Родители вежливо и смиренно выслушали это и другие поношения их отпрысков; вероятно, регулярные посетители собраний получали такие порции дегтя два раза в год и привыкли ко всему.
Щеголеватый папаша из богатенькой гейдельбергской элиты, явно гордившийся либеральным отношением к тем, кто получает социальную помощь, поигрывая галстуком‑бабочкой цвета бургундского, сообщил даже с улыбочкой, что этот учитель биологии был «легендой» еще в его школьные годы.
Но тут выступил Ратцер:
– Значит, вы преподаете биологию, то есть «биос», жизнь, онтологическую тайну. Но при этом полагаетесь на книги, написанные людьми, которые, в свою очередь, полагались на книги! Ха‑ха! Таким образом, образуется двойная трещина между экзистенцией, то есть существованием, и метаэкзистенцией, настоящая пропасть, в которой гибнет интересующий нас биос и в качестве более не существующего становится мертвым истинно, а не только на три дня, как наш возлюбленный Исусик, Господь! – Все больше возбуждаясь, он почти кричал: – Мертвый биос! Это значит: вы создаете парадоксальную гидру, обе головы которой проглатывают друг друга, из‑за этого не происходит ничего из того, что вы только что утверждали и называли явлением! Поскольку Ничто – это не явление. Ха‑ха!
– Если я правильно вас понял, – огрызнулся закаленный в теоретических боях с подростками учитель биологии, – вам хочется новых дискуссий. Аннета Шаван повысила наш статус, так что и не мечтайте!
– Ха‑ха‑ха! – разразился издевательским смехом Ратцер и в восторге треснул себя по кожаной ляжке. – Вот как мы обращаемся с диалектикой! Действие и бездействие соединены в одно целое, да, бездействие как действие! Но что парализует молодежь, дамы и господа, так это черная дыра пострелигиозной эпохи, которая, разумеется, больше не пострелигиозна. Пропасти может избежать единственно лишь тот человек, которым движет священный террор протестантской искренности. Итак, туда, к точке «омега», к непорочному оргазму Бога, который должен быть нашим единственным. Амен.
– Ратцер, – выкрикнул Тойер, – заткни пасть! Все испугались, он и сам испугался, но студент пришел в восторг:
– Да‑да‑да, господин гаупткомиссар Тойер, мы с вами знаем друг друга! – И он погрозил ему пальцем. – Мы с ним знаем друг друга, – снова доверительно обратился он к обалдевшим родителям. – Уже дважды наши линии предназначения пересекались, что так или иначе доказывает, что мои идеи достигнут финальной контрэнтропии, а в последний раз, – тут он неожиданно взвизгнул от неподдельного гнева, – он ужасно сильно двинул меня в грудь!
Все уставились на Тойера, лишь Ильдирим смотрела в пол. Теперь гаупткомиссар все‑таки почувствовал себя не в своей тарелке из‑за этого мешка с дерьмом и пришел в страшную ярость:
– Ратцер, ты пустомеля и засранец! Чего ты приперся?! У тебя же нет детей! И что за хрень ты несешь?!
– Фи, как вульгарно! – насмешливо протянул студент и с улыбкой обратился за поддержкой к остальным. – Я никогда и не утверждал, что мои чресла дали жизнь христианскому дитяти. О нет! Я жертвую своим свободным временем и посещаю родительские собрания в нашем городе, чтобы вносить свою лепту, прокладывать дорогу к свету для заплутавшей во мраке молодежи и для родителей, лишенных мужества и разума, не ведающих животворной силы молитвы. Да, прокладывать дорогу к свету! А вот он, – воскликнул студент и патетически указал на Тойера, – теперь заковывает в кандалы зверей, словно они и так не сидят за решеткой, чтобы замаскировать грех мальчишки, который забрал у себя то, что ему не принадлежало – жизнь!
Тойер встал, схватил студента за шиворот и с удовольствием вышвырнул из класса.
– Я это так не оставлю, – провыл студент. – Этот город еще услышит про меня!
Тойер закрыл дверь. Вопли Ратцера сделались тише. Сыщик чинно сел, поправил галстук и уголком глаза увидел, что Ильдирим расстроенно качает головой.
– И чего вы слушали такую фигню! – вырвалось у него. – Мы и так ее сегодня довольно наслушались!
Все молчали. Прокурор достала из сумочки свой ингалятор.
Прошел еще час. Учитель физкультуры у мальчиков подробно обосновывал, почему он перед всеми присутствующими родителями, а тем более отсутствующими, должен засвидетельствовать полнейшее фиаско в деле «телесного» воспитания их детей. В особенной мере он подвергает жесткой, но справедливой критике тех господ и дам, у которых здесь учатся дочери – его коллега вскоре это подтвердит.
У Тойера ожил мобильный телефон.
– Выключить! – зарычал учитель латыни Ранфт, еще ждавший своей очереди выступить. – Немедленно! Ведите себя прилично!
Мобильник запутался в кармане брюк – Тойеру пришлось встать, и снова на него устремились осуждающие взгляды.
– Да? Что? Проклятье! Ясно. Пока.
– Я сказал выключить! Если уж немецкий язык стал непонятным, тогда неудивительно, что простой… – попытался устыдить Тойера учитель латыни.
– Не смотрите так! – с отчаянием воскликнул Тойер. – Сейчас я ухожу. У нас опять проблема в проклятом зоопарке… Я тут ни при чем.
Эту последнюю фразу он адресовал Ильдирим, но она не реагировала. Беспомощно замолчав, он вышел. Тот факт, что он совершенно ни при чем, в ближайшее время не подтвердился.
– Единственный плюс заключается в том, – журчал Кольманн разъяренному Тойеру, – что дверь починили и Богумил не может выйти наружу.
Что ж, это и в самом деле было хорошо. Поскольку студент‑теолог Вольфрам Ратцер приковал себя к дверце ограды гориллы. Изнутри. На месте уже были ребята Тойера, несколько человек из зоопарка, с турбазы и, к сожалению, из газеты «Рейн‑Неккар‑Цайтунг» – два молодых журналиста, которые сверкали вспышками и что‑то строчили блокнотах.
– Почему ты их не шуганул? – зашипел Тойер Хафнеру, но тотчас отвернулся, сморщившись. Его неистовый адепт был настолько пьян, что, пожалуй, мог упасть при попытке произнести вслух хоть одно слово. – Как вы сюда попали? – тут же заорал Тойер на журналистов.
– Через дыру в ограде турбазы, – дерзко заявил фотограф. – Мы знаем про нее после вашего последнего триумфа.
Тойер гневно шагнул к ним – щелкнула фотокамера.
– Он нам угрожал – я снял. – Пишущий удовлетворенно кивнул.
Сыщик почувствовал, как на него нахлынула волна мигрени.
– Почему вы не починили дыру за столько недель? – Он направил свою ярость куда‑то в сторону Кольманна.
– Это новая, – простонал директор и показал на Ратцера. Тот с торжеством поднял к темному небу клещи.
– Я давно планировал акцию и хорошо подготовился. – Ратцер стукнул клещами о свои наручники. – Моральное банкротство проявляется в порабощении творения! Так что мой христианский долг – встать рядом с четвероруким братом, и сегодня самый подходящий день. Поскольку этот человек, – он исступленно ткнул пальцем в сторону Тойера, – обращался со мной как с собакой!
Тойер снова почувствовал на себе взгляды присутствующих.
– Он приперся на родительское собрание и всем мешал, – сообщил он, – так нельзя, вот я и…
– Так что теперь я, – продолжал орать студент, – останусь здесь и умру.