КОРИ: Одну кошку зовут Рыба, и у нее кошачий СПИД. Серьезно.
УЭС: Например, кафедре физкультуры так не хватает финансирования, что один из уроков у нас называется «бег по улице», то есть физкультурник реально заставляет нас бегать по улице.
КОРИ: Уэс – приемный ребенок.
УЭС:
ЭШ:
КОРИ: Он не любит об этом распространяться, но его имя и внешность говорят сами за себя.
УЭС: Вообще-то могут быть и другие объяснения, почему я так выгляжу, но ладно.
ЭШ (решив проигнорировать эту информацию): Так вы, ребят, значит, много вместе играете, да?
(Кори и Уэс начинают кивать, но быстро прекращают.)
КОРИ: Только в джаз-бэнде. А так не особо.
УЭС: Мы в основном слушаем музыку, а не играем.
КОРИ: А еще иногда играем в игру. Называется «Гарфанкел».
ЭШ: Не слышала о такой игре.
КОРИ: Неудивительно, ведь мы ее сами придумали.
Если угадываешь с первой попытки, получаешь пять очков, со второй или третьей – три очка, а если угадал только к концу песни – одно очко. А если вообще не угадал, очко достается другому. Есть еще один способ набрать очки: поставить вторую песню того же исполнителя или группы, и если твой оппонент угадает, он получает одно очко, а если нет – ты получаешь три. Выигрывает тот, кто набрал пятнадцать очков, или можно играть до посинения, как мы с Кори. На данный момент он набрал 2063 очка, а я – 1849. Прошлым летом мы проверяли друг друга на знание классических композиторов-модернистов. Это была эпическая битва с кучей спорных моментов. Я до сих пор не отошел.
Если выбрать музыканта, о котором другие игроки даже не слышали, очки не засчитываются. Поэтому играть надо честно, ведь если никак не можешь угадать, можно сжульничать и соврать: о, простите, в жизни не слышал какую-то Карли Саймон или Mobb Deep, а кто такой Брамс, знать не знаю.
Наверное, главное доказательство нашей с Кори дружбы – то, что нам никогда не приходило в голову обвинить друг друга в нечестной игре.
УЭС: Ну… пытались.
КОРИ: В эту игру можно играть только с теми, кто так же хорошо разбирается в музыке, иначе неинтересно.
(Эш заглатывает морской гребешок и показывает на телефон Кори.)
ЭШ: А ты испытай меня.
И первые попытки Эш – Run-D.М.C., Jesus and Mary Chain – были, прямо скажем, жалкими. Мы вмиг ее разбили.
Но вскоре стало ясно, что она ничуть не хуже нас.
Сначала подбросила нам пьесу Эрика Сати в аранжировке Гари Ньюмана. Затем трек, похожий на гавайскую народную музыку – а оказалось, The Strokes. И совершенно добила нас балладой Jonas Brothers – кто вообще знал, что у Jonas Brothers есть баллады? Угадывать Эш тоже умела. Например, она распознала сольный номер Стюарта Коупленда. Baha Men угадала с первой попытки. Правда, оказалось, что она никогда не слышала о Хэнке Мобли, что довольно странно для человека, приехавшего в джазовый лагерь, но мы не стали допытываться и двинулись дальше.
Два часа мы ставили треки на ее телефоне, жевали арт-суши и выкрикивали названия групп и музыкантов. Помните, я говорил, что когда мы вместе репетировали, это было круто? Так вот, сидя в этом суши-баре и играя в «Гарфанкела» с Кори и Эш, я ощущал себя таким довольным и счастливым, что не совру, сказав, что это был крутейший момент во всей моей жизни.
Просто на эти два часа я стал человеком, который у себя самого не вызывал отвращение, а моя жизнь наконец перестала казаться отстоем, понимаете? Не знаю. Наверное, это звучит глупо.
Что до Кори, тот так распалился после того, как Эш угадала трек Baha Men, что схватил ежа голыми руками и проглотил его, не жуя.
– Морской язык! – торжествующе прокричал он.
– О да, – хором воскликнули оба повара.
Потом Кори вскочил и побежал в туалет блевать, а я запаниковал и бросился за ним – подумал, что у него острая аллергическая реакция и он сейчас откинется.
Потом Кори вскочил и побежал в туалет блевать, а я запаниковал и бросился за ним – подумал, что у него острая аллергическая реакция и он сейчас откинется. Но оказалось, он реально подумал, что это был чей-то язык.
Возвращение в джазовую тюрьму
На парковке общежития на нас накинулся разгневанный Расселл, учитель басистов. Мы как раз выходили из машины.
– Так не пойдет, ребята, – отчитал нас он. – Так не пойдет.
Оказалось, нам нельзя покидать территорию лагеря без взрослых. Но тогда почему мы так легко сумели выбраться отсюда? На этот вопрос у Рассела не было ответа.
– Я не хочу ссориться, – сказал он чуть громче, чем намеревался. – Но должен доложить об этом, понимаете? Мне очень жаль. Не хочу быть похожим на надзирателя… Я ведь музыкант, как и вы. Но у меня просто нет выбора. Надеюсь, вы понимаете.
Я смущенно кивнул. Кори кивнул угрюмо. А Эш смерила Расселла взглядом с головы до ног.
– Нет, – выпалила она, – я не понимаю.
Ее слова зарядили воздух безумным напряжением.
– Ты не понимаешь, – повторил Расселл.
– Не понимаю.
– Не понимаешь, значит.
– Нет.
– Ты не понимаешь, почему мне нельзя отпускать несовершеннолетних за территорию лагеря и за пределы лагерной юрисдикции, чтобы те просто бегали, где им вздумается?
– Я совершеннолетняя. Мне девятнадцать.
– О. Ну ладно. Во-первых, в девятнадцать ты не можешь считаться взрослой. И во‑вторых…
– Могу. По закону я взрослая.
– Да бог с ним, с законом, ты что, серьезно? Взрослая в девятнадцать? Извини. Но это не так. Во-вторых – дай закончить – во‑вторых, ты утверждаешь, что если что-то случится с этими ребятами, ты будешь за это отвечать? Если, например, одного из них собьет машина, а второго… не знаю… ну, допустим, крыша у него поедет и он решит вступить в бродячий цирк, ты будешь за это отвечать?
– А такое уже было? Что, много народу сбежало из лагеря и вступило в бродячий цирк?
– Ты тут не умничай. Я к тому, что мы за вас отвечаем, и ты думаешь, это легко? Легко вас муштровать, легко отвечать за вас… думаешь, нам это так нравится?
– Вряд ли это вам нравится. Мне вообще кажется, вы мечтаете, чтобы все это поскорее закончилось.
Расселл молча вытаращился на нее. А потом улыбнулся – устало, словно не хотел больше спорить.
– Ну ладно. Думаю, пора отвести тебя к Биллу, чтобы он с тобой поговорил.
– Как скажете.
– Если тебе не нравятся занятия, это к нему.
– Как скажете.
– Пошли, – бросил он и повернулся.
– Мы тоже пойдем, – услышал я собственный голос.
Расселл обернулся и взглянул на меня: мол, а тебе-то это зачем? Я тоже уставился на него.
И попытался придать лицу непокорное выражение, ведь именно этого требовали обстоятельства. Но еще мне хотелось донести до Расселла, что я понимаю: работа у него не сахар, и мне вовсе не хочется быть по отношению к нему козлом. То есть одновременно я пытался сделать извиняющееся лицо.
Расселл пристально взглядывался в мои черты, но понять, что они выражали, становилось все труднее и труднее с каждой секундой.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
– За меня не переживайте, – отмахнулся я, все еще пытаясь сделать два совершенно несовместимых выражения лица одновременно.
– У тебя что-то с лицом, – заметил он.
– Да нет же.
– Что-то в глаз попало?
– Оставайтесь здесь, ребят, – сказала Эш.