Молчание.
- Страх, - наконец сказал Гюисманс. - Мы боялись, что этот тип все еще шляется по территории, прячется в галереях.
- А что заставило вас подумать, что это был мужчина?
- А вы считаете, будто такое могла бы сотворить женщина?
- Среди рабочих случались ссоры, какие-нибудь стычки?
- Как и везде, - отозвался второй. - Пьяные потасовки, истории с девчонками. Случается, что люди просто друг друга не выносят… Вот и все.
- Ваше имя?
- Эчевери. Грасьян.
- Там, наверху, жизнь не сахар, а? - спросил Сервас. - Риск, изоляция, теснота - все это создает напряжение.
- У людей, что работают наверху, крепкие головы, комиссар. Моран должен был вам это сказать. Иначе они остались бы внизу.
- Я не комиссар, а майор. Все-таки там, наверху, когда погода ни к черту и все такое, есть от чего взорваться, а? - не унимался Сервас. - Мне говорили, что на высоте трудно засыпаешь.
- Это верно.
- Растолкуйте мне, как там.
- В первый день высота сильно изматывает, спишь как убитый. Потом спится все хуже и хуже. В последний день не больше двух-трех часов. Так уж устроена гора. Отсыпаемся в выходные.
Сервас оглядел рабочих. Все закивали, подтверждая слова товарища.
Он вглядывался в этих терпеливых парней, не блиставших образованием и не воображавших себя звездами. Они даже не искали легких денег, а просто выполняли свою тяжелую работу, которая нужна всем. Все были примерно его возраста, от сорока до пятидесяти, только самому младшему около тридцати. Сервасу вдруг стало стыдно за то, что он собирался их допрашивать.
Он опять поймал бегающий взгляд повара и поинтересовался:
- Этот конь наверху о чем-нибудь вам говорит? Вы что-нибудь о нем знаете? Видели когда-нибудь?
Они удивленно на него уставились, а потом все дружно замотали головами.
- Еще какие-нибудь происшествия наверху случались?
- Да всякое бывало, - ответил Эчевери. - Последний раз два года назад. Один тип оставил на горе руку.
- Где он теперь?
- Работает внизу, в бюро.
- Его имя?
Эчевери замялся, покраснел и смущенно поглядел на остальных.
- Шааб.
Сервас отметил про себя, что надо бы справиться об этом Шаабе. Конь оставил на высоте голову, рабочий - руку…
- А смертельные случаи бывали?
Эчевери отрицательно покачал головой.
Сервас повернулся к человеку самого почтенного возраста, в тенниске с короткими рукавами, из которых виднелись мускулистые руки. Он единственный, не считая повара, не сказал еще ни слова и не опустил головы под взглядом Серваса. В бледно-голубых глазах светился вызов. Широкое лицо с крупными чертами, холодный взгляд. Сервас отметил про себя, что такой вот ограниченный ум ни в чем никогда не сомневается.
- Вы тут самый старший?
- Ага.
- Сколько времени вы уже здесь работаете?
- Наверху или внизу?
- Там и тут.
- Двадцать три года наверху. Всего сорок два.
Голос ровный, лишенный всякой модуляции. Плоский, как горное озеро.
- Как вас зовут?
- А тебе зачем знать?
- Вопросы задаю я, договорились? Итак, как тебя зовут? - сказал Сервас, тоже переходя на "ты".
- Тарье, - раздраженно буркнул тот.
- Сколько тебе лет?
- Шестьдесят три.
- Какие у вас отношения с дирекцией? Можете говорить прямо, ваши слова не пойдут дальше этой комнаты. Я видел в туалете надпись "Директор - гнусный кретин".
Тарье осклабился как-то полупрезрительно, полунасмешливо.
- Так оно и есть. Только если бы дело было в мести, то наверху висел бы он, а не эта кляча. А ты как думаешь, господин полицейский?
- В мести, говоришь? - отозвался Сервас тем же тоном. - Хочешь вести следствие за меня? В полицию поступить желаешь?
Послышалось несколько смешков. По лицу Тарье, как чернильное пятно по воде, растекся яркий румянец. Ага, оказывается, он способен разозлиться. Интересно, до каких пределов? Вечный вопрос. Тарье уже открыл рот, чтобы ответить, но в следующий момент вдруг сдержался.
- Нет, - произнес он наконец.
- Кто-нибудь из вас знаком с конным центром?
Повар с кольцами в ушах нехотя поднял руку.
- Ваше имя?
- Маруссе.
- Вы увлекаетесь лошадьми, Маруссе?
Тарье загоготал у него за спиной, остальные за ним. Сервас почувствовал, что начинает выходить из себя.
- Нет, я повар. Время от времени я хожу помогать повару месье Ломбара в замок, на праздники, дни рождения, Четырнадцатое июля. Центр как раз рядом…
У Маруссе были большие светлые глаза с крупными, как булавочные головки, зрачками. Он обильно потел.
- А этого коня вы когда-нибудь видели?
- Я не интересуюсь лошадьми. Хотя, может быть… Там, внизу, лошадей полно.
- А месье Ломбара вы часто видели?
Маруссе отрицательно покачал головой.
- Я бываю внизу раз, от силы два в году и сразу иду на кухню.
- Но хотя бы иногда он попадался вам на глаза?
- Да.
- А здесь, на производстве, он появляется?
- Ломбар на производстве? - саркастически заметил Тарье. - Да для него эта станция - песчинка. Ты что, станешь разглядывать каждую травинку, когда стрижешь газон?
Сервас обернулся к остальным, и они снова закивали.
- Ломбар живет в других местах, - продолжал Тарье тем же вызывающим тоном. - В Париже, в Нью-Йорке, на Антильских островах, на Корсике… А на этот заводик ему наплевать. Он за ним приглядывает, потому что ему в завещании так предписано, но, строго говоря, ни фига тут не делает.
Сервас покачал головой. Он собрался сказать в ответ что-нибудь хлесткое. Но чего ради? Наверное, у Тарье были причины так разговаривать. Может, он когда-то нарвался на коррумпированного или бестолкового полицейского. Сервас подумал, что люди как айсберги. Под поверхностью - огромная масса невысказанного, тайного и болезненного. Никто не бывает таким, каким кажется.
- Можно я дам тебе совет? - сказал вдруг Тарье.
Сервас весь подобрался, готовясь отразить атаку, но тон Тарье резко изменился. В нем не осталось ни враждебности, ни презрения, ни сарказма.
- Я слушаю.
- Сторожа, - произнес старик. - Чем терять время с нами, поговори лучше со сторожами. Тряхни их маленько.
- Почему? - Сервас впился в него глазами.
- Ведь ты у нас сыщик, - пожал плечами Тарье, направляясь к двери.
Сервас прошел по коридору, миновал двери и попал из возбужденной атмосферы допроса в ледяное спокойствие холла. Вспышки фотоаппаратов снаружи коротко освещали помещение, наполняя его причудливыми тенями. Сервас увидел, что Кати д’Юмьер отъезжает на своей машине.
- Ну как? - спросила Циглер.
- Скорее всего, эти ребята ни при чем, но мне нужна дополнительная информация о двоих из них. Первый Маруссе, повар. Второго зовут Тарье. Еще о некоем Шаабе, который два года назад сломал руку наверху.
- А зачем информация о первых двоих?
- Так, простое уточнение. - Он вспомнил взгляд Маруссе. - Еще надо связаться с отделом по борьбе с наркотиками и пробить у них по базе этого повара.
Капитан Циглер внимательно на него посмотрела, но ничего не сказала.
- А где местная следственная группа? - спросил Сервас.
- Они опрашивают жителей деревень, расположенных вдоль шоссе, ведущего на электростанцию. Не видел ли кто машину сегодня ночью. Но пока нет никаких данных.
- Что еще?
- Граффити на наружных стенах станции. Если здесь имеются свои художники, может, они что-нибудь видели или слышали. Спектакль с такой мизансценой требует подготовки и хорошей привязки к местности. Это опять приводит нас к сторожам. Вдруг они знают, кто делал рисунки, и почему ничего не слышали?
Сервас подумал о словах Тарье. Тут к ним подошел Майяр, который что-то записывал в маленький блокнот.
- А Институт Варнье? - поинтересовался Сервас. - С одной стороны, мы имеем деяние, несомненно совершенное психом, с другой - у нас под боком, в нескольких километрах отсюда, содержатся психически больные преступники. Даже если директор и утверждает, что никто из пациентов не покидал территории, все равно надо проверить версию до конца. - Он посмотрел на Циглер, потом на Майяра. - У вас в картотеке есть какой-нибудь психиатр?
Те обменялись взглядами, потом Циглер сказала:
- На днях должен прибыть психокриминолог.
Сервас еле заметно нахмурил брови. Психокриминолог ради лошади… Он знал, что жандармерия в этом деле всегда опережала полицию, впрочем, как и в других. Но на этот раз они что-то уж слишком далеко зашли в своем рвении. Даже жандармерия никогда так быстро не задействовала своих экспертов.
У Эрика Ломбара действительно были длинные руки…
- Вам повезло, что мы здесь, - с насмешкой заметила Циглер. - А то пришлось бы вызывать независимого эксперта.
Он никак не отреагировал, потому что знал, на что она намекает. Полицейские допустили ошибку, не сформировав собственный экспертный отдел, и теперь часто должны были вызывать спецов со стороны.
- Но в конце концов, это же только лошадь, - пробормотал он уже без прежней убедительности и взглянул на Ирен Циглер.
Она больше не улыбалась, наоборот, на ее лице застыли тревога и напряжение. Ирен бросила на него вопросительный взгляд. Сервас отметил про себя, что эта история уже не кажется ей такой незначительной, как нынче утром. Может быть, для нее в этом пугающем деянии таится что-то еще более страшное, и оно вот-вот себя проявит.
5
- Вы читали "Машину времени"?
Они шли по пустынному коридору. Их шаги гулко раздавались в тишине, от них у Дианы звенело в ушах, как и от болтовни психиатра.
- Нет, - ответила она.
- Социалиста Герберта Уэллса весьма занимали проблемы технологического прогресса, социальной справедливости и классовой борьбы. В "Острове доктора Моро" он рисует мир, возникший в результате генетических манипуляций, а в "Человеке-невидимке" - как плод научного безумия. В "Машине времени" рассказчик перемещается в будущее и обнаруживает, что Англия стала неким земным раем, где живет миролюбивый и беззаботный народ, элои. - Не сводя с Дианы глаз, он вставил магнитную карту в очередной ящичек. - Элои происходят из привилегированных слоев буржуазного общества. Тысячелетия полнейшего комфорта, в котором они пребывали, настолько ослабили их интеллект, что он не превышал уровня пятилетнего ребенка. Столетиями они ничего не делали, и теперь очень быстро устают. Элои очаровательны, прелестны и веселы, но чудовищно равнодушны. Когда один из них тонет на глазах у остальных, никто даже не пытается ему помочь.
Диана слушала его вполуха, пытаясь уловить хоть какие-то признаки жизни вокруг себя и сориентироваться в лабиринте коридоров.
- А когда наступает ночь, рассказчику открывается еще одна реальность, куда более ужасная. Элои не одни, под землей живет другой народ, отвратительный и опасный, морлоки. Они потомки пролетариев. В результате корыстолюбия своих лидеров эти существа постепенно проникли в высшие классы и образовали собственную расу, живущую в подземных галереях и колодцах. Насколько элои миловидны, настолько морлоки безобразны. Они уже совсем отвыкли от дневного света и выходят из своих обиталищ только по ночам. Вот почему, когда садится солнце, элои спешат укрыться в развалинах своих дворцов. Чтобы выжить, морлоки стали каннибалами…
Диану ужасно раздражала болтовня психиатра. Куда он клонит? Очевидно, Ксавье просто получает удовольствие, слушая собственный голос.
- Весьма точное описание нашего современного общества, не правда ли, мадемуазель Берг? С одной стороны элои, интеллект и воля которых деградировали в результате сытой и безопасной жизни, а эгоизм разросся. С другой - хищники, преподающие им старинный урок страха. Мы с вами, мадемуазель Берг, из элоев, а наши пациенты - из морлоков.
- А не слишком ли примитивно?
Он пропустил замечание мимо ушей и спросил:
- А знаете, в чем мораль этой истории? Она, конечно же, есть. Уэллс считал, что деградация интеллигенции - естественное следствие отсутствия опасности. Животное, находящееся в идеальной гармонии с окружающей средой, есть всего лишь механизм. Природа апеллирует к интеллекту только тогда, когда недостаточно инстинкта и опыта. Разум развивается в условиях перемен и опасности. - Ксавье широко улыбнулся и посмотрел на Диану долгим взглядом.
- Что касается персонала, то мы пока никого не встретили, - сказала она. - Здесь все автоматизировано?
- У нас есть человек тридцать санитаров, шесть медбратьев, врач, сексолог, шеф-повар, семь кухонных работников и девять человек технического персонала. Все, разумеется, работают по половине дня. К этому вынуждает сокращение бюджета. На полной ставке только трое ночных санитаров, медсестра, шеф-повар… и я. Мы вшестером остаемся на ночь и спим в помещении института. Есть еще охранники, которые, я надеюсь, по ночам не спят. - Ксавье коротко, сухо хохотнул и прибавил с улыбкой: - Если считать вас, то теперь нас будет семеро.
- Шестеро… на восемьдесят восемь больных?
"А сколько охранников?" - сразу пришло ей в голову. Она представила себе огромное здание института. Что же будет, если убрать всех ночных служащих? Ведь здесь восемьдесят восемь опасных психопатов. По ее телу пробежала дрожь.
Ксавье догадался, что ей не по себе. Улыбка его стала еще шире, а глаза сузились и маслянисто заблестели.
- Я уже вам сказал, что системы защиты не просто, а излишне многочисленны. Со дня основания института отсюда никто не убежал, да и сколько-нибудь серьезных инцидентов не было.
- А какими медикаментами вы пользуетесь?
- Как вам известно, считается, что антиобсессионные средства гораздо эффективнее, чем классические лекарства. Наш метод состоит в сочетании гормональных средств типа LHRH с антидепрессантами типа SSRI. Такое лечение воздействует на производство гормонов, отвечающих за сексуальную активность, и ослабляет навязчивое состояние. Разумеется, этот метод абсолютно неэффективен в отношении семи пациентов, содержащихся в секторе А.
Они вышли в просторный холл у подножия лестницы. Сквозь ажурные ступени просвечивала стена из неотесанного камня. Диана предположила, что именно эту огромную кладку она увидела сразу, как только подъехала. На ней еще виднелись ряды маленьких окошек, напоминавших тюремные. Каменные стены, бетонные лестницы, цементные полы… Интересно, для чего поначалу предназначалось это здание? Сквозь большую застекленную дверь виднелись горы, уже окутанные вечерней мглой. Диана и не заметила, как пролетело время. Вдруг рядом с ней возникла какая-то безмолвная тень, и она вздрогнула от неожиданности.
- Мадемуазель Берг, позвольте вам представить нашу старшую медицинскую сестру, Элизабет Ферней. Ну, как нынче вечером наши "асы", Лиза?
- Немного нервничают. Не знаю, как им это удалось, но они в курсе происшествия на электростанции.
Голос холодный и властный. Старшая сестра оказалась высокой женщиной лет сорока, со строгим и жестким лицом, которое, однако, вовсе не производило неприятного впечатления. Каштановые волосы, надменный вид и прямой взгляд, какой бывает у людей, постоянно готовых от чего-то обороняться. Услышав последнюю фразу, Диана вспомнила заставу на шоссе.
- Меня по дороге остановили жандармы, - сказала она. - А что случилось?
Ксавье не счел нужным ответить. Диана, казалось, вмиг стала для него величиной, не стоящей внимания.
Лиза Ферней повела в ее сторону темными глазами, снова посмотрела на психиатра и спросила:
- Надеюсь, вы не собираетесь вести ее сегодня вечером в сектор А?
- Мадемуазель Берг - наш новый… психолог, Лиза. Она здесь ненадолго, но доступ у нее будет ко всему.
Старшая медсестра снова задержала взгляд на Диане, а затем двинулась вверх по лестнице.
- В таком случае, полагаю, нам придется часто встречаться.
Бетонные ступени вели еще к одной двери, на самый верх здания. Она была не застеклена, а сварена из толстой стали, в ней виднелось квадратное окошко наподобие иллюминатора. За ним Диана разглядела еще одну такую же дверь. Шлюзовая камера, как на подводных лодках или в подвалах банков. Из-за наличника двери их снимала камера.
- Добрый вечер, Люка, - сказал Ксавье, глядя в объектив. - Откроешь нам?
Светодиодная лампа из красной стала зеленой, и Ксавье потянул на себя тяжелую бронированную дверь. Оказавшись внутри, они молча ждали, пока дверь снова закроется. В закрытом пространстве Диана сразу различила запах духов старшей медсестры, стоявшей рядом с ней. В нем преобладали металлические и минеральные нотки. Вдруг из-за второй двери раздался долгий вопль, который надолго повис в воздухе.
- Как я вам уже говорил, к пациентам сектора А, - начал Ксавье, словно не замечая крика, - мы применяем аверсивную терапию специального вида, так называемую дрессировку. - Он уже второй раз произносил это слово, и Диана снова напряглась. - Повторяю, эти индивидуумы - полные социопаты. Никаких сожалений, сопереживания, надежды на выздоровление. Помимо дрессировки мы довольствуемся минимальной терапией, к примеру регулярно контролируем уровень серотонина в крови. Низкий показатель связан с импульсивностью и насилием. В остальном же наша главная задача - не давать им возможности наносить вред. Эти монстры ничего не боятся. Они знают, что никогда не выйдут отсюда. На них не действуют ни угрозы, ни приказы. - Зеленый огонек снова замигал, и Ксавье положил руку с наманикюренными пальцами на вторую бронированную дверь. - ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД, МАДЕМУАЗЕЛЬ БЕРГ. Но не нынче ночью. Нет, не теперь, Лиза права. Сегодня я пойду один, а она вас проводит.
- Итак, ты ничего не слышал? - Сервас пристально глядел на второго охранника.
- Нет.
- Потому что был включен телевизор?
- Или радио, - ответил тот. - Мы врубаем его, когда не смотрим телевизор.
- На полную мощность?
- Да, очень громко.
- Что же вы смотрели и слушали в эту ночь?
Теперь пришла очередь охранника вздыхать. Его уже допрашивали жандармы, а теперь этот сыщик… Приходилось повторять все в третий раз.
- Футбольный матч "Олимпик" Марсель - "Атлетико" Мадрид.
- А после матча вы поставили DVD, так?
- Так.
Череп охранника посверкивал в неоновом свете. Голову он брил наголо, и Сервас увидел шрам, идущий от уха до уха. Войдя в комнату, он инстинктивно решил обращаться к охранникам на "ты". В жизненное пространство таких людей надо вторгаться сразу, немедленно давать понять, кто делает игру.
- Что за фильм вы смотрели?
- Ужастик из серии В: "Глаза ночи".
- Звук тоже врубали на полную?
- Да, я уже говорил.
Сервас надолго замолчал, охранник почувствовал себя явно не в своей тарелке и начал оправдываться:
- Мой напарник туговат на ухо. Потом, мы ведь здесь одни, так чего стесняться?
Сервас понимающе кивнул. Показания обоих охранников повторялись слово в слово.
- Сколько длился футбольный матч?
Парень посмотрел на него как на инопланетянина и ответил:
- Два тайма по сорок пять минут, перерыв, остановки в игре… Часа два максимум.
- А фильм?
- Часа полтора или два.
- Во сколько начался матч?