь дней и все жиреет и жиреет от крови.
Он медленно кивнул, и я повел его к телефону.
– Ненавижу пиявок, – пробормотал он.
– Это меньшая из наших проблем, – отозвался я. – Обслуживание номеров пива раньше полудня не пришлет, и все бары закрыты. У меня есть «Дикая индейка», но, пожалуй, виски – слишком крепко для ситуации, в какой мы очутились.
– Ты прав, – согласился он. – Мне надо работать. Чертов матч вот-вот начнется. Нужно в душ.
– И мне тоже. Только мне надо сперва кое-что сделать, поэтому звонить придется тебе.
– Звонить? – рухнув в кресло у окна, он уставился на густой серый туман, который окутывал город восемь дней и сейчас, на рассвете супервоскресенья, был густым и мокрым как никогда.
Я дал ему трубку.
– Позвони управляющему и скажи, что ты спортивный комментатор Говард Коселл и что вы с пастором остановились в 2003-м номере. У нас тут завтрак на двоих с молитвой, и нам нужно две пятых его лучшего красного вина и коробку соленых крекеров.
Он с несчастным видом кивнул.
– Черт, я ради душа пришел. Зачем нам вино?
– Это важно, – возразил я. – Ты звони, а я начну на балконе.
Пожав плечами, он набрал «О», а я поспешил на балкон и прокашлялся перед вступительной пробежкой к Посланию Иакова глава 2, стих 19.
– Берегитесь! – заорал я. – Ибо и бесы веруют и трепещут.
Я секунду помолчал, но ответа из фойе двадцатью этажами ниже не последовало, поэтому я испробовал Послание к Ефесянам, глава 6, стих 12, который казался тут поуместнее:
– Потому что наша брань не против крови и плоти, – вопил я, – но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной.
И все равно ответом мне было лишь гулкое эхо собственного голоса. Зато тварь у меня на спине заизвивалась с удвоенной силой, и я чувствовал, что времени осталось немного. Шевеление в фойе прекратилось. Человек двадцать-тридцать словно замерли… но слушали ли они? Могли ли меня услышать?
Трудно сказать. Акустика в этих огромных вестибюлях непредсказуема. Я, например, точно знал, что человек, сидящий с открытой дверью на одиннадцатом этаже, слышал – с пугающей ясностью, – как разбивается о пол фойе стакан для коктейля. Верно и то, что почти каждое слово «Многоцветной леди» Грега Оллмена, гоняемой на максимальной громкости через двойные колонки «Сони ТС-126» в номере на двадцатом этаже, было слышно даже в зале для прессы в бельэтаже отеля. Но трудно предсказать, каковы будут тембр и сила моего собственного голоса в этой пещере. Не было и способа определить, достучался ли я до кого-то.
– Дисциплина! – рявкнул я. – Вспомните Винса Ломбарди! – Я помолчал, давая аудитории проникнуться, выжидая аплодисментов, которых не последовало. – Вспомните бомбиста Джорджа Метески! – крикнул я. – Вот у кого была дисциплина!
Этого никто в фойе, похоже, не разобрал, хотя я уловил первые признаки жизни на балконе подо мной. Приближалось время дармового завтрака в Имперском бальном зале внизу, и кое-кто из спортивных комментаторов-жаворонков, похоже, уже проснулся. У меня за спиной трезвонил телефон, но я не обращал внимания. Настало время кульминации… голос у меня срывался, но, невзирая на сип и срыв в петуха, я схватился за перила балкона и изготовился к откровенному неистовству отчаяния:
– Откровения, глава двадцатая, стих пятнадцатый! – возвестил я. – Кричите Аллилуйя! Да! Аллилуйя!
Теперь слушатели определенно реагировали. Я слышал возбужденные голоса, но местная акустика не позволяла различить отдельные крики, перекатывавшиеся по фойе. Они вторят моему «Аллилуйя»?
– Еще четыре года! – возопил я. – Мой друг генерал Хейг поведал, что силы тьмы теперь контролируют страну. И они будут править нами еще четыре года! – Я прервался, чтобы отхлебнуть виски и продолжил: – А Ал Дэвис сказал, что кто не записан в книге жизни, тот будет брошен в озеро огненное!
Заведя свободную руку за спину, я ударил себя между лопаток, чтобы замедлить тварь.
– Сколькие из вас будут сброшены в озеро огненное в следующие четыре года? Сколькие уцелеют? Я говорил с генералом Хейгом, и он…
Тут меня схватили за руки и резко дернули назад, расплескав мою выпивку и прервав проповедь на самом пике.
– Скотина психованная! – завопил голос. – Посмотри, что ты натворил! Только что звонил управляющий! Возвращайся в номер и запри чертову дверь! Он хочет нас вышвырнуть!
Телевизионщик из Питсбурга пытался оторвать меня от кафедры, но я вывернулся из его рук и вернулся на балкон.
– Это супервоскресенье! – крикнул я. – Хочу, чтобы все вы, бестолковые сволочи, собрались через десять минут в фойе, дабы мы могли восславить Господа и спеть национальный гимн!
Тут я заметил, что телевизионщик со всех ног бросился бежать к лифтам, и при виде такого дезертирства что-то у меня в мозгу перещелкнуло.
– Вот он! – крикнул я. – Он направляется в фойе! Берегитесь! Это Ал Дэвис. У него нож!
Теперь в фойе и на балконах подо мной засновали люди. Но уже собираясь юркнуть назад в номер, я заметил, как стеклянный лифт с одинокой фигуркой внутри пошел вниз… он был видим всем в здании: попавшее в ловушку и обезумевшее животное медленно спускалось на виду у всех, от рассыльных в кофейне на первом этаже до Джимми Грека на балконе надо мной, спускалось на заклание разозленной толпе внизу.
Понаблюдав за ним с полминуты, я повесил на дверь табличку «НЕ МЕШАТЬ» и повернул ключ на два оборота.